В предыдущей главе я сказал, что существуют четыре основные и три теологические добродетели. К теологическим относятся вера, надежда и любовь. О вере я буду говорить в двух последних главах. О любви мы уже беседовали в седьмой главе, но там я сконцентрировал все внимание на той ее стороне, которая выражается в способности прощать. Сейчас я хочу кое-что добавить.

Любовь - не состояние чувств, а скорее состояние воли, которое мы воспринимаем как естественное по отношению к самим себе и которое должны научиться распространять, на других.

В главе "Прощение" я сказал, что любовь к себе не свидетельствует о том, что мы себе нравимся. Она означает, что мы желаем себе добра. Точно так же христианская любовь к ближним не обязывает нас восхищаться ими. Одни люди могут нам нравиться, а другие - нет. Важно понять, что наши симпатии и антипатии не грех и не добродетель, как отношение, скажем, к еде. Это просто факт. А вот как мы претворяем наши склонности или неприязнь в жизнь, может стать либо грехом, либо добродетелью.

Симпатия к определенным людям облегчает нам милосердие. Следовательно, мы должны всемерно поощрять в себе природное свойство любить людей (как поощряем мы нашу склонность к физическим упражнениям или к здоровой, натуральной пище) не потому, что в этом и заключается любовь, а потому, что это помогает нам любить. С другой стороны, нам надо постоянно следить, чтобы наша приязнь к одним людям не сказалась на нашей любви к другим, не толкнула нас на несправедливый поступок. Ведь бывает и так, что наша склонность вступает в конфликт с нашей любовью к тому человеку, к которому мы эту склонность питаем. Например, ослепленная любовью мать может в силу своей естественной нежности избаловать собственного ребенка: свое пылкое чувство к сыну или дочери она удовлетворяет (не сознавая того) за счет его (или ее) благополучия в будущем.

Но хотя естественную симпатию к другим и следует поощрять в себе, это не означает, что для развития в своей душе любви мы должны всячески разжигать в себе симпатию. Некоторые люди наделены холодным темпераментом. Возможно, в этом их несчастье; но это не больший грех, чем плохое пищеварение. Однако такой темперамент не освобождает их от обязанности учиться любви. Правило, которое существует для всех нас, очень ясно: не теряйте времени, раздумывая над тем, любите ли вы ближнего; поступайте так, как если бы вы его любили. Как только мы начинаем делать это, мы открываем один из великих секретов: ведя себя по отношению к человеку так, как если бы мы его любили, мы постепенно начинаем любить его. Причиняя вред тому, кто нам не нравится, мы замечаем, что от этого он не нравится нам еще больше; сделав же по отношению к нему добрый жест, чувствуем, что наша нелюбовь стала меньше. Но в этом правиле есть одно исключение. Если вы совершили хороший поступок не ради того, чтобы угодить Богу и исполнить закон любви, а для того, чтобы продемонстрировать, какой вы, в сущности, славный, умеющий прощать человек, чтобы заставить облагодетельствованного вами чувствовать себя вашим должником и предвкушать от него благодарность в будущем, вас, по всей видимости, ждет разочарование. Ведь люди не глупы. Они сразу видят, когда что-то делается из расчета и напоказ.

Зато всякий раз, когда мы делаем добро кому-то другому только потому, что этот другой - тоже человек, созданный (как и мы с вами) Богом, и потому, что желаем ему счастья, как желаем его себе, мы научаемся любить его немножко больше. Или, по крайней мере, меньше не любить его.

Вот и получается, что хотя христианская любовь представляется чем-то бесстрастным тем, кто чрезмерно склонен к чувствительности, хотя она и сильно отличается от пылкой симпатии и нежных чувств, в конечном счете она именно к симпатии и нежности ведет. Разница между христианином и мирским человеком не в том, что мирскому человеку присущи лишь симпатии, а христианину - только любовь. Она в том, что мирской человек относится с добротой к тем, кто ему нравится. А христианин старается быть добрым к каждому, и, по мере того как он это делает, он начинает замечать, что люди нравятся ему больше, даже те, о которых вначале он и подумать тепло не мог.

