Что ты плачешь? Кого ищешь? Юлия Блюм купить в Христианский магазин КориснаКнига

В сборник вошли книги:«Книга Иова», одна из древнейших книг Библии и признанный шедевр древнееврейской поэзии, большая часть которой написана в стихах. Основной вопрос, который ставится в книге, — почему Бог допускает, чтобы страдал праведный?«Что ты плачешь? Кого ищешь?» Юлии Блюм. В ней — размышления о Книге Иова, о пути Иова через страдание к встрече с живым Богом. Книга станет хорошей духовной поддержкой тем, кто проходит через бурю, кому кажется, что он абсолютно одинок в своих страданиях и скорби. Она поможет им услышать голос Бога, обращенный к ним: «Что ты плачешь? Кого ищешь?» Поможет встретить Того, Кто отрет их слезы, Того, Кто любит их.
Серия «Размышляя о горнем»

От автора Моим дорогим родителям с любовью и молитвой посвящаю... ...Господь испытует все сердца и знает все движения мыслей. Если будешь искать Его, то найдешь Его; а если оставишь его, он оставит тебя навсегда. 1 Пар. 28:9 Введение Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек. Ин. 4:13,14 Эта книга долгое время оставалась закрытой для меня. Я прочла ее впервые задолго до того, как уверовала; я читала и посвященные ей комментарии, и все равно никак не могла понять, что же там произошло, почему Иов вдруг утешился и успокоился. Не то что бы я не понимала вопроса, с такой пронзительной остротой поставленного книгой, — вопроса о соотношении Бога и страдания и об отношении Бога к страданию — классического вопроса теодицеи; но ответа я определенно не понимала, и конец книги казался мне смазанным и более чем неубедительным. Я знала теоретически, что невероятная глубина есть в этой книге и что глубина эта предполагает и ответ, ускользающий от рассудочного восприятия и почему-то недоступный мне; но глубину эту я ощущала скорее «кожей» и, советуя кому-либо прочесть книгу Иова, втайне опасалась, что он, не найдя ответа, обратится за ним ко мне. Все изменилось в несколько минут — ибо у Бога вечность, а не время, и мгновения, проведенные с Ним, могут оказаться более емкими, чем годы нашей земной жизни. Книга, давным-давно не перечитываемая, открылась мне, уже верующей, с такой ослепительной ясностью, что я невольно почти прикрылась ладонью — как прикрываются от бьющего в глаза солнца. Я не помню, как реально это произошло, сейчас мне кажется, что страницы сами переворачивались и те или иные стихи вдруг «выскакивали» из текста, как если бы они были набраны другим шрифтом. Прошли минуты — но за эти минуты Бог дал мне откровение, и впервые я поняла, что Господь ответил на вопль Иова, — и как Он на него ответил. *** В то летнее утро я готовилась к поездке в женскую тюрьму и встрече с заключенными. Впервые в жизни я должна была оказаться в таком месте, впервые в жизни должна была свидетельствовать о своей вере «таким» людям. Я молилась и, молясь, просила у Бога слова для своего свидетельства; я вроде бы знала, о чем буду говорить, мне хотелось поделиться с этими людьми радостью и свободой, которые я обрела в Иисусе, мне хотелось донести до них, что эта радость, этот мир в сердце, эта свобода открыты и для них и что они могут обрести это прямо сейчас, прямо здесь, в тюрьме... В общем, мне было что сказать им, но чем больше я думала об этой, такой важной, столь долго мною ожидаемой встрече и о своем предполагаемом свидетельстве, тем большее чувство неловкости, тем большее смущение я испытывала: я представляла себе нас, чистых и благополучных, лишь мимоходом заглянувших в их горе, — и представляла себе их лица, тяжело и сумрачно глядящие на нас из этого горя, их глаза, режущие нас сухим, уже бесслезным, горьким отчаянием и заставляющие нас опускать свои, не выдерживающие стоящего в них вопроса: «А какими вы были бы на нашем месте?» И мне стало ужасно стыдно; я вдруг поняла, что все, что я собиралась сказать, что казалось мне таким значительным и уместным, — что все это именно то, что обычно говорят в тюрьме о Боге, что и в этой тюрьме это, наверное, говорилось уже десятки раз и, несмотря на абсолютную правдивость и искренность этих слов, в каких-то ситуациях они просто не работают. Слышал я много такого, жалкие утешители все вы... Я вдруг пронзительно ощутила, как беспомощны, как недостаточны любые наши слова перед этими лицами; я как будто представила, как бессильно они будут шелестеть в воздухе, не задевая сами души — одинокие, темные, измученные души, жаждущие утешения и света и не находящие его в этих словах; невероятно отчетливо я поняла, что никакого свидетельства о свете недостанет на то, чтобы развеять окутавший душу мрак, что только Самому Свету под силу прорезать тьму и без Его вмешательства любые человеческие слова звучат фальшиво; что никакие слова не способны напитать алчущую душу и до тех пор, пока человек сам, в своем опыте не встретит Бога — он, в лучшем случае, только знает о свете. Но если ты во тьме и мрак обступил тебя стеной — что толку тебе просто знать, что где-то есть свет? Даже если ты и поверишь этому (а иногда почти невозможно поверить в само существование света, когда вокруг тьма) — как это поможет тебе выбраться из темноты? Тебе нужен сам свет, а не весть о нем, — только Свет, Сам Свет, может осветить твой путь. И если ты жаждешь, только