Одна из книг Эдвардса, написанная в далеком 1742 году, была недавно переиздана с предисловием Чарльза Колсона. Он пишет:

Западной церкви, во многом отпадшей, поддавшейся влиянию мирской культуры и зараженной вирусом «дешевой благодати», крайне нужно услышать голос Эдвардса... Убежден, что молитвы и труд тех, кто любит и слушается Христа в нашем мире, обязательно превозмогут, так как они несут в себе слово и дух такого человека, как Джонатан Эдвардс.

Предполагаю, что вы относитесь к числу тех, кто любит и слушается Христа, и страстно желаете, чтобы ваши молитвы и труд одержали победу над неверием и злом в ваших церквах, в вашей округе, а со временем и во всем мире. И я думаю, Колсон прав, когда говорит, что у Эдвардса есть нечто полезное для нас, оно очень помогло бы нам, причем не только в его богословии, но также в его жизни как пастора-богослова.

Настоящий Джонатан Эдвардс

Большинство из нас не имеет представления о настоящем Джонатане Эдвардсе. Давайте вспомним из средней школы уроки английского языка или американской истории. В учебниках был всего один маленький раздел либо о пуританах, либо о Великом пробуждении. И что в нем было написано? Мой старший сын сейчас в девятом классе, и в его учебнике по американской истории всего один параграф о Великом пробуждении, который начинается примерно так: «Великое пробуждение было коротким периодом сильного религиозного переживания в 30-40-е годы XVIII столетия, вызвавшего раскол многих церквей».

А Джонатан Эдвардс для многих учебников - не более чем хмурый возмутитель спокойствия в церквах в дни религиозного пыла пробуждения. И в качестве примера того, что представляет собой пуританство последних дней, нам приводят отрывок из его проповеди «Грешники в руках разгневанного Бога», что-то наподобие следующего:

Бог, Который держит тебя в Своей руке над бездной ада, как держат над огнем паука или какое-нибудь мерзкое насекомое, питает отвращение к тебе и страшно разгневан: Его гнев пылает, как огонь, Он смотрит на тебя, как на ничтожество, достойное лишь того, чтобы быть брошенным в огонь. Чистым очам Его несносно смотреть на тебя, ты в тысячи раз более отвратителен для Его очей, чем самая отвратительная ядовитая змея для нас.

И у детей складывается мнение об Эдвардсе, как о мрачном, угрюмом, болезненном, возможно даже патологическом мизантропе, который разражается своими абсурдными религиозными речами наподобие того, как некоторые разражаются бранью.

Но ни одному школьнику из средней школы никогда не предлагали поразмыслить над тем, над чем мучился Эдвардс как пастор. Когда читаешь проповедь «Грешники в руках разгневанного Бога» (которую можно найти в двухтомном собрании его сочинений издательства Ваппег о! ТгиШ), сразу видишь, что такими «речами» Эдвардс «разражался» отнюдь не случайно. Как пастор он мучительно искал способ донести до своих слушателей ту реальность, какую видел в Писании и которую он считал бесконечно важной для них.

И нам, пасторам, вместо того чтобы с презрением отворачиваться от образного языка Эдвардса, лучше бы крепко задуматься над тем, каким образом мы сами доносим до наших слушателей суровость реальности Откровения 19:15. Эдвардс застыл перед этим местом Писания в благоговейном трепете. Он в буквальном смысле застыл в изумлении перед тем, что там увидел. Иоанн пишет в этом стихе: «Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя».

Вот послушайте, как комментирует Эдвардс это место в своей проповеди:

Слова эти не просто страшные, они жутко страшные. Если бы просто было сказано: «точило вина гнева Божия», и то это подразумевало бы что-то бесконечно ужасное, но здесь мы читаем: «точило вина ярости и гнева Божия»! Ярости Иеговы! О, как жутко и страшно должно быть это! Кто может выразить или хотя бы даже представить себе, что могут содержать в себе подобные слова?

Какому школьнику и когда предлагали задуматься над тем, о чем идет здесь речь на самом деле? Если Библия истинна, и если она говорит, что однажды Христос будет топтать Своих врагов, как топчут вино в точиле, притом с гневом неистовым и всемогущим, и если вы как пастор облечены ответственностью донести библейскую истину до вашей паствы с тем, чтобы она избежала грядущего гнева, то тогда каким же будет ваш язык? Что вы будете говорить людям, чтобы заставить их ощутить реальность, стоящую за стихами, подобными этому?

Эдвардсу очень трудно было подбирать слова, образы и метафоры именно по той причине, что его ошеломляли и приводили в благоговейный трепет те реальности, которые он видел в Библии. Вы слышали его вопрос, который я только что процитировал вам: «Кто может вьфазить или хотя бы даже представить себе, что могут содержать в себе подобные слова?» Эдвардс считал, что переоценить весь ужас реальности ада просто невозможно.

Хорошо бы учителям средней школы хотя бы иногда задавать своим ученикам по-настоящему острый вопрос: «почему так получается, что Джонатан Эдвардс старался подбирать такие образы для выражения гнева и ада, которые шокируют и пугают, тогда как современные проповедники пытаются находить для своих проповедей такие абстракции и иносказания, которые, наоборот, уводят от конкретных, осязаемых библейских образов неугасимого огня, неумирающих червей и скрежета зубов?» Если бы нашим ученикам задавали бы этот простой исторический вопрос, то мое предположение, что некоторые из более смышленых ответили бы на него так: «потому что Джонатан Эдвардс по-настоящему верил в ад, тогда как большинство сегодняшних проповедников в него не верят».

Однако никто никогда не предлагал нам серьезно отнестись к Эдвардсу, и поэтому большинство из нас попросту не знает его. Большинство из нас понятия не имеет о том, что он знал свое небо даже лучше, чем свой ад, и что его представление о славе было настолько же притягательным, насколько отталкивающим было его представление о суде.

Большинство из нас даже не догадывается о том, что сейчас и мирские, и евангельские историки одинаково рассматривают его как величайшего протестантского мыслителя из тех, которых когда-либо дала миру Америка. Вряд ли что-то более глубокое когда-либо было написано по вопросу о высшей власти Бога и подвластности человека, чем его труд «Свобода воли».

Большинство из нас не знает, что он был не только факелом Божьим, зажегшим огонь Великого пробуждения, но также его наиболее глубоким исследователем и критиком. Его книга под названием «Религиозные чувства» раскрывает природу человеческой души с такой неизменной заботой и библейской прямотой, что и два столетия спустя она все еще сокрушает сердце впечатлительного читателя.

Большинство из нас не знает, что Эдвардс был движим большим желанием увидеть миссионерское дело церкви завершенным. Трудно даже сказать, оказал ли Эдвардс большее влияние на потомков своими теологическими исследованиями о свободе воли, природе истинной добродетели, первородного греха и истории искупления, или же своим миссионерским рвением и произведением «Жизнь Давида Брейнерда».

Знает ли кто-либо из нас о том невероятном факте, что этот человек, прослуживший в течение 23-х лет пастором церкви из 600 членов в маленьком городке, затем миссионером для индейцев в течение 7-ми лет, который воспитал 11 верных детей, работавший без электрического освещения, литературных редакторов, электронной почты, иногда даже не имея достаточно бумаги, чтобы писать свои труды, дожил только до 54-х лет и умер, оставив библиотеку всего в 300 книг, - что этот человек стоял у истоков одного из самых больших пробуждений современности, написал богословские труды, не потерявшие свою актуальность через 200 лет, и сделал больше для миссионерского движения того времени, чем кто-либо из его современников?

Его жизнеописание молодого миссионера Давида Брейнерда оказалось бесценным по своему влиянию на современное ему миссионерство. Почти сразу же по его прочтении оно возбуждало дух у великих первопроходцев Божьих. Гидеон Хоули, один из миссионерских протеже Эдвардса, всегда носивший эту книгу в своей сумке, в 1753 году (еще при жизни Эдвардса), когда напряжение становилось почти непереносимым, писал: «Я нуждаюсь, очень нуждаюсь в чем-то большем, чем подкрепление от человека. Я читаю Библию и «Жизнь Брейнерда» - единственные книги, которые ношу с собой, и только от них я получаю некоторое подкрепление».

Джон Уэсли выпустил в свет сокращенное издание «Жизни Брейнерда» в 1768 году, через десять лет после смерти Эдвардса. Он не соглашался с кальвинизмом Эдвардса и Брейнерда, но при этом сказал: «Найдите проповедников с духом Давида Брейнерда, и ничто не устоит перед ними».

Круг миссионеров, свидетельствующих о воодушевляющей силе «Жизни Брейнерда» в изложении Джонатана Эдвардса, шире, чем кто-либо из нас может себе представить. В него входит: Фрэнсис Эсбери, Роберт Моррисон, Сэмюэл Миле, Фредерик Шварц, Роберт Макчейни, Давид Ливингстон, Эндрю Маррей. А за несколько дней до своей смерти Джим Эллиот, замученный индейцами племени Аука, записал в своем дневнике: «Покаяние в гордости, о котором я прочитал вчера в «Дневнике» Давида Брейнерда, должно стать для меня ежечасным».