Тот же духовный закон действует и в обратном направлении. Немцы, возможно, плохо относились к евреям сначала из-за того, что они их ненавидели. Позднее они стали ненавидеть их еще больше из-за того, что преследовали их и уничтожали. Чем более жестоко вы поступаете с человеком, тем больше ненависти к нему испытываете. Чем больше вы его ненавидите, тем больше жестокости проявляете. Порочный круг замкнулся.

И добро, и зло - оба возрастают в геометрической прогрессии. Вот почему те маленькие решения, которые мы с вами принимаем повседневно, имеют такое бесконечно важное значение. Пустяковое, казалось бы, доброе дело, совершенное вами сегодня, - это овладение стратегическим пунктом, от которого несколькими месяцами позднее вы сможете устремиться к завоеваниям и победам, прежде вам недоступным. А незначительная как будто уступка нечистому желанию или гневу обернется потерей горного рубежа, или узловой станции, или укрепления, откуда враг сможет начать атаку в ином случае немыслимую.

Некоторые авторы используют понятие "любовь" для описания не только христианской любви между людьми, но и любви Бога к человеку и человека - к Богу. Людям свойственно беспокоиться по поводу последней из этих двух. Им сказано, что они должны любить Бога. Но они не могут найти в себе этих чувств. Что им делать? Ответ все тот же. Они должны поступать так, как если бы они Его любили. Не пытайтесь насильственно выжимать из себя эти чувства. Задайте себе вопрос: "Что бы я делал, если бы был уверен, что люблю Бога?" И найдя ответ, претворите его в жизнь. В общем, Божья любовь к нам - более безопасный предмет для размышлений, чем наша любовь к Нему. Никто не может постоянно испытывать преданность. И даже если бы мы могли, это не то, чего Бог желает от нас более всего. Христианская любовь и к Богу, и к человеку - это волевой акт. Стараясь следовать Его воле, мы исполняем Его заповедь:

"Возлюби Господа Бога твоего". Он Сам даст нам чувство любви, если сочтет нужным. Мы не в состоянии выработать его в себе собственными усилиями, и мы не должны требовать этого чувства как чего-то, принадлежащего нам по праву. Но нам следует помнить одну великую истину: наши чувства появляются и исчезают. Его любовь к нам неизменна. Она не становится меньше из-за наших грехов или нашего безразличия и поэтому не слабеет в своей решимости излечить нас от греха, чего бы это нам ни стоило и чего бы это ни стоило Ему.

Дмитрий Стахурский 21 декабря 2017

1 В течение этих девяти лет, от девятнадцатого до двадцать восьмого года жизни моей, я жил в заблуждении и вводил в заблуждение других, обманывался и обманывал разными увлечениями своими: открыто - обучением, которое зовется "свободным", втайне - тем, что носило обманное имя религии. Там была гордость, здесь суеверие, и всюду - пустота. Исповедь. АвгустинТам я гнался за пустой известностью, за рукоплесканиями в театре на стихотворных состязаниях в борьбе ради венков из травы, там увлекался бессмысленными зрелищами и безудержным разгулом; тут, стремясь очиститься от этой грязи, подносил Так называемым святым и избранным пищу, из которой они в собственном брюхе мастерили ангелов и богов для нашего освобождения. И я был ревностным последователем всего этого и соответственно действовал с друзьями своими, совместно со мною и через меня обманутыми. Пусть смеются надо мной гордецы, которых Ты еще не поверг ниц и не поразил ради спасения их. Боже мой: я всё равно исповедую позор мой во славу Твою. Позволь мне, молю Тебя, дай покружить сейчас памятью по всем кружным дорогам заблуждения моего, исхоженный мною, и "принести Тебе жертву хвалы" Что я без Тебя, как не вожак себе в пропасть? Что я такое, когда мне хорошо, как не младенец, сосущий молоко Твое и питающийся "Тобой - пищей, пребывающей вовек"? И что такое человек, любой человек, раз он человек? Пусть же смеются над нами сильные и могущественные; мы же, нищие и убогие, да исповедуемся перед Тобой.