вода, а не слова о воде, может утолить твою жажду... «Жалкие утешители!» — раздосадованно повторяла я про себя, думая о том, что чуть не уподобилась — но кому? кому? Где-то это все уже было, откуда-то я помню такую же историю об утешителях, говоривших правильные и вполне искренние слова о Боге — и все же не могущих утешить. Несколько секунд мучительного напряжения... а потом — словно мгновенная вспышка (и сейчас, когда я вспоминаю то раннее утро, я вижу не берег моря, на котором я молилась, не голубое небо и не зеленую хвою, но лишь пронзительно белое свечение, от которого и теперь еще едва не физически больно, — и это так же, как когда я пытаюсь вспомнить день своего крещения: все, что стоит перед моим внутренним взором, исполнено такой сияющей, такой торжественной, безмолвной и нездешней белизной («как на земле белильщик не может выбелить»), что я ничуть не была удивлена, узнав, что ни у одного из доброго десятка людей, стоявших с камерами на берегу, почему-то не получилось ни одной фотографии, — разумеется, подумалось мне, пленка просто засветилась, не в силах заснять Его сияние). Я хватаю свою исписанную, испещренную пометками Библию, раскрываю ее на совершенно чистой, ни разу не тронутой карандашом книге Иова и — вижу! Все-все вижу, за несколью мгновений вижу всю книгу словно целиком; страницы почти переворачиваются сами (или, по крайней мере, так мне сейчас это видится), стихи, которые я не помнила или вообще не знала, буквально «выпрыгивают» из текста, мерцая каким-то особым светом; и через несколько секунд совсем не маленькая (42 главы) книга уже открыта мне, и живет внутри меня, и требует выхода... «Вот, утроба моя, как вино неоткрытое: она готова прорваться, подобно новым мехам» (Иов. 32:19). Я пошла в тот день в тюрьму — пошла, чтобы рассказать сидящим передо мною людям о страдании Иова и о том, как через свое страдание он впервые по-настоящему пришел к Богу; и еще чтобы сказать им, что вполне представляю себе то чувство, с которым они нас слушают. «Бесполезными врачами» назвал Иов утешающих его друзей; и мы, дерзнувшие вторгнуться в чужое страдание со своими речами, рискуем, по-видимому, оказаться ими же... Но! Многоречие друзей, не утоляющее его боли, заставило Иова отвернуться от земли и от слов — и повернуться к небу, воззвать к Тому, Кто безо всяких слов восстанавливает разбитое сердце. И если, поверив нашим свидетельствам, вы в то же время убедитесь в немощи наших слов и их неспособности напитать вашу душу и повернетесь к Нему — вечно ждущему, вечно любящему, вечно готовому принять, — вы обретете мир, и радость, и жизнь, и ради этого мы здесь. И потому не ждите, что мы чем-то можем помочь вам или ответить на терзающие душу вопросы; не ждите, что после нашего ухода вы испытаете хоть какое-то облегчение или хоть что-то изменится — не в нашей это власти, да и не это наша цель. Всякий, пьющий воду человеческих слов, будет жаждать снова и снова — доколе не припадет он к Самому Источнику той единственной живой воды мироздания, которая только и способна напитать душу. И если вы после этой нашей встречи, преклонив колена, воззовете к Нему, если вы действительно повстречаетесь с Ним, — реальность Его любви затопит вас, и тогда вам не нужны будут больше ничьи слова и ничьи утешения. «И В ТОТ ДЕНЬ ВЫ НЕ СПРОСИТЕ МЕНЯ НИ О ЧЕМ», — говорит Господь (Ин. 16:23), и каждый из вас на себе может испытать истинность этого обетования — так же, как испытал это Иов, мучительнейшие, горчайшие вопросы которого при встрече со Светом растаяли, как тает снег, залитый лучами солнца. С тех пор прошли месяцы; все более и более настоятельно требует выхода то, что дано было мне как откровение — и, я верю, дано было для того, чтобы свидетельствовать о Нем. И я сажусь за это свидетельство, потому что знаю: я должна говорить об этом. Очень часто у меня нет мужества, и силы, и той духовной власти, которую дает только Господь, чтобы прямо говорить людям о том, что только и является единственно важным; несколько дней назад меня так больно задели слова старика, которому я пыталась говорить о Боге: «А, это все дежурные фразы». Я смешалась и отошла, так и не найдя, что ответить; очень часто у меня просто не получается объяснить, что да, фразы, и они действительно пусты для того, для кого за ними нет Реальности, но смысл-то как раз в том, чтобы хоть на мгновение поверить в эту реальность, стоящую за неизбежно беспомощными и почти неизбежно дежурными свидетельствами о ней, и, поверив, — воззвать и, воззвав, — получить ответ, и встретить Господа, в великой радости встречающего еще одного вернувшегося: «Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15:24). И тогда ни вам, ни мне не нужны будут больше «дежурные фразы» — ибо не бессильная вода наших речей, но Его живая вода будет питать вас отныне. С этой надеждой сажусь я писать: самаритянка из Евангелия от Иоанна пришла лишь для того, чтобы почерпнуть воды, обычной воды, за которой она уже приходила сотни раз до того и еще придет сотни раз, — но обрела она «источник воды, текущей в жизнь вечную»; и я молюсь о том, чтобы и ты, сотни раз пивший не утоляющую жажду воду человеческих слов, «оставил водонос свой», и мой, и всякий, что от человеков, — и припал к Источнику.