Вилфред

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Лагерь
Глава 2. Слепой отец
Глава 3. Большая ошибка
Глава 4. Взгляд в прошлое
Глава 5. Письмо
Глава 6. Месть
Глава 7. Разразившаяся буря
Глава 8. Материнское бремя
Глава 9. Восстание
Глава 10. Попытка к бегству
Глава 11. Конец дня
Глава 12. Юная мусульманка
Глава 13. Сирота
Глава 14. Побег
Глава 15. Отступление
Глава 16. Неожиданность
Глава 17. Новые усилия
Глава 18. Тучи сгущаются
Глава 19. Жизнь в горах
Глава 20. Большое событие
Глава 21. Терпение вознаграждается
Глава 22. Мир

Предисловие

Действие нашего рассказа происходит в прошлом веке в Афганистане, в то время, когда эта страна была предметом раздора между Россией, ее северным соседом, и ее юго-восточным соседом Индией, которая в то время была английской колонией.

Дост Могамед, мудрый и доблестный принц, царствовал в то время в Кабуле. Англичане подозревали в нем союзника России и считали необходимым возвести на трон короля, который бы сотрудничал с ними. В 1839 году им удалось осуществить свои планы, сместив Дост Могамеда в пользу афганского принца. Шах Судтах, свергнутый своими подданными, взойдя на трон, стал для них верным союзником.

Эта смена монархов послужила поводом к войне, которая в самом начале была ознаменована быстрыми победами англичан, но афганцы, этот свободолюбивый народ, мужественно сопротивлялись чужеземным захватчикам.

Они стремились сохранить свое право на независимость и возненавидели того, кто захватил трон, воспользовавшись поддержкой врага. Было очевидно, что мнимая власть шаха Судтаха рухнет, как только англичане покинут Кабул. Этот город, как и другие афганские города, охранялся довольно значительным гарнизоном англичан. Но, отделенные от Индии высокими горами, которые были населены враждебными племенами, войска в этой завоеванной ими стране подвергались постоянным опасностям.

Общее состояние дел беспокоило министра Вильяма Макнотена и генерала Эльфинстона. Постоянные перестрелки в горных ущельях, покушения на английских офицеров, проживающих в Кабуле, – все это предвещало бурю, которая должна была обрушиться на головы англичан и тех афганцев, которые были их союзниками.

Глава 1. Лагерь

Прекрасным октябрьским утром солнце осветило небольшую группу домов с плоскими крышами, среди которых выделялись лишь стрела минарета и купол мечети.

У самого горизонта город был окружен цепью холмов.

Это Кабул, столица Афганистана, прекрасной плодородной страны, расположенной на северо-западе от Индии.

На некотором расстоянии от городских стен возвышаются военные укрепления, окруженные высокими стенами и глубоким рвом. Именно здесь шло расквартирование английских войск.

Во дворе казармы группа солдат в английской форме приводила в порядок свое жилье, обмениваясь новостями.

Одни из этих солдат – европейцы, другие – индусы, так называемые "силаи", туземные войска, находящиеся на службе у английского правительства. Жак Товлер, молодой барабанщик, стоя на пороге дверей, выходящих во внутренний двор казармы, разглядывал очень хрупкого на вид мальчика, который смотрел на вход. Глаза мальчика выражали одновременно страх и желание переступить этот порог.

– Нет, мой милый, казарма не для тебя! Бедная обезьянка, за которой присматривает мадам, что же ты будешь делать среди этих солдат?

– Я никакая не обезьяна, я не знаю, что вы хотите этим сказать! – воскликнул красный от гнева малыш, инстинктивно сжимая кулаки.

– А кого же тогда мадам Вуази, жена нашего капитана, привезла из Дели в качестве игрушки для своего сына?

Кто каждый день объедается пирожными и сладостями?

Кто?

– Дайте мне пройти! У меня совсем нет времени, я должен увидеть своего отца! – воскликнул Вилфред, пытаясь пройти.

– Оставь его, не мешай ему идти, – проговорил Том Раттер, свидетель ссоры между молодыми людьми. – Это примерный сын, он каждый день навещает своего слепого отца.