2 В эти годы я преподавал риторику и, побежденный жадностью, продавал победоносную болтливость. Я предпочитал, Ты знаешь это, Господи, иметь хороших учеников, в том значении слова, в котором к ним прилагается "хороший", и бесхитростно учил их хитростям не затем, чтобы они губили невинного, но чтобы порой вызволяли виновного. Боже, Ты видел издали, что я едва держался на ногах на этой скользкой дороге, и в клубах дыма чуть мерцала честность моя, с которой, во время учительства своего, обучал я любящих суету и ищущих обмана, я, сам их союзник и товарищ. В эти годы я жил с одной женщиной, но не в союзе, который зовется законным: я выследил ее в моих безрассудных любовных скитаниях. Все-таки она была одна, и я сохранял верность даже этому ложу. Тут я на собственном опыте мог убедиться, какая разница существует между спокойным брачным союзом, заключенным только ради деторождения, и страстной любовной связью, при которой даже дитя рождается против желания, хотя, родившись, и заставляет себя любить.

Читать далее →

1 Я хочу вспомнить прошлые мерзости свои и плотскую испорченность души моей не потому, что я люблю их, но чтобы возлюбить Тебя, Боже мой. Из любви к любви Твоей делаю я это, в горькой печали воспоминания перебираю преступные пути свои. Обрадуй меня. Господи, Радость неложная, Радость счастья и безмятежности, собери меня, в рассеянии и раздробленности своей отвратившегося от Тебя, Единого, и потерявшегося во многом. Когда-то в юности горело сердце мое насытиться адом, не убоялась душа моя густо зарасти бурьяном Темной любви, истаяла красота моя, и стал я гнилью пред очами Твоими, - нравясь себе и желая нравиться очам людским.

Августин

2 Что же доставляло мне наслаждение, как не любить и быть любимым? Только душа моя, тянувшаяся к другой душе, не умела соблюсти меру, остановясь на светлом рубеже дружбы; туман поднимался из болота плотских желаний и бившей ключом возмужалости, затуманивал и помрачал сердце мое, и за мглою похоти уже не различался ясный свет привязанности. Обе кипели, сливаясь вместе, увлекали неокрепшего юношу по крутизнам страстей и погружали его в бездну пороков.Возобладал надо мною гнев Твой, а я и не знал этого. Оглох я от звона цепи, наложенной смертностью моей, наказанием за гордость души моей. Я уходил всё дальше от Тебя, и Ты дозволял это; я метался, растрачивал себя, разбрасывался, кипел в распутстве своем, и Ты молчал. О, поздняя Радость моя! Ты молчал тогда, и я уходил всё дальше и дальше от Тебя, в гордости падения и беспокойной усталости выращивая богатый эсев бесплодных печалей.

3 Кто упорядочил бы скорбь мою, обратил бы мне на пользу ускользающую прелесть всякой новизны, поставил бы предел моим увлечениям? Пусть бы о берег супружеской жизни разбилась буря моего возраста, и если уж не может в нем бытьпокоя, пусть бы удовлетворился я рождением детей, согласно преписаниям закона твоего, Господи! Ты создаешь потомство нам, смертным, и можешь ласковой рукой обломать острые колючки, которые не растут в раю Твоем. Недалеко от нас всемогущество Твое, даже если мы далеко от Тебя. Если бы внимательнее прислушался я к голосу облаков Твоих: "Будут иметь скорби по плоти, и Я избавлю вас от них", и "хорошо человеку не касаться женщины", и "неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене". К этим словам внимательнее бы прислушаться! Оскопленный ради Царства Небесного, я, счастливый, ожидал бы объятий Твоих.