Таким образом, на протяжении 250 лет Эдвардс питал миссионерское движение своим «Жизнеописанием Давида Брейнерда». И Давид Брайант сегодня нисколько не скрывает того факта, что книга Эдвардса о принципах молитвы («Смиренная попытка») служит для него источником вдохновения для его собственного труда в рамках молитвенного движения за пробуждение и всемирную евангелизацию. Поэтому Брейнерда читают и знают вот уже два столетия. И идея Эдвардса об объединенной молитве получает свое второе дыхание в лице Давида Брайанта. Но кто знает человека, который написал эти книги?

Марк Нолл, который преподает историю в Уитоне и который много размышлял о труде Эдвардса, описывает эту трагедию так:

Со времен Эдвардса американские евангельские христиане не пускались в углубленные размышления о жизни, поскольку они утратили такую традицию. Благочестие Эдвардса нашло свое продолжение в традиции пробужденчества, его теология - в академическом кальвинизме, но так и не нашлось наследников его боговосхищенного мировосприятия или его глубоко теологической философии. Игнорирование мировосприятия самого Эдвардса в истории американского христианства можно считать трагедией (цитата из статьи «Джонатан Эдвардс, Нравственная философия и секуляризация американской христианской мысли», Журнал Реформистов (февраль 1983 г.): 26, курсив мой).

Круг моих собственных богословских исследований

Откровенно говоря, мне бы очень хотелось донести до каждого из вас, какой переворот произошел в моем мироощущении, когда я постепенно, шаг за шагом, начал проникать в это боговосхищенное мироощущение Эдвардса. Это началось на семинаре, когда я прочел «Заметки о Троице», потом «Свободу воли», а дальше «Диссертацию о цели, для которой Бог создал мир», потом «Природу истинной добродетели» и «Религиозные чувства».

Наряду с Библией Эдвардс вошел в круг моих богословских исследований. Не как авторитет, сравнимый с Писанием, а как мастер по владению этим Писанием, как ценный друг и учитель.

Еще в 1970 году один из моих профессоров в семинарии предложил нам идею: выбрать какого-нибудь одного великого и благочестивого учителя из истории церкви и сделать его своим спутником на всю жизнь. Именно таким спутником стал для меня Эдвардс. Трудно переоценить то влияние, какое он оказал на меня как в теологическом плане, так и в моем личном представлении о Боге и моей любви ко Христу.

То же самое я могу сказать и о том периоде, когда я работал преподавателем в колледже Бетель, так как Эдвардс ставил перед собой и бился над очень многими вопросами, которые были для меня крайне важными в то время. Сейчас я работаю пастором уже почти восемь лет, и могу сказать, что Эдвардс полностью перевернул всю мою жизнь.

Я абсолютно убежден: в чем наши прихожане всегда нуждаются, так это в Боге. Я проповедовал о царствовании Христа две недели назад в пасхальное воскресенье из 1-го Коринфянам 15:20-28. Там в конце сказано, что однажды Сам Сын покорится Отцу, чтобы Бог был все во всем. Я утверждал тогда, что необходимость царствования Христа (выраженная в словах «Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои») вытекает уже из самих особенностей Бога-Отца как Первоисточника божественности, что для того, чтобы Он мог быть Богом во всей полноте Его славы, необходимо, чтобы Сын, образ и отражение Его славы, обратился лицом к Нему и поклонился, привлекая тем самым внимание всего творения через Себя к Отцу.

Шестью стихами далее Павел укоряет коринфян, которые сомневались в воскресении Христа: «Отрезвитесь, как должно, и не грешите; ибо, к стыду вашему скажу, некоторые из вас не знают Бога». То, в чем нуждались они, и в чем нуждаются наши верующие, состоит в том, чтобы иметь истинное видение величия Бога. Они должны иметь перед глазами весь спектр Его совершенства.

Они нуждаются в том, чтобы всегда видеть за кафедрой боговосхищенного человека и на воскресных собраниях, и на собраниях дьяконов. Роберт Макчейни сказал: «Больше всего мои верующие нуждаются в моей личной святости. И это правда. Но человеческая святость есть не что иное, как жизнь безумно влюбленного в Бога человека».

И наши верующие должны слушать боговосхищенные проповеди. Необходимо, чтобы Сам Бог был темой наших проповедей, в Его величии, святости, верности, верховенстве и милости. Этим я не хочу сказать, что мы не должны проповедовать о таких будничных, но очень актуальных вещах, как отношения между детьми и родителями, развод, СПИД, чревоугодие, телевидение и секс. Конечно же, должны! Я хочу сказать лишь то, что каждую из этих проблем в отдельности необходимо приносить прямо в святое присутствие Божье и там вскрывать корни ее богонаправленности или безбожности.

Наши верующие отнюдь не нуждаются в той прекраснодушной малонравственной или психологической болтовне о том, как пробиться в этом мире. Им нужно показывать, что все, абсолютно все - от гаражных распродаж и утилизации мусора до таких тем, как смерть и бесы, имеет отношение к Богу во всем Его бесконечном величии. У большинства наших верующих нет никого, совершенно никого в этом мире, кто бы мог раскрыть перед ними панораму величественности Бога. Поэтому большинство из них испытывает огромную нужду в бесконечной боговосхищенности Джонатана Эдвардса, даже не зная об этом.

Наши христиане подобны людям, выросшим в комнате с 8-футовым плоским белым потолком без окон. Они никогда не видели бескрайнего голубого неба, ослепительного сияния полуденного солнца, мириардов звезд на чистом ночном небосклоне в ясную деревенскую ночь, огромную гору в триллион тонн, и поэтому они не могут понять, откуда у них в душе это ощущение малости, обыденности, ничтожности и незначительности. Оно у них от отсутствия ощущения грандиозности. Чего не хватает нашим верующим, так это того боговосхищенного видения реальности, которое было у Джонатана Эдвардса.

Около пяти лет назад, в нашу январскую молитвенную неделю, я решил проповедовать о святости Божьей из 6-й главы Исайи. Моим намерением было в первое воскресенье года взять первые четыре стиха этой главы и развернуть перед слушающими панораму Божьей святости:

В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его! И поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился курениями.

Итак, я проповедовал о святости Божьей и старался, как мог, показать величие и славу Бога в Его столь неприступной святости. Я не сказал ни слова о конкретном применении изложенного к практической жизни наших верующих (что, конечно же, нехорошо, если делать так постоянно).

Я тогда еще не знал о том, что за неделю до этой проповеди в одной из молодых семей наших верующих произошло горе: они узнали, что их ребенок уже больше года подвергался сексуальному насилию со стороны одного близкого родственника. Это было страшным потрясением для семьи. Была поднята на ноги полиция, социальные работники, психиатры, врачи, и все они были на служении в то воскресное утро и слушали эту мою проповедь.

Интересно, как много «советчиков», дающих обычно советы нам, пасторам, сказали бы мне: «Пайпер, разве ты не видишь, что у твоих людей горе? Неужели ты не можешь сойти с твоей высокой башни изысканной теологии и говорить практические вещи? Разве ты не знаешь, какие люди сидят перед тобой по воскресеньям?»

Через несколько месяцев начали всплывать печальные подробности этой трагедии. И тогда муж подошел ко мне после одного воскресного служения, отозвал меня в сторону и сказал: «Джон, это были самые трудные дни в нашей жизни. А знаете, что помогло мне пережить их? То видение величия Божьей святости, которое вы дали мне в ту первую неделю января. Это была скала, на которой мы стояли».

Где-то через неделю после этого я беседовал с одной женщиной, которая ходила в эту церковь уже более семи лет. Она не являлась членом церкви. В то время, семь лет назад, она оформляла развод с мужем, зная, что я был против этого. Так вот, на прошлой неделе она сказала мне: «Во всем том, что выпало мне пережить за эти годы, во всех моих сомнениях и одиночестве мне очень помогла ваша позиция и ваше видение. Они сыграли главную роль в моем духовном выживании».

Как жаль, что у нас нет времени, чтобы поговорить о том, какое значение имело такое видение Бога для движения миссий здесь, в церкви «Вифлеем». Скажу об этом только пару слов: молодежь в нашей церкви сегодня не воодушевляют идеи создания деноминаций. Молодые люди зажигаются величественностью всеобъемлющего Бога и непреложностью исполнения цели верховного Царя.

Я верил в это еще до того, как стал пастором. Я верю в это даже еще более твердо сейчас, через восемь лет пасторского служения. Величие, верховенство и красота Бога - главный стержень жизни церкви, как в пастырском душепопечении, так и в миссионерском служении. Другими словами, то боговосхищенное мировосприятие, какое было у Джонатана Эдвардса, отнюдь не было продуктом и прерогативой академического богословия. Оно было живым сердцем его пастырских трудов. И поэтому я хочу, чтобы Эдвардс увещевал нас и воодушевлял своим примером. Я надеюсь, что все вы приобретете новое издание его биографии, подготовленное Ианом Мюрреем. И я также надеюсь, что многие из вас приобретут собрание его сочинений или хотя бы его труд «Религиозные чувства» в мягкой обложке. Но прошу понять меня правильно: ни один из нас, сидящих сейчас в этой аудитории, никогда не будет Джонатаном Эдвардсом, он единственный в своем роде. Подобные мысли не приведут ни к чему, кроме как к разочарованию. Мы должны всегда быть самими собой. Напишите на каждой книге и провозглашайте на конференциях и семинарах слова из 1-го Коринфянам 15:10: «Но благодатию Божиею я есмь то, что есмь». Я хотел бы иметь стратегическую гениальность Ральфа Уинтера или богословскую точность и глубину Дж. Паккера, но мне никогда не стать ни ими, ни Джонатаном Эдвардсом. Однако мы можем учиться у них и получать стимул продвигаться дальше, возможно, намного дальше наших сегодняшних достижений в разумении, святости и верности.