– Ну что ж, тогда пусть он заплатит за свой проход, – сказал Жак Товлер, преграждая вход левой рукой, а правой протягивая Вилфреду бутылку водки, которую он сам уже изрядно опустошил. – Мальчишка не станет таким святошей, как его отец! Уж мы позаботимся об этом! Он живо проглотит все это, иначе будет иметь дело со мной.

– Выпей же это, как мужчина! – воскликнул Товлер, бормоча: "Грош мне цена, если я не заставлю его выплатить эту дань".

– Я не могу, не могу! – воскликнул мальчик, отступив на шаг. – Отец запретил мне это!

– А, твой папочка запретил это! – взвыл Жак. – Он запретил, но я-то этого хочу, слышишь меня? Посмотрим же, за кем будет последнее слово! А если ты не хочешь сделать это по доброй воле, то я силой заставлю тебя!

Барабанщик шагнул к мальчику, намереваясь прижать его к ограде, возле которой они находились. Но Вилфред, более ловкий, чем его противник, вскарабкался на пушку и с довольно большой высоты спрыгнул в ущелье, которое в данный момент было сухим.

– Разве я не говорил, что ты обезьяна? – воскликнул Жак, разразившись смехом, в то время как ребенок, всхлипывая от боли, поднимался на ноги. – Вы когданибудь видели что-либо подобное? Скажи, однако, не кажутся ли тебе прыжки сверху вниз более удобными, чем снизу вверх? Я думаю, тебе представится случай сравнить это.

И действительно, бедный Вилфред крутился во все стороны, чтобы найти способ выбраться из ущелья. Нет необходимости добавлять, что все эти попытки были с восторгом восприняты его жестоким преследователем.

Тем временем у этой сцены появился еще один свидетель – высокий, благородной осанки афганец в дохе из овечьей шкуры. Он стоял по другую сторону ущелья, не испытывая никакого удовольствия при виде страданий мальчика.

– Ну, постарайся же выкарабкаться, – кричал неутомимый мучитель. – Посмотри-ка, вот твоя награда – та самая бутылка.

И Жак рассмеялся громче обычного, но тут же замолчал, и Вилфред увидел, как он повернул свое раскрасневшееся лицо в противоположную сторону.

– Какой-то господин вошел во внутренний двор, – проговорил афганец, обращаясь к Вилфреду на плохом английском языке. – Чужестранцы больше не беспокоят тебя.

Спустившись в расщелину, туземец помог мальчику выбраться наружу.

– Я знаю твоего отца, – добавил мусульманин, – это самый лучший и достойный человек из всех англичан, которых я видел. В одном из боев он спас мне жизнь, афганец не забудет этого.

Уже не в первый раз мальчик видел Османа. Он находился на службе у короля Шаха Суджаха, и ему часто приходилось доставлять донесения из дворца к месту расположения английских войск. Мальчик охотно воспользовался помощью афганца, так как не было никакого другого способа выбраться наверх. Взобравшись на край стены, он увидел, что только появление двух офицеров заставило его безжалостного преследователя замолчать.

Он поспешил воспользоваться минутой передышки, чтобы добежать до отца. При этом он успел оглянуться, чтобы поблагодарить своего мужественного другамусульманина.

Осман был прекрасным представителем своего народа.

У него был более светлый, чем у других народов Индостана, цвет кожи, резкие черты лица – все это свидетельствовало скорее о его принадлежности к евреям, чем к индусам. Длинная борода, густые черные волосы придавали ему нелюдимый вид, но поведение афганца было исполнено достоинства и отражало его прямоту.

На благодарность Вилфреда мусульманин ответил доброжелательным жестом и улыбкой.

В этот момент со стороны острова послышался звук колокола, призывающий магометан к молитве. Осман тотчас же повернулся на восток и погрузился в чтение молитвы. Когда он закончил, Вилфред уже скрылся за гребнем стены.

Глава 2. Слепой отец

– А вот и ты, мой мальчик! – воскликнул солдат, одиноко сидящий на краю постели, в самом конце широкого коридора, в то время как Вилфред появился в другом его конце.