Читать далее →

КориснаКнига 8 апреля 2017

После окончания института через десятые руки я устроилась работать в одну солидную и страшно престижную фирму. Проходя сквозь решето отдела кадров, я познакомилась с претенденткой на мою вакансию. Она мне понравилась, хотя была вполне достойным противником - все было при ней: и диплом, и “европейская внешность”. В первый же рабочий день я нос к носу столкнулась с Мариной: ее тоже приняли, но на должность чуть ниже моей. Мы обнялись как старые подруги. Работы было много, коллектив подобрался энергичный, женщин и мужчин примерно поровну. На третий день, когда я разговаривала по телефону с заказчиком, один из моих коллег как бы невзначай провел рукой по моим бедрам, а другой - в дверях успел “облапать” меня с ног до головы. “Начинается!” - подумала я. Мой полнокровный бюст вечно провоцировал мужчин на довольно раскрепощенное поведение. Но основное событие произошло через месяц. Шеф вызвал весь наш отдел к себе на проработку. После получасового монолога в повышенных тонах Палыч, выпустив пар, смягчился и предложил всем кофе с коньяком. Уставший к концу рабочего дня народ оживился, перемежая шутки грубо завуалированной лестью начальнику. Тот молча ухмылялся, время от времени поглядывая на меня. А потом стал серьезным и твердо проговорил: “Все свободны. Викторию Николаевну я прошу остаться”.

Народ в секунду испарился. Палыч подошел к двери и повернул ключ. А дальше все было, как в кино... . Так я была зачислена в штат.

Кокетка

Постепенно я привыкла к похотливому вниманию мужчин нашего департамента. Удивляло лишь одно. Почему после наших общих посиделок по поводу дней рождения и праздников чуть ли не любой мужчина нашего отдела, махнув пару рюмок, предлагал мне прокатиться в ночную сауну в “небольшой, но тесной компании”? А главное - почему этого никто не предлагает Марине? Ведь ее бюст ни в чем не уступал моему, а рыжая копна волос вообще было предметом зависти всех женщин отдела. При этом за каких-то полгода Палыч повышал Марину в должности два раза, а меня в этом плане напрочь игнорировал. Набравшись храбрости, я решила спросить у Марины, в чем секрет ее неприступности. Она охотно поделилась со мной своей стратегией и тактикой.

1. Марина всегда избегает обтягивающей одежды, подчеркивающей ее чудесные формы.

2. Марина никогда не появлялась в офисе с разрезами до мест откровений, в мини, с глубокими декольте.

3. Не носит она и летящих, обволакивающих ноги юбок, полупрозрачных нарядов, блузок со скользящими рукавами. Подобное мелькание завораживает мужчин и побуждает относиться к женщине, как к дичи.

4. Туфли у нее очень стильные, но каблук всегда невысок ( я же предпочитаю высокие каблуки - мои ноги в них особо эффективны). Ноги ее всегда упакованы в колготы (даже в жару).

5. Марина никогда не носит много украшений - брошей, колец, серег.

6. Кстати, Марина никогда и не откидывает волосы назад, как это делаю я, еще лет в шестнадцать подцепив этот трюк из книжки по науке обольщения. Свои волосы она аккуратно закалывает или собирает в пучок.

7. Помните рекламу дезодоранта: “Не удивляйтесь, если вдруг незнакомец подарит вам цветы...”. Ну с незнакомцем я бы разобралась, А вот как быть с начальником? Марина всегда пахнет чистотой и чуть заметно - духами из серии “утренняя свежесть” (я же люблю оставлять за собой ароматный шлейф).

8. Нельзя сказать, что Марина не красится. Конечно, она пользуется косметикой, но никаких алых губ, ногтей, тем более накладных, на ней не увидишь.

9. Марина старается не привлекать внимания к ее красивым запястьям и шее. Оказывается, по мнению психологов, нежная кожа запястья ассоциируется у большинства мужчин с кожей груди (я же постоянно играю на этом, особенно когда курю).

10. Я запросто могу достать помаду в присутствии любого мужчины и подкрасить губы. Марина этого себе никогда не позволяет.

11. Марина крепко - накрепко запретила мне смотреть на мужчин искоса, из-за приподнятого плеча, скользить взглядом чуть ниже мужского подбородка, закладывать ногу на ногу и вилять бедрами при ходьбе.