Мы можем быть полезными друг для друга, если не будем пытаться копировать друг друга. Глаз в теле - не ухо, и нога - не рука.

Поддержание нашего видения Бога

В этом смысле позвольте мне рассказать вам о некоторых чертах духовной жизни Эдвардса, которые поддерживали, питали его видение Бога. Некоторые из них могут быть применимыми к вашей жизни, а некоторые -нет. Я молюсь только о том, чтобы вы взяли из этого для себя что-то, что обновит ваше рвение и желание отдавать себя полностью величайшему в мире призванию. Позвольте мне изложить это в виде четырех советов, взятых из жизни этого пастора.

Эдвардс призывает нас к радикальной преданности духовному

Вот послушайте два его решения, которые он принял для себя в 1723 году в возрасте неполных 20-ти лет.

№44. Решено: никакая иная цель, кроме связанной с религией, не будет иметь совершенно никакого влияния на мои поступки; и никакой мой поступок даже в малейшей мере не будет мотивирован никакими иными целями, кроме религиозных.

№61. Решено: я никогда больше не буду давать места той апатии, которая, как я нахожу, расслабляет меня и ослабляет мою решимость быть постоянно и полностью сосредоточенным на религии, какой бы предлог я ни находил для нее...

Думаю, это и есть практическое применение принципа, изложенного Павлом во 2-м Тимофею, 2:4-6: «Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику. Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться. Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов».

Думаю, что ситуация, в которую попадают многие пасторы, такова: их служение не развивается с той силой и радостью, на которую они рассчитывали, и поэтому для того, чтобы как-то пережить это и не разочароваться, они начинают давать волю развлечениям и хобби. Служение превращается в обычную работу 40-ка часов в неделю, которую они исполняют, как любую другую работу, и тогда все вечера и выходные заполняются безобидными и приятными развлечениями. Меняется само отношение к служению, пыл рвения угасает. Воинствующее умонастроение уступает место мирному умонастроению. Образ жизни становится легким, а всепоглощающая однонаправленность видения исчезает.

Позвольте повторить еще раз: нашим близким нужен кто-то, кто был бы безумно влюблен в Бога. Даже если они критикуют вас за то, что вас никогда нет с ними за обедом в субботу вечером, потому что вам нужно быть с Богом, они все равно нуждаются в том, чтобы в их жизни был хотя бы один человек, который был бы радикально и абсолютно сосредоточен на Боге и на продвижении в познании Бога, а также на проповеди Слова Божьего.

Скольких людей в ваших церквах вы знаете, которые стараются познавать Бога, которые ревностно углубляются в Слово и молитву для того, чтобы расширить свое видение Бога? Их будет очень немного. Но тогда что же будет с нашими церквами, если мы, пастора, которым вверено познавать и возвещать всю волю Божью, «переключимся на нейтралку», перестанем читать и изучать Слово, прекратим записывать свои мысли, а вместо этого заимеем себе хобби и будем больше смотреть телевизор?

Эдвардс призывает нас быть преданными познанию Бога в любое время. Эдвардс называет это стремление познавать Бога скорее богословием, чем теологией. Это - наука всех наук. Послушайте, что он говорит о том, чем мы должны заниматься:

Сам Бог, вечная Троица, является предметом этой науки; затем Иисус Христос, как Богочеловек и Посредник, и славный труд искупления - самый славный из всех, когда-либо совершавшихся; затем великие дела небесного мира, славное и вечное наследие, приобретенное Христом и обещанное в Евангелии; работа Духа Святого в сердцах людей; наши обязанности перед Богом и то, каким образом мы сами можем стать... подобными Богу каждый в своей мере. Все это - предметы изучения данной науки (Сочинения, II, стр. 159).

Если целенаправленное занятие этими предметами оставить горстке академических теологов в колледжах и семинариях, а всем пасторам - роль простых исполнителей, руководителей и организаторов, то, возможно, и будет от этого некоторый успех на какое-то время в силу того, что американцам свойственно увлекаться то одной, то другой программой, но, в конечном счете, польза от этого окажется незначительной и слабой, особенно в День суда.

Поэтому первый совет от Эдвардса такой: будьте радикально настроенными в вашей решимости познавать Бога.

Прилежно изучайте Писание, чтобы знать Его

Не допускайте, чтобы ваше представление о Боге было заимствованным. Даже Эдвардс или Паккер не должны быть вашими первичными теологическими источниками. Такой пример нам показывает сам Эдвардс. Его ранний биограф Серено Дуайт говорил, что когда он принял пасторство в Нортгемптоне, «он изучал теологию, но не столько по философским системам или комментариям отдельных богословов, сколько по Библии и по характеру и взаимоотношениям Бога с Его созданиями, из которых выведены все их принципы» (Сочинения, I, XXXVII).

Эдвардс однажды произнес проповедь на тему: «Важность и преимущества досконального знания божественной истины». В ней он говорил: «Будьте усердны (!) в чтении Священного Писания. Это - источник всякого богословского знания. Поэтому не допускайте, чтобы такое сокровище лежало невостребованным» (Сочинения, II, 162).

И сам он показал удивительный пример своим собственным прилежанием непосредственно в изучении Библии. В октябре прошлого года я побывал в Пеле, в библиотеке Бейнекке, где хранятся неопубликованные труды Эдвардса. Меня отвели на самый нижний этаж, в маленькую комнатку, где два или три человека работали над древними манускриптами через микроскопы и при специальном освещении. Мне позволили посмотреть несколько рукописей проповеди Эдвардса (в том числе «Грешники в руках разгневанного Бога»), его каталог чтения и его Библию, всю переложенную листами бумаги.

Он взял большую Библию, расшил ее на отдельные страницы, переложил каждую страницу чистым листом бумаги и снова сшил ее. Затем он провел линию по центру каждой вложенной страницы, разделив ее на два столбца для записей. Каждый такой лист, даже на самых последних страницах Писания, был буквально испещрен обширными комментариями и размышлениями, написанными его мелким, почти нечитаемым почерком.

Я думаю, есть все основания считать, что за время пребывания в Пеле Эдвардс действительно исполнял свое 28-е решение:

Решено: изучать Писание настолько упорно, постоянно и часто, чтобы я мог видеть и чувствовать сам в себе, что я возрастаю в познании оного.

Я воспринимаю это решение, как укор мне, а также как большой стимул навести порядок в моих приоритетах в пасторском служении и в чтении Библии. 2 Петра 3:18 говорит:

«Возрастайте в ... познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа». Поэтому Эдвардс принял решение изучать Библию «настолько упорно, постоянно и часто», чтобы он мог видеть свое возрастание.

Сколь многие из нас планируют для себя возрастать в овладении всей обширной территорией Писания? Не использует ли большинство из нас Библию только как источник для составления проповедей, молитв и для помощи в личной молитве? Но трудимся ли мы над Писанием так, чтобы мы могли четко видеть, что сегодня мы начали понимать что-то, что вчера еще не понимали?

Боюсь, что многие из нас усердно трудятся над чтением книг по богословию и церковной жизни, ставя себе цель духовно возрастать, но не имеют плана и не прикладывают регулярно усилий для того, чтобы продвигаться стабильно и постоянно вперед в нашем понимании Библии. Второе увещевание Эдвардса состоит в том, что мы не должны так поступать. Изучайте Библию с таким постоянством, регулярностью и частотой, чтобы вы могли четко видеть, что возрастаете в ее познании.

Эдвардс увещевает нас дорожить временем и делать то, что можем делать, вкладывая в это все наши силы и рвение

Его 6-е решение было простым и внушительным: «Решено: жить с полной самоотдачей, пока живу». Решение №5 было аналогичным: «Решено: никогда не терять ни секунды времени, но проживать ее с максимальной пользой, какую я только могу из нее извлечь».

Он был большим сторонником делать все, что можно, здесь и сейчас, а не откладывать дела на более удобное время. Его решение №11 - одна из причин того, что ему удалось достичь такого поразительного прогресса в постижении богословия. Оно звучит так: «Решено: всякий раз, когда я сталкиваюсь с каким-либо непонятным постулатом в богословии, тут же делать все возможное, чтобы постичь его, если обстоятельства не будут препятствовать».

Эдвардс не был пассивным читателем. Он читал, чтобы прояснять для себя непонятное. Проклятьем для большинства из нас является наша склонность к пассивному чтению. Мы читаем так, как смотрят телевизор: мы не задаем вопросы, когда читаем. Мы не спрашиваем себя, почему это предложение следует за другим предложением, как соотносится этот параграф с другим тремя страницами ранее. Мы не исследуем, как одна мысль вытекает из другой, не задумываемся над смыслом слов. И если мы сталкиваемся с трудностью понимания, мы привыкли оставлять ее для экспертов; редко кто из нас бьется над тем, чтобы преодолеть ее тогда же и там же, как Эдвардс, который решил всегда так поступать при наличии у него времени.