12. И уж никогда (!) не играть полуснятой туфелькой во время скучного заседания на глазах у шефа. Это просто профессиональный прием (профессия только далека от той, которую я получила в институте).

После преподнесенного мне урока офисного пуританства я не спала всю ночь. А наутро надела пиджак, замотала свою буйную гриву в “хвост” и спокойно отправилась на работу. С тех пор Палыч меня больше к себе не вызывал - я перестала быть для него сексуальным объектом. Зато наконец-то он оценил мой прекрасный английский, умение работать с клиентами и профессиональную эрудицию.

Ольга Скворцова (газета "DE FACTO")

ms f 19 июля 2016

"Покажите... в рассудительности воздержание" (2 Пет. 1,6).

Воздержание

Воздержание - это умение ограничивать себя, обуздывать свои инстинкты, не позволять себе излишеств. Приведём несколько библейских текстов, касающихся этой добродетели.

"Кротость, воздержание. На таковых нет закона" (Гал. 5,23).

"И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришёл в страх" (Деян. 24,25).

"Вино - глумливо, сикера - буйна; и всякий увлекающийся ими, неразумен" (Пр.20,1).

"Не смотри на вино, как оно краснеет... впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит как аспид" (Пр. 23,29-35).

Многие христиане верят в умеренность, сдержанность в употреблении алкоголя, яростно протестуют против неумеренного пития. Прислушаемся к их мнению о пьянстве.

"Пьянство есть мать всех постыдных дел, сестра любострастия и кораблекрушение целомудрия", - писал Августин.

"Когда пьяным управляет вино, он уподобляется упряжи лошадей без узды, - считал Василий Великий. - Дым гонит прочь пчёл, а неумеренное винопитие отгоняет духовные дарования".

"Слово Божие отсылает ленивых к муравью, чтобы научить их трудолюбию; а пьяниц нужно отсылать к скотам, чтобы научить их воздержанию", - предлагал Иван Толмачёв.

"Алкоголь - это яд, который входит в уста, но отравляет ум", - заметил Вильям Шекспир. "Алкоголь - дьявольская смесь", - говорил Уилфред Лосон. "Пьянство - это рак в человеческом обществе, поражающий его жизненные центры, грозящий гибелью", - таково определение Авраама Линкольна.

"Пьянство погубило больше людей, чем все войны в истории человечества", - подметил генерал Першинг.

Кто плавает в вине, ища в нём утешенья,

Тому не избежать и кораблекрушенья.

Это написал поэт Фридрих Логау.

Одного философа пригласили откушать к царскому столу. И он воссел с гостями, и виночерпий поднёс ему в золотом кубке вино.

Он встал и говорит:

- Добрый царь, это вино я пью тебе во славу.

И плеснул вино на землю. Князья, смеясь, сказали:

- Ты с ума сошёл, философ.

Читать далее →

ms f 6 ноября 2015

Четыре любви. ВЛЮБЛЕННОСТЬ. Клайва С. ЛьюисаМногие, наверное, удивились, когда я назвал привязанность тем видом любви, который уподобляет нас животным. Как же так? Разве половое влечение - не лучший пример? Лучший, конечно, но я говорю о любви. Половое влечение интересует нас сейчас в той мере, в какой оно входит в сложное чувство, именуемое влюбленностью. Может оно и не входить; что во влюбленности много другого, я и доказывать не стану. Половое чувство без влюбленности назовем, по старому обычаю, вожделением. Под ним мы будем понимать не какие-то неосознанные импульсы, а самое простое, явное влечение, которое не скрыто от тех, кто его испытывает.