Однако Эдвардс призывает нас подключать наш разум, когда читаем. Пастор не сможет преподать своей пастве глубокое и творческое понимание Слова Божьего, если сам не станет вдумчивым мыслителем. Однако почти никто из нас по природе своей таковым не является. Мы должны заставлять себя вдумываться. И один из лучших способов заставить себя вдумываться в то, что читаем, это читать с ручкой в руке, чтобы записывать мысли, приходящие на ум во время чтения. Без этого мы просто не сможем удерживать в голове цепочку вопросов и ответов достаточно долго, чтобы прийти к глубоким выводам. Именно такой простой метод позволил природной склонности Эдвардса добиться столь внушительных и длительных результатов. Посмотрите, как описывает Серено Дуайт его прилежание в этом отношении:

С юных лет он начал штудировать книги с пером в руке, но не для того, чтобы записывать чужие мысли, а для того, чтобы записать и сохранить свою мысль, на которую его навело прочитанное им... Этого весьма полезного метода он неизменно придерживался во всех своих занятиях до конца жизни. По-видимому, он никогда не выпускал пера из рук. Такая практика... принесла свои огромные плоды в виде способности постоянно мыслить во время чтения, причем мыслить точно, мыслить связно, мыслить уже по привычке всегда, не только во время чтения... отслеживать каждую мысль, по возможности, до конца... фиксировать самые лучшие свои мысли, ассоциации и образы, чтобы потом систематизировать их под соответствующими заголовками, готовыми для последующего использования. Такая практика также принесла плоды в виде постоянно укрепляющейся способности мыслить и рассуждать благодаря регулярным и интенсивным упражнениям, а главное, в виде постепенного самостоятельного превращения его в мыслящее существо... (Сочинения, I, хуш).

Дуайт рассказывает нам, как он использовал долгие дни, которые уходили на путешествие верхом на лошади из одного города в другой. Обычно он брал какую-то мысль и доходил с ее помощью до какого-нибудь умозаключения, после чего прикалывал кусочек бумаги к своему плащу и программировал себя на то, чтобы когда будет откалывать этот кусочек, вернувшись домой, вспомнить ход мысли, т.е. как он пришел к этому умозаключению (Сочинения, I, хххуш).

Эдвардс мог проводить до 13-ти часов в день в своем кабинете, как рассказывает Дуайт, по причине своего решения не посещать никого иначе как по приглашению. Он приглашал людей в свой кабинет для беседы, и часто давал частные уроки в своей округе, а также давал наставления в вере молодежи у себя дома. В этом способе ведения пастырской работы мы, вероятно, не должны ему подражать. Возможно, это была даже его ошибка, что он так поступал. Однако мы, то есть все те, кто любит то, что он написал, не будем слишком строги к нему за это.

Он вставал рано, даже в хмурые и унылые дни. Можно даже предположить, что он на полном серьезе сделал в своем дневнике в 1728 году следующую запись: «Я думаю, Христос предложил нам всегда вставать рано тем, что воскрес из могилы очень рано».

Нелегко представить себе, как выглядела его семейная жизнь при таком жестком распорядке жизни. Дуайт говорит в одном месте: «По вечерам он обычно позволял себе немного расслабиться в кругу своей семьи» (Сочинения, I, хххуш). Однако в другом месте сам Эдвардс говорит о себе так (в 1734 году, когда ему был 31 год): «Я предпочел бы, чтобы, когда я настроен на богословские размышления или увлечен чтением Писания, или изучением любого другого богословского предмета, меня лучше не прерывали, зовя на обед; я лучше откажусь от своего обеда, только чтобы не прерывали мои занятия» (Сочинения, I, ).

Думаю, нужно сказать в этой связи, что в том, что при таком порядке они с женой вырастили еще 11 верующих детей, главную роль сыграл чрезвычайно прочный союз с Сарой, которая и сама была необычной женщиной.

Что касается его питания, то он не только был готов пропустить обед ради своих занятий, если работа шла гладко, но он также, как говорит нам Дуайт, «всегда обращал внимание на то, какое влияние оказывают различные виды пищи на его организм, и отбирал те, которые наилучшим образом соответствовали его конституции и способствовали его умственному труду» (Сочинения, I, хххуш). Эдвардс завел эту привычку, когда ему был 21 год, именно тогда он написал в своем дневнике:

Благодаря умеренности в еде и отборе только такой пищи, которая легко и быстро усваивается, я, несомненно, смогу мыслить более ясно и выиграю время:

1) за счет того, что удлиню свою жизнь;

2) за счет того, что у меня будет уходить меньше времени на переваривание пищи после еды;

3) за счет того, что смогу больше заниматься без вреда для здоровья;

4) за счет того, что нужно будет меньше времени отводить на сон;

5) за счет того, что головные боли будут мучить меня реже

(Сочинения, I,).

Оставляю на ваше рассуждение вопрос о том, является ли такая забота о том, чтобы выделять как можно больше времени служению Слова и качеству его постижения тем, что имел в виду Павел, когда говорил, чтобы мы дорожили временем, и когда этот проповедник сказал: «Все, что можете делать своими руками, делайте со всем тщанием».

Страсть Эдвардса к штудированию богословия побуждает и нас штудировать его ради достижения искренности в поклонении и практического послушания

Я выше уже приводил слова Марка Нолла: «Благочестие Эдвардса нашло свое продолжение в традиции пробужденчества, его теология - в академическом кальвинизме, но так и не нашлось наследников его боговосхищенному мировосприятию...». Прекрасный союз разума и страсти, мысли и чувства, головы и сердца, штудирования и служения, имевший место в жизни Джонатана Эдвардса, с тех пор был почти уникальным в своем роде и сейчас еще остается таковым. Поэтому последним советом будет: перенять эту «логику на огне», как говорили пуритане, с радостью и послушанием.

Эдвардс питал страсть к Богу не как к сладкой глазури на торте веры. Вера у него основывалась на таком ощущении Бога, которое было чем-то более глубоким, чем-то, что одним только разумом постичь невозможно. Он говорил:

Истинное ощущение славы Божией - это нечто такое, чего никогда нельзя обрести путем одного лишь рассуждения; и если люди будут убеждать себя доводом, что Бог свят, это никогда не даст им ощущения Его добросердечной и величественной святости. Если они будут убеждать себя, что Он очень милостив, это не даст им ощущения Его славной благодати и милости. Для этого нужно какое-то более непосредственное и ощутимое переживание, которое должно дать разуму реальное ощущение совершенства и красоты Бога (Сочинения, II, 906).

Другими словами, бесполезно просто верить в то, что Бог свят и милостив. Для того чтобы эта вера имела какое-то спасающее значение, мы должны ощущать Божью святость и милость. То есть мы должны получать истинную радость от этой веры, радость от осознания того, чем она является сама по себе. В противном случае это знание ничем не будет отличаться от того знания, каким обладают и бесы.

Значит ли это, что все штудирование и размышления Эдвардса были напрасными? Конечно же, нет. Почему? Потому что он говорит: «Чем больше у вас рационального знания богословских истин, тем больше будет у вас возможностей, когда Дух Святой будет вдунут в ваше сердце, увидеть совершенство этих истин и насладиться красотой их» (Сочинения, II, 162, см. стр. 16).

Однако целью всего является духовное наслаждение - не просто знание о Боге, но наслаждение Им, смакование Его. И поэтому, несмотря на всю свою интеллектуальную мощь, Эдвардс был очень далек от образа холодного, отвлеченного, равнодушного академика.

Он говорил в своем 64-м решении:

Решено: когда я достигну этих «воздыханий неизреченных», о которых говорит апостол, и тех «томлений души желанием», о которых говорит псалмопевец (Пс. 118:20)... я никогда не устану делать попытки выразить мои желания, как и постоянно повторять эти попытки.

Другими словами, он бьш в такой же степени полон решимости углублять свою страсть к Богу, в какой он был полон решимости углублять свое познание Бога. Он стремился максимально мобилизовать свою плоть не только для познания истины, но также для приобретения большей благодати. Его 30-е решение гласит:

Решено: стремиться каждую неделю подниматься выше на ступеньку в религии и к более высокому постижению благодати, чем это было на предыдущей.

И это продвижение вперед было для Эдвардса очень практическим. Он так говорил своим близким о том, к чему стремился сам:

Стремитесь возрастать в познании не ради того, чтобы вами восхищались, и чтобы достойно участвовать в спорах с другими, но стремитесь к ней ради пользы вашей души, а также ради практической жизни... Жизни в соответствии с тем знанием, что вы имеете. Это откроет вам путь к еще большему познанию... Согласно Псалма 118:100: «я сведущ более старцев, ибо повеления Твои храню» (Сочинения, II, 1620.

Великая цель всего изучения, всей теологии - это сердце, расположенное к Богу, и жизнь в святости. Великой целью труда всей жизни Эдвардса была слава Божья. И самая великая истина из всех, что открыл мне Эдвардс, думаю, та, что Бог прославляется больше не тем, что мы Его познаем, не тем, что слушаемся Его, как должно; нет, - Он прославляется больше тогда, когда мы наслаждаемся Им.