Итак, вожделение может входить во влюбленность, может и не входить. Спешу заверить, что я различаю их для четкости исследования, а не из нравственных соображений. Я не считаю, что без влюбленности соитие нечисто, низко, постыдно. Если все, кто совокупляются без влюбленности, гнусны и ужасны, происхождением мы похвастаться не можем. На свете всегда было гораздо больше таких союзов. Почти всех наших предков женили родители, и они зачинали детей, повинуясь только животному желанию. И ничего низкого тут не было, а были послушание, честность, верность и страх Божий. При самой же сильной, самой высокой влюбленности соитие может быть прелюбодейным, может означать жестокость, ложь, измену мужу или другу, нарушение гостеприимства, горе для детей. Бог не хочет, чтобы различие между грехом и долгом зависело от оттенков чувства. Как и всякое действие, соитие оправдывается или осуждается четче и проще. Все дело в том, выполняем мы или нарушаем обещанное, добры мы или жестоки, правдивы или лживы. Я вывожу вожделение без влюбленности за пределы исследования просто потому, что оно не входит в наш предмет.

Для поборника эволюции влюбленность - плод вожделения, развитие и усложнение биологических инстинктов. Так бывает, но далеко не всегда. Гораздо чаще мы поначалу просто очарованы женщиной, нас интересует в ней все, у нас и времени нет помыслить о вожделении. Если нас спросят, чего мы хотим, мы должны бы ответить: "Думать о ней и думать" Любовь наша созерцательна. Когда же со временем проклюнется страсть, мы не решим (если наука не собьет нас с толку), что в ней-то и было все дело. Скорее мы почувствуем, что прилив любви, который смыл и разрушил в нас много скал и замков, добрался и до этой лужицы, всегда бывшей на берегу. Влюбленность вступает в человека, словно завоеватель, и переделывает по-своему все взятые земли. До земли полового влечения она доходит не сразу; и переделывает ее.

Читать далее →

ms f 22 сентября 2015

ЛЬЮИС (Lewis) Клайв СтейплзВ моем поколении детей еще поправляли, когда мы говорили, что "любим" ягоды; и многие гордятся, что в английском есть два глагола - "love" и "like", тогда как во французском один - "aimer". Французский не одинок. Да и у нас теперь все чаще говорят про все: "I love". Самые педантичные люди то и дело повторяют, что они любят какую-нибудь еду, игру или работу. И действительно, любовь к людям и любовь к тому, что ниже человека, трудно разделить четкой чертой. "Высшее не стоит без низшего", и мы начнем снизу.

Когда мы что-то любим, это значит, что мы получает от этого удовольствие. Давно известно, что удовольствия бывают двух видов: те, которые не будут удовольствиями, если их не предварит желание, и те, которые и так хороши. Пример первых - вода, если хочешь пить. Если пить не хочется, вряд ли кто-нибудь выпьет стакан воды, разве что по предписанию врача. Пример вторых - неожиданное благоухание; скажем, вы идете утром по дороге, и вдруг до вас донесся запах с поля или из сада. Вы ничего не ждали, не хотели - и удовольствие явилось, как дар. Для ясности я привожу очень простые примеры, в жизни бывает сложнее. Если вам вместо воды дадут кофе или пива, к удовольствию первого рода прибавится второе. Кроме того, удовольствие второго рода может стать удовольствием первого. Для умеренного человека вино - как запах с поля. Для алкоголика, чей вкус и пищеварение давно разрушены, удовольствия вообще нет, есть только недолгое облегчение. Вино скорее даже противно ему, но оставаться трезвым - еще тяжелее. Однако при всех пересечениях и сложностях оба типа очерчены ясно. Назовем их "удовольствием-нуждой" и "удовольствием-оценкой".

Сходство между удовольствием-нуждой и любовью-нуждой видно сразу. Но, как помните, любовь-нужду я упорно защищал, так как именно ее многие любовью не считают. Здесь - наоборот: чаще выносят за скобки удовольствие второго рода. Удовольствие-нужда и естественно (а кто этого не похвалит!), и насущно, и не приведет к излишествам, а удовольствие-оценка - это роскошь, прихоть, путь к пороку. У стоиков вы найдете сколько угодно таких рассуждений. Не будем им поддаваться. Человеческий разум склонен заменять описание оценкой. Он хочет сравнивать не явления, а ценности; все мы читали критиков, которые не могут похвалить одного поэта, не принизив другого. Здесь это не нужно. Все гораздо сложнее - мы видели хотя бы, что наслаждение превращается в нужду именно тогда, когда изменяется к худшему.

Читать далее →

ms f 28 августа 2015

Человек и его собака

Циники часто говорят, что опыт разочаровывает; мне же всегда казалось, что все хорошие вещи лучше в жизни, чем в теории. Я обнаружил, что любовь (с маленькой буквы) несравненно поразительней Любви; а когда я увидел Средиземное море, оно оказалось синей, чем синий цвет спектра. В теории сон - понятие отрицательное, простой перерыв бытия.

Но для меня сон - положительное, загадочное наслаждение, которое мы забываем, потому что оно слишком прекрасно. Вероятно, во сне мы пополняем силы у древних, забытых источников. Если это не так, почему мы радуемся сну, даже когда выспались? Почему пробуждение - словно изгнание из рая? Мне кажется, сон - это таинство или (что то же самое) - пища.

Но я отвлёкся; сейчас я хочу сказать, что наяву многие вещи гораздо лучше, чем в мечтах, что горные вершины выше, чем на картинках, а житейские истины - поразительней, чем в прописях. Возьмём, к примеру, моё новое приобретение - шотландского терьера. Я всегда думал, что люблю животных, потому что ни разу мне не попадалось животное, которое вызвало бы у меня острую ненависть.

Читать далее →

ms f 14 августа 2015


Книга Иова

Среди других книг Ветхого Завета «Книга Иова» - загадка, и философская, и историческая. Сейчас, в таком предисловии, нам важна загадка философская, и потому мы можем сперва очень коротко объяснить то, что касается истории, или предупредить читателя.

Давно спорят о том, что в книге исконно, что вставлено позже. Учёные, как им и положено, не сходятся во мнениях; но более или менее признано, что интерполяции (если они есть вообще) - это пролог, эпилог и, может быть, речь молодого человека, который возражает друзьям Иова к концу поближе.

Я в таких вопросах не разбираюсь. Однако - к какому бы выводу ни склонился читатель - нужно помнить одну истину. Когда речь идёт о древних творениях, не думайте, что они стали хуже, если создавались постепенно. Возможно, «Книга Иова» создана не сразу, как Вестминстерское аббатство. Но те, кто создавал древние поэмы (как те, кто создавал аббатство), не придавали особого значения ни точной датировке, ни точному авторству; значение это породил почти безумный индивидуализм нового времени.

Отложим на время случай Иова - он осложнён религиозными спорами - и возьмём, к примеру, «Илиаду». Многие разделяют поистине современное мнение: Гомера написал не Гомер, а кто-то другой, его тёзка. Точно так же многие полагают, что Моисей - не Моисей, а кто-то другой, звавшийся Моисеем. Но помнить и думать надо об ином; если какие-то люди что-то вставляли в «Илиаду», это совсем не так страшно, как если бы что-то вставили в нынешнюю поэму.

Эпос племени был, собственно, и делом племени, словно местное святилище. Думайте, если хотите, что пролог, и эпилог, и монолог Елиуя вставлены позже. Только не думайте, что вставки эти столь же явственны и чужеродны, как вставки в творение нынешнего индивидуалиста. Не воспринимайте их так, как воспринимали бы главы Джорджа Мередита, если бы вдруг оказалось, что их написал другой, или пол-акта у Ибсена, ловко подсунутые ему Уильямом Арчером.

Помните, что древний мир, создавший эти поэмы, верно хранил предание, традицию. Отец мог оставить поэму сыну, чтобы тот её кончил, как мог оставить возделанную землю. Возможно, «Илиаду» создал кто-то один; быть может - целая сотня людей. Но помните: тогда в этой сотне было больше единства, чем сейчас в одном человеке. Тогда город был как человек. Теперь человек - как город, объятый гражданской войною.