Итак, Бог прославляет Себя среди Своих творений двумя путями: 1) являясь их разуму; 2) открывая Себя их сердцу, в их радости, наслаждении и удовлетворении - в тех проявлениях, в каких Он являет Себя им. Бог прославляется не только явлением Его славы, но также и наслаждением, которое мы находим в Нем. Когда те, кто видит эту славу, радуются ей, Бог больше прославляется, чем когда они только видят ее. Тогда Его слава воспринимается всей сущностью человека - как его разумом, так и его сердцем.

Бог сотворил мир для того, чтобы Он мог передавать Свою славу, а созданные Им творения - принимать ее, причем принимать как разумом, так и сердцем. Тот, кто передает свое представление о славе Божией, не прославляет Бога так, как тот, кто передает также и свою похвалу ей, и радость от нее. (Философия Джонатана Эдвардса, Harvey G. Townsend, Westport, CT: Greenwood Press Publishers, 1955, Miscellanies, №448, стр. 133; №87, стр. 128; №332, стр. 130; №679, стр. 138).

Итак, последний и самый главный вывод для нас, который мы можем извлечь из жизни и служения Джонатана Эдвардса, таков: во всех ваших занятиях и во всем вашем пасторском служении старайтесь прославлять Бога, всегда наслаждаясь Им.

Наслаждение Богом - вот то единственное счастье, которое может напитать нашу душу. Пойти на небо и максимально наслаждаться Богом - это бесконечно лучше, чем самые приятные увеселения здесь, на земле. Отцы и матери, мужья и жены, или дети, или компания земных друзей - все это не более, чем тени, тогда как Бог - это реальная сущность; все это - не более, чем рассеянные лучи, тогда как Бог - это солнце; все это - ручьи, тогда как Бог - это океан (Сочинения, II, 244).

Квинт Септимий Флорент Тертуллиан родился ок. 155 г. в языческой семье в Карфагене. Его отец был сотником в когорте проконсула Африки. Тертуллиан получил хорошее образование и стал юристом - обычная для того времени карьера молодого человека из состоятельной семьи. В юности Тертуллиан был не чужд увлечений зрелищами и гладиаторскими боями. В зрелом возрасте (ок. 190-195 гг.) он принимает христианство; и через некоторое время его рукополагают в сан пресвитера в Карфагене.

Тертулиан

193-220 гг. в его жизни отмечены широкой литературной деятельностью. Его сочинения, написанные в этот период, оказали заметное влияние на развитие христианского богословия. Тертуллиана, по праву считают первым значительным христианским богословом, писавшем на латинском языке. В своих сочинениях, как правило, полемического характера он яростно выступает против всего, имеющего даже отдаленное отношение к язычеству. Подобно некоторым другим христианским писателям, у Тертуллиана аскетическая суровость считается с пылким стремлением к истине и беспощадной непримиримостью к оппонентам. Истина - это то, что ненавидят демоны, что отвергают язычники и за что христиане страдают и умирают. В одном из своих сочинений он употребляет слово "истина" 162 раз. Будучи ревностным защитником истинной христианской веры, Тертуллиан не мог удовлетвориться той степенью нравственной чистоты и моральной строгости, которой жило христианство в то время. В 202-203 гг. он стал склоняться к более суровой дисциплине монтанистов; а в 207-208 гг. открыто становится последователем Монтана. Однако, как человек с ярко выраженной индивидуальностью, он не удовлетворился или, точнее, не до конца согласился с системой монтанизма. Он попытался ее реформировать. По свидетельству Августина, им была основана собственная группа, названная Тертуллианистами. Остатки этой группы были присоединены Августином к церкви. Умер Тертуллиан после 220 г., точная дата смерти неизвестна.

Тертуллиановский корпус включает 31 сохранившийся трактат (помимо ряда утраченных сочинений), аутентичность которых вне сомнений. Сочинения Тертуллиана принято делить на сочинения домонтанического и монтанического периодов. В домонтанический период им были написаны:

"Апологетик" - сочинение адресованное римским наместникам в защиту христианства с юридической точки зрения; "О зрелищах"; "О молитве Господней"; "О крещении"; "О терпении"; "О женских украшениях" и др. К монтаническому периоду относятся; "Увещевание к целомудрию", "О недозволенности второго брака"; "О покрывале девственниц" - защита обычая, согласно которому девственницы должны были являться в церковь с покрытой головой; "Против Маркиона"; "Против Валентина"; первая христианская монография по психологии - "О душе" и др.

Читать далее →

1 "Да узнаю Тебя - Ты меня знаешь - да узнаю Тебя так, как Ты знаешь меня". Сила души моей, вниди в нее, согласуй с собой, да пребудет она Твоим достоянием "без пятна и морщины". В этом надежда моя, потому об этом и говорю и этой надеждой радуюсь, если радуюсь здравой радостью. Остальные блага жизни стоят тем меньше слез, чем больше о них плачут, и стоят тем больше слез, чем меньше о них плачут. "Ты же возлюбил правду", и тот, "кто творит правду, приходит к свету". Я хочу творить правду в сердце моем пред лицом Твоим в исповеди, и в писании моем пред лицом многих свидетелей.

2 Что могло бы укрыться во мне от Тебя, Господи, если бы я и не захотел исповедаться Тебе, "очам Которого обнажена бездна человеческой совести"? Ты скрылся бы от меня, не я от Тебя. А теперь, когда стенания мои свидетельствуют, что стал я сам себе неугоден. Ты, свет и услада моя, Ты позволяешь любить Тебя и тосковать о Тебе: да покраснею от стыда и отброшу себя, да изберу Тебя и только по Твоей благости стану угоден Тебе и себе. Каков бы я ни был, я весь перед Тобою, Господи. И я сказал, какого плода ожидаю я от своей исповеди Тебе, принесенной не голосом плоти и ее словами, а словами души и воплем размышлений, который слышало ухо Твое. Когда я плох, то вот вся моя исповедь Тебе: я сам себе неугоден; когда я хорош, - то вот вся моя исповедь Тебе: я не себе приписываю это, ибо Ты, Господи, "благословляешь праведного", но еще раньше его, грешника, Ты делаешь праведным. Исповедь моя свершается пред лицом Твоим, Боже мой, молчаливо и немолчно. Молчит язык мой и вопиет сердце. Нет ни одного верного слова, которое я бы сказал людям, и которого Ты не услышал бы раньше от меня, и ничего верного не слышишь Ты от меня, чего раньше Ты не сказал бы мне.

3 Что же мне до людей и зачем слышать им исповедь мою, будто они сами излечат недуги мои? Эта порода ретива разузнавать про чужую жизнь и ленива исправлять свою. Зачем ищут услышать от меня, каков я, те, кто не желает услышать от Тебя, каковы они? И откуда те, кто слышит от меня самого обо мне самом, узнают, правду ли я говорю, когда ни один человек не знает, что "делается в человеке, кроме Духа человеческого, живущего в нем"? Если же они услышат о самих себе от Тебя, они не смогут сказать: "Господь лжет". А услышать от Тебя о себе - не значит ли узнать себя? А разве не солжет тот, кто, узнав себя, скажет: "это неправда"? Но так как "любовь всему верит", по крайней мере, среди тех, кого она связала воедино, то я. Господи, исповедуюсь Тебе так, чтобы слышали люди, которым я не могу доказать, правдива ли исповедь моя; мне, однако, верят те, чьи уши открыла для меня любовь.

Читать далее →

1 Надежда моя от юности моей, где Ты был и куда удалился? Разве не Ты сотворил меня, не Ты отличил, от животных и сделал разумнее небесных птиц? а я "ходил во мраке по скользким стезям"; я искал Тебя вне себя и не находил "Бога сердца моего" и дошел "до глубины морской", разуверившись и отчаявшись в том, что можно найти истину. Ко мне приехала моя мать, сильная своим благочестием; она последовала за мной по суше и по морю, уповая на Тебя во всех опасностях. Во время бедствий на море она утешала самих моряков, которые, обычно, утешают путешественников, когда, незнакомые с морем, они приходят в смятение: она обещала им благополучное прибытие потому, что Ты обещал ей это в видении.

Августин

Она нашла меня в большой опасности: отыскать истину я отчаялся. От сообщения моего, что я уже не манихей, но и не православный христианин, она не преисполнилась радости будто от нечаянного известия: мое жалкое положение оставляло ее спокойной в этом отношении; она оплакивала меня, как умершего, но которого Ты должен воскресить; она представляла Тебе меня, как сына вдовы, лежавшего на смертном одре, которому Ты сказал: "Юноша, тебе говорю, встань" - и он ожил и "стал говорить, и Ты отдал его матери его". Поэтому сердце ее не затрепетало в бурном восторге, когда она услышала, что уже в значительной части совершилось то, о чем она ежедневно со слезами молилась Тебе; истины я еще не нашел, но ото лжи уже ушел. Будучи уверена, что Ты, обещавший целиком исполнить ее молитвы, довершишь и остальное, она очень спокойно, с полной убежденностью ответила мне, что раньше, чем она уйдет из этой жизни, она увидит меня истинным христианином: она верит этому во Христе. Только это и сказала она мне; Тебе же, Источник милосердия, воссылала, еще чаще слезные молитвы, да ускоришь помощь Свою и осветишь потемки мои. Еще прилежнее ходила она в церковь и, не отрываясь, слушала Амвросия "у источника воды, текущей в жизнь вечную". Она любила этого человека, как ангела Божия, узнав, что это он довел меня пока что до сомнений и колебаний; она уверенно ожидала, что я оправлюсь от болезни и стану здоров, пройдя через этот промежуточный и самый опасный час, который врачи называют критическим.