Читать далее →

ms f 8 августа 2015

Гилберт Кит Честертон

Циники (нежные агнцы) говорят: опыт и годы убеждают нас в том, что все на свете искусственно и пусто. В юности, говорят они, мы видим повсюду розы; но вот мы их срываем и убеждаемся, что они бумажные. Надеюсь, все живые люди знают, что дело обстоит как раз наоборот. Действительно, с годами мы становимся консервативней; но не потому, что много нового оказывается на поверку фальшивым, а потому, что много старого оказалось истинным.

Вначале все условия и традиции кажутся нам бессмысленными. Потом условность за условностью, традиция за традицией наполняются смыслом, оживают под рукой. Сперва нам кажется, что все они кое-как приметаны к жизни; потом мы убеждаемся, что у них есть корни. Мы думаем, что снимать шляпу перед женщиной - просто утомительное правило; с годами мы узнаем, что это - чистое рыцарство, слава Европы.

Мы думаем, что глупо и искусственно переодеваться к обеду; с годами мы постигаем идею пиршественных одежд, которая естественней самой природы. Да, циники неправы. В пору пылкой юности все кажется нам мертвым; в пору зрелости все оказывается живым. Просыпаясь в саду, мы думаем, что кругом бумага. Потом мы трогаем цветок и узнаем, что это роза.

Очень хороший тому пример - великий поэт, который был единственной опорой и мне, и многим другим и навсегда останется одной из наших опор. Думаю, нечего и спорить, что Уолт Уитмен - величайший из сынов Америки. К тому же он - один из величайших сынов XIX века. Ибсен хорош, и Золя хорош, и Метерлинк хорош; но они вроде бы уже начинают приедаться.

А Уитмена даже еще не сумели как следует понять и полюбить. Его обвиняют в эгоизме; на самом же деле никто после Христа не ощущал так остро бесконечную ценность человека. Его обвиняют в грубости; на самом деле после Христа ни один мудрец не решался говорить так прямо - и просто.

И все же, медленно обретая с годами радостную консервативность, мы начинаем понимать, что он был неправ, когда пренебрег условностью стиха. Он был неправ, отказавшись от мерного ритма. Ему казалось, что он отбросил что-то искусственное, как накладное украшение. На самом же деле он отверг вещь естественную и дикую, гнездящуюся в душе, как гнев, и необходимую, как мясо.

Он забыл, что все живое движется ритмично, что сердце ритмично бьется и ритму послушны моря. Он забыл, что все дети изобретают ритм и рифму и самый дикий их танец состоит из повторов. Вся природа ритмична, как музыка; цивилизации приходится много потрудиться, чтобы этот ритм сбить. Весь мир говорит стихами; только мы в надсадной нашей простоте ухитряемся говорить прозой.

То же самое, хотя и помягче, можно сказать об уитменовском отказе от свойства, обычно называемого скромностью. Культ пристойности - штука не очень хорошая; нередко он говорит об упадке нравов. Этот культ - мораль безнравственного общества. Те, кто особенно печется о скромности, не слишком сильно пекутся об истинной чистоте; вспомним восточные дворцы и лондонские салоны.

И все же Уитмен неправ. Он неправ, потому что, пусть подсознательно, считал пристойность и скромность искусственными. А это не так. Как милосердие и другие общепризнанные добродетели, скромность уходит корнями в самую естественную глубь бытия. Дичатся, робеют, замыкаются именно Те, кто проще всех, - дети, дикари, даже звери.

Скрывать хоть что-то - первый из уроков природы. Скрывать - куда естественней, чем все обнажать и объяснять. Если женщины и впрямь скромней и достойней нас, мужчин, если они сдержанней и, в полном смысле слова, "умеют держать себя" - если они таковы (а они таковы, я знаю), причина очень проста: они сильней и проще нас. Жить, вывернув кишки наружу, - неестественно и нелегко.

Для истинного самовыявления нужна истинная скромность, и, как ни усложнялись общественные и философские системы, люди не могли додуматься до полной, принципиальной беззастенчивости, пока не дошли до нашей, сверхцивилизованной жизни.

Скрывать - естественно, как есть хлеб. Свободно говорить обо всем кажется естественным только в эпоху моторов.