2 Однажды, по заведенному в Африке порядку, она принесла к могилам святых кашу, хлеб и чистое вино. Привратник не принял их. Узнав, что это запрет епископа, она приняла его распоряжение так послушно и почтительно, что я сам удивился, как легко она стала осуждать собственный обычай, а не рассуждать о его запрете. Душа ее не лежала к выпивке, и любовь к вину не подстрекала ненавидеть истину, как это бывает с большинством мужчин и женщин, которых от трезвых напевов тошнит как пьяниц от воды. Она приносила корзину с установленной едой, которую следовало сначала отведать, а потом раздать, а для себя оставляла только один маленький кубок, разведенный водой по ее трезвенному вкусу. Из него и отпивала она в знак уважения к обычаю; если надобно было таким же образом почтить память многих почивших, то она обносила этот самый кубок по всем могилам; понемногу прихлебывая не только очень жидкое, но и очень теплое вино, она принимала, таким образом, участие в общей трапезе, ища в ней благочестивого служения, а не наслаждения. Итак, узнав, что славный проповедник и страж благочестия запретил этот обычай даже тем, кто трезвенно справлял его, - не надо давать пьяницам случая напиваться до бесчувствия, - кроме того, эти своеобразные поминки очень напоминали языческое суеверие, - мать моя очень охотно отказалась от него: она выучилась приносить к могилам мучеников вместо корзины, полной земных плодов, сердце, полное чистых обетов, и оделять бедных в меру своих средств. Там причащались Тела Господня; подражая ведь страстям Господа, принесли себя в жертву и получили венец мученики. Мне кажется, однако, Господи Боже мой, - и сердце мое в этом открыто перед Тобой - мать моя, может быть, не так легко согласилась бы отвергнуть эту привычку, если бы запрет наложил другой человек, которого она любила бы не так, как Амвросия, которого любила чрезвычайно за мое спасение. Он же любил ее за благочестивый образ жизни, за усердие, с которым она неизменно посещала церковь, "пламенея духом" к добрым делам. У него часто при встрече со мной вырывались похвалы ей, и он поздравлял меня с тем, что у меня такая мать; он не знал, что у нее за сын, сын, который во всем сомневался и считал, что невозможно найти "путь жизни".

Читать далее →

1 Я прибыл в Карфаген; кругом меня котлом кипела позорная любовь. Я еще не. любил и любил любить и в тайной нужде своей ненавидел себя за то, что еще не так нуждаюсь. Я искал, что бы мне полюбить, любя любовь: я ненавидел спокойствие и дорогу без ловушек. Внутри у меня был голод по внутренней пище, по Тебе Самом, Боже мой, но не этим голодом я томился, у меня не было желания нетленной пищи не потому, что я был сыт ею: чем больше я голодал, тем больше ею брезгал. Поэтому не было здоровья в душе моей: вся в язвах, бросилась она во внешнее, жадно стремясь почесаться, жалкая, о существа чувственные. Но если бы в них не было души, их, конечно, нельзя было бы полюбить. Любить и быть любимым мне сладостнее, если я мог овладеть возлюбленной. Я мутил источник дружбы грязью похоти; я туманил ее блеск адским дыханием желания. Гадкий и бесчестный, в безмерной суетности своей я жадно хотел быть изысканным и светским. Я ринулся в любовь, я жаждал ей отдаться. Боже мой милостивый, какой желчью поливал Ты мне, в благости Твоей, эту сладость. Я был любим, я тайком пробирался в тюрьму наслаждения, весело надевал на себя путы горестей, чтобы секли меня своими раскаленными железными розгами ревность, подозрения, страхи, гнев и ссоры.

Августин2 Меня увлекали театральные Зрелища, они были полны изображениями моих несчастий и служили разжигой моему огню. Почему человек хочет печалиться при виде горестных и трагических событий, испытать которые он сам отнюдь не желает? И тем не менее он, как зритель, хочет испытывать печаль, и сама эта печаль для него наслаждение. Удивительное безумие! Человек тем больше волнуется в театре, чем меньше он сам застрахован от подобных переживаний, но когда он мучится сам за себя, это называется обычно страданием; когда мучится вместе с другими - состраданием. Но как можно сострадать вымыслам на сцене? Слушателя ведь не зовут на помощь; его приглашают только печалиться, и он тем благосклоннее к автору этих вымыслов, чем больше печалится. И если старинные или вымышленные бедствия представлены так, что зритель не испытывает печали, то он уходит, зевая и бранясь; если же его заставили печалиться, то он сидит, поглощенный зрелищем, и радуется.

Читать далее →

Дмитрий Стахурский 26 сентября 2017

ЛЬЮИС (Lewis) Клайв Стейплз (1898-1963), английский писатель, филолог, христианский мыслитель и публицист. Во время Первой мировой войны проходил службу во Франции, с 1918 по 1954 в Оксфорде, в 1954-63 профессор медиевистики в Кембридже. Написал св. 40 книг, в т. ч. о творчестве Дж. Беньяна, повести в жанре фэнтези. Мировую известность ему принесли повесть «Письма Баламута» (1942), философско-религиозные трактаты «Любовь», «Страдание», «Чудо», в которых Льюис выступил энергичным апологетом христианства. Цикл для детей «Хроники Нарнии» написан в 1950-56 гг.

Клайв Стейплз Льюис родился 29 ноября 1898 г. в Ирландии. Первые десять лет его жизни были довольно счастливыми. Он очень любил брата, очень любил мать и много получил от нее - она учила его языкам (даже латыни) и, что важнее, сумела заложить основы его нравственных правил. Когда ему еще не было десяти, она умерла. Отец, человек мрачноватый и неласковый, отдал его в закрытую школу подальше от дома. Школу, во всяком случае, первую из своих школ, Льюис ненавидел. Лет шестнадцати он стал учиться у профессора Керкпатрика. Для дальнейшего важно и то, что Керкпатрик был атеистом, и то, что ученик сохранил на всю жизнь благодарное, если не благоговейное, отношение к нему. Многие полагают, что именно он научил Льюиса искусству диалектики. Так это или не так, несомненно, что Льюис попытался перенять (на наш взгляд, успешно) его удивительную честность ума.

В 1917 г. Льюис поступил в Оксфорд, но скоро ушел на фронт, во Францию (ведь шла война), был ранен и, лежа в госпитале, открыл и полюбил Честертона, но ни в малой степени не перенял тогда его взглядов. Вернувшись в университет, он уже не покидал его до 1954 г., преподавая филологические дисциплины. Курс английской литературы он читал тридцать лет, и так хорошо, что многие студенты слушали его по нескольку раз. Конечно, он печатал статьи, потом ? книги. Первая крупная работа, прославившая его в ученых кругах, называлась "Аллегория любви" (1936); это не нравственный трактат, а исследование средневековых представлений.

В 1954 г. он переехал в Кембридж, ему там дали кафедру, в 1955 г. стал членом Британской академии. В 1963 г. он ушел в отставку по болезни и 22 ноября того же года - умер, в один день с Джоном Кеннеди и Олдосом Хаксли.

Казалось бы, перед нами жизнеописание почтенного ученого. Так оно и есть. Но были и другие события, в данном случае - более важные.

Льюис потерял веру в детстве, может быть, когда молил и не умолил Бога исцелить больную мать. Вера была смутная, некрепкая, никак не выстраданная; вероятно, он мог бы сказать, как Соловьев-отец, что верующим он был, христианином не был. Во всяком случае, она легко исчезла и не повлияла на его нравственные правила. Позже, в трактате "Страдание", он писал: "Когда я поступил в университет, я был настолько близок к полной бессовестности, насколько это возможно для мальчишки. Высшим моим достижением была смутная неприязнь к жестокости и к денежной нечестности; о целомудрии, правдивости и жертвенности я знал не больше, чем обезьяна о симфонии". Помогли ему тогда люди неверующие: "я встретил людей молодых, из которых ни один не был верующим, в достаточной степени равных мне по уму - иначе мы просто не могли бы общаться, - но знавших законы этики и следовавших им". Когда Льюис обратился, он ни в малой мере не обрел ужасного, но весьма распространенного презрения к необратившимся. Скажем сразу, это очень для него важно: он твердо верил в "естественный закон" и в человеческую совесть. Другое дело, что он не считал их достаточными, когда "придется лететь" (так сказано в одном из его эссе - "Человек или кролик"). Не считал он возможным и утолить без веры "тоску по прекрасному", исключительно важную для него в отрочестве, в юности и в молодости. Как Августин, один из самых чтимых им богословов, он знал и повторял, что "неспокойно сердце наше, пока не успокоится в Тебе".

До тридцати лет он был скорее атеистом, чем даже агностиком. История его обращения очень интересна; читатель сможет узнать о ней из книги "Настигнут радостью". Занимательно и очень характерно для его жизни, что слово "joy" --"радость", игравшее очень большую роль в его миросозерцании, оказалось через много лет именем женщины, на которой он женился.

Когда он что-то узнавал, он делился этим. Знал он очень много, слыл даже в Оксфорде одним из самых образованных людей и делился со студентами своими познаниями и в лекциях, и в живых беседах, из которых складывались его книги. До обращения он говорил о мифологии (античной, скандинавской, кельтской), литературе (главным образом средневековой и XVI в.). Он долго был не только лектором, но и tutor'ом - преподавателем, помогающим студенту, кем-то вроде опекуна или консультанта. Шок обращения побудил его делиться мыслями обо всем том, что перевернуло его внутреннюю жизнь.

Он стал писать об этом трактаты; к ним примыкают и эссе, и лекции, и проповеди, большая часть которых собрана в книги после его смерти. Писал он и полутрактаты, полуповести, которые называют еще и притчами ? "Письма Баламута", "Расторжение брака", "Кружной путь". Кроме того, широко известны сказки, так называемые "Хроники Нарнии", космическая трилогия ("За пределы безмолвной планеты", "Переландра", "Мерзейшая мощь"), которую относят к научной фантастике. тогда как это "благая утопия", или, скорее, некий сплав "fantasy" с нравственным трактатом. Наконец, у него есть прекрасный печальный роман "Пока мы лиц не обрели", который он писал для тяжелобольной жены, несколько рассказов, стихи, неоконченная повесть. Многое из этого переведено, многое - уже издано у нас.

* * *

Когда здесь, у нас, вдруг открыли Льюиса, он показался очень своевременным. Тогда мы не знали, что именно в это время "там" - в Англии, в Америке - воскресает, а не угасает интерес к нему. В начале шестидесятых, после его смерти, довольно уверенно предсказывали, что интерес этот скоро угаснет совсем. Вообще в шестидесятых, а где - в пятидесятых, как-то быстро и бездумно приняли то, что откат влево, неизбежный после авторитарности, тоталитарности, всезнайства, окончателен и больше колебаний маятника не будет. Но они были, и слава Богу, что многим пришел на помощь именно Льюис, а не один из категоричнейших проповедников "веры-и-порядка любой ценой".

Нам казалось, что трактаты и эссе Льюиса в высшей степени современны, но степень эта, видимо, не была "высшей". Наверное, она и сейчас не высшая; однако теперь намного легче представить себе, что под каждым из них стоит нынешняя дата. Тогда мода на религиозность была, но не все об этом знали. Попытки выдать свои пристрастия за волю Божью тоже были, но как мало, как скрыто! А вот вседозволенность была и есть, и никакие моды с ней не справляются.

Льюис, просто и твердо веривший в Провидение, был бы рад, что его смогут читать многие и темы его важны для многих. Он был бы рад, если это так; я не знаю, так ли это. Сравнительно долгий, почти двадцатилетний, опыт "самиздатовской" жизни Льюиса подсказывает, что этот писатель разделил судьбу всего, что есть в христианстве, - он очень нужен (и не только христианам), его все время читают, но почти не слышат и не могут толком понять.

Если мы вынесем за скобки все беды "самиздатовского" слова - от искажений до вольной или невольной эзотеричности, - останется печальный факт: чаще всего в Льюисе ценят ум. Видимо, темнота наша и униженность дошли до того, что первым возникало ощущение причастности к какой-то очень высокой интеллектуальной жизни. Оксфордские коллеги Льюиса (не друзья, просто коллеги) этому бы удивились. Как всякого христианина, его считали старомодным и простодушным. Надо сказать, его это почти не волновало.

Конечно, умным он был, а вот высокоумным - не был. Обычно подчеркивают его логичность, и сам он подчеркивал ценность логичного размышления. Однако на свете уже немало книг, критикующих Льюиса именно со стороны логики. Ответить на них трудно, сторонники его просто ими возмущаются. Я долго не могла понять, почему не возмущаюсь, хотя очень люблю Льюиса. Наконец, кажется, поняла.

В "Размышлении о псалмах" (1958) Льюис пишет, что Послания апостола Павла никак не удается превратить ни в научный трактат, ни даже в прямое назидание, и, порассуждав об этом, прибавляет, что это хорошо: простое свидетельство христианской жизни само по себе важнее и трактатов, и назиданий.

Заключение это можно отнести и к самому Льюису. Все, что он писал, - это отчеты, заметки о христианской жизни. Его называют апологетом, а теперь даже - лучшим апологетом нашего века, но снова и снова думаешь, возможно ли вообще оправдать и защитить христианство перед лицом мира. Когда пробуют это делать, слушатели отмахиваются от любых доводов - из Аквината, из Августина, из Писания, откуда угодно. Несметное множество людей вроде бы не нуждается в доводах, но не хочет и проповеди, а спрашивает только действий поэффективней, то есть чистой, потребительской магии и чистого, плоского законничества. Но что описывать - сочетание магизма с легализмом много раз описано и обличено, даже в глубинах Ветхого Завета.

Словом, если человек не сломился (названий этому много - сокрушение, обращение, покаяние, метанойя), никакая логика и никакой ум не приведут его к христианству. В этом смысле совершенно верно, что для обращения Льюис не нужен. Он даже вреден, если без поворота воли, без "перемены ума" человек будет набивать себе голову более или менее мудреными фразами. Но тогда вредно все. Любые свидетельства вредны, если набивать ими голову, а не сердце. Именно это происходит нередко у нас. Вообще ничего не может быть опасней, чем дурное неофитское сознание: душа осталась, как была, а голова полна "последних истин" (пишу "дурное", потому что неофитами в свое время были и Августин, и Честертон, и сам Льюис). Собственно, вместо "неофит" лучше бы сказать "фарисей"; ведь опасней всего самодовольство, которое здесь возникает. Если же его нет, если человек сломился, сокрушился - жизнь его совершенно меняется. Ему приходится заново решать и делать тысячи вещей - и тут ему поможет многое. Он будет втягивать, как губка, самые скучные трактаты, что угодно, только бы "об этом". Льюис очень помогает именно в такое время.

Он очень важен для христиан как свидетель. Страшно подумать об этом, но ничего не поделаешь: каждый называющийся христианином - на виду. Каков бы он ни был, по нему судят о христианах, как по капле воды судят о море. Льюис - свидетель хороший. И людям неверующим видно, что он - хороший человек; это очень много, это - защита христианской чести. А уж тем, кто уверовал, "переменил ум", полезна едва ли не каждая его фраза - не как "руководство", а как образец.

Приведу только три примера, три его качества. Прежде всего Льюис милостив. Как-то и его и других оксфордских христиан обвиняли в "гуманности", и он написал стихи, которые кончаются словами: "А милостивые все равно помилованы будут" (перевожу дословно, прозой). Снова и снова убеждаясь в этом его качестве, которое во имя суровости отрицает столько верующих людей, мы увидим, однако, что он и непреклонно строг; это - второе. Прочитаем внимательно "Расторжение брака" - там не "злодеи", там "такие, как все". Взор Льюиса видит, что это - ад; сами они - что только так жить и можно, как же иначе? Льюиса упрекали, что в век Гитлера и Сталина он описывает "всякие мелочи". Он знал, что это не мелочи, что именно этим путем - через властность, зависть, злобность, капризность, хвастовство - идет зло в человеке. Он знал, как близко грех. Когда-то отец Браун у Честертона сказал: "Кто хуже убийцы? - Эгоист". Вот - суть, ворота, начало главного греха. Наверное, третьей чертой Льюиса и будет то, что он постоянно об этом пишет.

Кажется, Бердяев сказал, что многие живут так, словно Бога нет. К Льюису это не отнесешь. Самое главное в нем ? не ум, и не образованность, и не талант полемиста, а то, что он снова и снова показывает нам не эгоцентрический, а богоцентрический мир.

* * *

Льюис написал немало, но ни "Письма Баламута", ни сказки, ни романы не позволяли, пока он был жив, числить его среди крупнейших английских писателей, тем более классиков. Сейчас мы остановимся только на одной причине, может быть, все-таки главной.

Торнтон Уайлдер в "Дне восьмом" пишет о своем герое: "В конце концов и поклонники, и противники объявили его старомодным и на этом успокоились" (Перевод Б. Калашниковой). Казалось бы, можно ли назвать старомодными таких легких, даже слишком легких писателей, как Честертон и Льюис? Можно, отчасти из-за их простоты. Наш век не очень ее любит. У Льюиса, как и у Честертона, есть качества, совсем непопулярные в наше время: оба - намеренно просты, оба - раздражающе серьезны. Как и Честертон, Льюис очень несерьезно относился к себе, очень серьезно - к тому, что отстаивал. Льюис сказал, что из мыслителей XX в. на него больше всего повлиял Честертон, а из книг Честертона - "Вечный Человек". Действительно, она принадлежит к одной традиции и даже не по "жанру" (который, кстати, не должен удивлять страну, где жили и писали христианские мыслители от Хомякова до Федотова), а по здравомыслию и редкому сочетанию глубокой убежденности с глубоким смирением. Похожи они не во всем: Льюис рассудительнее Честертона (не "разумнее", а именно "рассудительнее"), строже, тише, намного печальней, в нем меньше блеска, больше спокойствия. Но, вместе взятые, они гораздо меньше похожи на своих современников. Какими бы эксцентричными ни казались их мысли, оба они, особенно Льюис, постоянно напоминали, что ничего не выдумывают, даже не открывают, только повторяют забытое. Льюис называл себя динозавром и образчиком былого; один из нынешних исследователей назвал его не автором, а переводчиком.

Как мы уже говорили, за годы, прошедшие с его смерти, весомость его заметно увеличилась. Может быть, она будет расти; может быть, он, как сказал Толстой о Лескове, "писатель будущего", и примерно по той же причине. Льюис нужен и весом всегда, когда игры в новую нравственность, вненравственность, безнравственность уж очень опасны, и людям больше не кажутся скучными слова "великий моралист".

Недавно так назвали Льюиса в одном из англоязычных справочников, причем между делом, словно это само собой разумеется. Когда-то в трактате о страдании Льюис писал: "--порою мы попадаем в карман, в тупик мира - в училище, в полк, в контору, где нравы очень дурны. Одни вещи здесь считают обычными ("все так делают"), другие - глупым донкихотством. Но, вынырнув оттуда, мы, к нашему ужасу, узнаем, что во внешнем мире "обычными вещами" гнушаются, а донкихотство входит в простую порядочность. То, что представлялось болезненной щепетильностью, оказывается признаком душевного здоровья". И дальше, приравнивая к такому карману то ли этот мир, то ли этот век: "Как ни печально, все мы видим, что лишь нежизненные добродетели в силах спасти наш род. Они, словно бы проникшие в карман извне, оказались очень важными, такими важными, что, проживи мы лет десять по их законам, земля исполнится мира, здоровья и радости; больше же ей не поможет ничто. Пусть принято считать все это прекраснодушным и невыполнимым ? когда мы действительно в опасности, сама наша жизнь зависит от того, насколько мы этому следуем. И мы начинаем завидовать нудным, наивным людям, которые на деле, а не на словах научили себя и тех, кто с ними, мужеству, выдержке и жертве".

Льюис - один из таких людей. Может быть, пора побыть с ним и поучиться у него.

Н. Л. Трауберг

Евреи в России

Россия - моё отечество. Мой отец был набожным раввином в российской Польше. Будучи верным наставлениям Талмуда, он старался в точности следовать заветам закона и Торы. Он надеялся таким образом оправдать себя перед Богом и получить благословение.

Брачный союз моих родителей оставался бесплодным в течение шести лет. Они умоляли Бога дать им ребёнка, так как у евреев дети являются выражением божественной благосклонности, и всякий брачный союз, оставшийся бесплодным в течение десяти лет, должен быть расторгнут, согласно предписаниям Талмуда.

Я родился в 1863 году. Мои ноги оставались парализованными до семилетнего возраста. Моё воспитание было весьма строгим с раннего детства. Сколько раз отец меня наказывал за то, что я ронял, невольно или вольно, маленький колпак, который евреи должны иметь всегда на голове; наказывали также, когда кисточки моей одежды бывали в беспорядке (Числа, ГЛАВА 15,37-39), или за то, что не отсылал тотчас же чужого ребёнка, пришедшего играть со мной.

Отец мой скончался в возрасте тридцати шести лет. Он был хорошим отцом, хотя и очень строгим. Он разрушил своё здоровье лишениями, которым подвергал себя, чтобы дойти до святости. Тогда мать взялась за моё воспитание. Она тоже была набожной и кроткой. Мои успехи в школе были для неё большим утешением. Учёба мне давалась легко и я с

увлечением занимался. Мои учителя и родители думали, что я буду светочем Израиля.

Я мечтал стать раввином, потому что принадлежал к священническому классу. Согласно нашему генеалогическому дереву, я принадлежал к дому Аарона. Поэтому девятилетнего меня отправили в синагогу, к тем, которые благословляют общину. Бог мне дал чувствительную совесть, которая была ещё больше заострена жёстким родительским воспитанием. Уже четырёхлетним я ощущал сознание ужаса перед грехом и сознавал святость Бога.

Однажды я купался и оказался в смертельной опасности. Страх моей души был ужасным, так как я был грешник и знал это. Но поскольку был гол в воде, я не мог даже просить помощи у Бога. Согласно предписаниям Талмуда, еврей не может молиться иначе, как одетым с ног до головы. Но Бог меня спас от этой опасности, из милости Он меня позднее спас от вечной гибели.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, был устроен праздник освобождения, т..е. предоставления мне юридической дееспособности и моей собственной ответственности. Я сам сочинил речь, которую должен произнести молодой парень по этому случаю, но которую обычно составляет его учитель религии. Я выбрал сюжет: "Назарянин". Я желал посвятить свою жизнь полностью Богу. День, когда я получил амулеты, был день благих намерений и, могу сказать, счастливый день.

Читать далее →

КориснаКнига 21 сентября 2016

В армию я уходил членом церкви. Друзья, прощаясь, наряду с пожеланиями напоминали о бодрствовании, о необходимости крепко держаться Господа. Слушая их, я рассуждал: "Это, конечно, лишняя забота. Не может быть, чтобы что-то заставило меня отвернуться от Бога". Я даже не считал преступлением думать, что я особый человек. Подобные мысли Господь ясно выразил в притче о молящемся фарисее: "Я не таков, как прочие люди". Как-то на работе один мужчина из нашей бригады, слегка выпивший, сказал:

- Ты - плохой человек.

Я искренне удивился. На производстве меня обычно хвалили. Видя, что его слова для меня неожиданны, он добавил:

- Думаешь, что ты лучше других, а это очень плохо!

Испытание веры

Это заставило меня задуматься. Хотя я не возразил, но и не понял тогда глубокой правды сказанных слов. И все же они запомнились на всю жизнь. Не иначе, как Сам Господь вложил их в уста того человека.

Первое время служба шла сравнительно неплохо. Я писал домой много писем и получал столько же. В близлежащей деревне разыскал группу верующих и стал посещать собрания, иногда говорил там короткую проповедь. В части солдаты знали, что я христианин, нередко задавали вопросы, и у нас завязывалась беседа. Работал я прилежно, дисциплину не нарушал, и потому мной были довольны, пока не заинтересовался политотдел.

Однажды меня вызвали к замполиту. В кабинете сидели два офицера. Впервые в жизни мне пришлось с полной серьезностью защищать свои убеждения. Я старался, как мог.

За первой беседой последовала вторая, третья и т. д. Как и прежде, я отстаивал существование Бога и истинность учения баптистов, а в сердце неожиданно появилось сомнение. Я потерял уверенность в самой великой истине - есть ли Бог. Не желая расстаться с верой, я читал Псалтирь, который всегда был со мной, но прочитанное не действовало благотворно!

Воинскую часть окружали колхозные поля. Недалеко рос подсолнечник, и я уходил туда молиться. Были моменты, когда во время молитвы я горько плакал, но внутренний гнет не исчезал. Волны сомнений прокатывались над моей головой, и я все больше убеждался, что тону, не удержаться мне на поверхности...

Читать далее →

КориснаКнига 12 августа 2016

Эти Иерихонские стены

"Старайся представить себя Богу достойным, делателем неукоризненным, верно преподающим слово истины" (2 Тим. 2:15]

Воскресным утром пастор посетил класс мальчиков, чтобы узнать, что они изучили за время библейских уроков.

- Кто разрушил стены Иерихона? - спросил он.

Стены Иерихона

- Это не мы, сэр! - отвечали мальчишки.

- Они всегда так отвечают? - спросил пастор учителя.

- Это честные ребята, и я им доверяю, - отвечал учитель. - Я не думаю, что они на такое способны.

Опечаленный и обескураженный, пастор рассказал о своем посещении класса директору воскресной школы. Он пересказал ответ учеников и реакцию учителя.

- Пастор, я знаю этого учителя и этих ребят уже долгое время, - заметил директор. - Если они говорят, что не делали этого, то мне этого достаточно.

Тогда священник вывесил сообщение об этом случае на доску объявлений, висевшую в церкви. Собрание обсуждало чрезвычайное происшествие два часа, а затем доложило:

- Пастор, мы не видим нужды расстраиваться по такому незначительному поводу. Давайте просто оплатим ремонт и спишем расходы на общую реконструкцию церкви.

ms f 16 декабря 2015

Это было в 1903 году. В долгий зимний вечер я сижу в своей крошечной студенческой комнате, в Галерной гавани, в Петербурге.

На столе тускло горит лампочка с самодельным абажуром. Тускло на душе. Тогда я читал уже Евангелие, хотя видел в нем лишь нравственные идеи, а жизнь была так далека от них, не было сил жить.

Как студент я работал усердно, но тяжелые мысли о бесцельности, а главное о собственном нравственном бессилии - наводили не раз печальные думы. И так сижу и размышляю.

Вдруг стучат в дверь. Входит горняк - мой товарищ по гимназии, А. Ш. Разговорились.

Изучение Библии

- Слушай... Тут есть новый студенческий кружок, христианский... пойдешь?

- В чем дело - какой кружок?

- Проповедуют живое христианство... Каждый должен быть возрожденным духовно. И эти возрожденные христиане объединяются во всем мире. Пойдем туда, очень интересно.

В ближайшее воскресенье мы пошли вместе. Это было далеко от меня, за час ходьбы. Входим. Собрание еще не начиналось. Студенты пьют чай, некоторые стоя. Иные ведут горячий спор. Есть универсанты, большинство путейцы, технологи, политехники. Раздается хлопанье в ладоши: приглашают кончать чай.

Переходим в соседнюю комнату. Она очень уютная. По стенам гравюры с изображением парусных и весельных судов (хозяин в молодости увлекался морским спортом), полки с книгами.

Читать далее →