– Отец, должно быть, ты стал лучше видеть, ведь ты заметил меня на таком большом расстоянии! – радостно воскликнул мальчик, пробираясь между койками, заполнявшими зал.

– Я только узнал твои шаги, – тихо сказал солдат, – больше я ничего не различаю, Вилфред, ничего, кроме слабого света, который день ото дня исчезает. Скоро вокруг меня будет только мрак, но на это воля Бога!

Ребенок сел рядом с отцом и стал пристально разглядывать его. Эдгар был еще моложав. На вид ему было не больше 40, несмотря на болезнь, от которой он страдал.

У него была великолепная фигура, носившая отпечаток редкого среди простых солдат благородства. Его широкий бледный лоб не сочетался с загорелыми, впалыми от усталости щеками. Выражение его лица было тихим и спокойным.

До сегодняшнего дня Вилфред редко жаловался отцу на неприятности, с которыми он сталкивался каждый раз, направляясь к нему. Но сегодня ему было трудно удержаться, и когда отец, чувствуя в своей руке маленькую дрожащую руку сына, спросил наконец, о причине его волнения, мальчик принялся рассказывать о всех пережитых им неприятностях и унижениях со стороны большинства солдат и особенно Жака.

– Я подозревал это, – сказал Эдгар. – Возможно, я ошибся, позволив тебе, такому юному, подвергнуться этим испытаниям, Вилфред, может, будет лучше, если ты больше не увидишь меня.

– Если я тебя больше не увижу? – глаза мальчика наполнились слезами. – Да лучше я каждый день буду драться. Но прошу тебя, отец, позволь мне остаться жить здесь, рядом с тобой. И тогда я тебя никогда не покину.

– Будет гораздо лучше, если ты поживешь под добрым покровительством мадам Вуази. Если бы не доброта, с которой она обещала позаботиться о тебе, я никогда не решился бы взять тебя в Афганистан.

– Но я ненавижу, когда у мадам Вуази меня называют "ее любимой обезьянкой" и "игрушкой Поля"! – С горячностью воскликнул Вилфред.

Отец грустно улыбнулся.

– Сынок, не позволяй, чтобы глупая шутка приводила тебя в отчаяние. Человек, который боится насмешки, которого издевательская улыбка может заставить изменить свои планы, ничем не лучше труса. Мы должны высоко держать голову перед насмешниками, как и перед огнем врага. Мне бы очень хотелось, чтобы ты и дальше жил у мадам Вуази. Если не говорить о казарменных издевательствах, то для тебя неоценимой наградой будет учеба вместе с ее сыном.

– Но Поль – лентяй и совсем не учится, он кое-как выучил буквы, его интересуют только игрушки и сладости.

– Но ты, я надеюсь, хорошо учишь уроки?

– Я умею читать и писать, – ответил Вилфред, разве этого недостаточно для сына солдата? И зачем мне | учить столько всего, ведь я не сын какого-то господина?

Несколько мгновений Эдгар молчал.

– Может случиться так, что однажды Бог захочет поставить тебя в один ряд с отцом.

Вилфред вопросительно взглянул на солдата. Он часто спрашивал себя, почему отец никогда не рассказывал ему ни о своем детстве, ни о своих родителях. От взгляда мальчика не ускользнули его манеры, язык, так отличавшийся от того, на котором говорили его товарищи по оружию – все, за что он был удостоен звания "джентльмен", пока его не прозвали "святой".

– Я часто думал, – сказал Эдгар, что при тех опасностях, которые подстерегают нас в неясном, пугающем будущем, мой долг – рассказать тебе историю моей прошлой жизни. Я всегда оттягивал этот момент, а тебе, возможно, придется вернуться в Англию сиротой.

– О, не говори так, я не могу этого слышать! – воскликнул Вилфред. – Ты никогда больше не будешь сражаться, зрение не позволит тебе. Тебя отправят на пенсию, и мы возвратимся домой. У нас будет маленькая удобная хижина, я буду работать, чтобы ты мог спокойно жить.

– Все в руках Бога, – возразил Эдгар, – но все, что происходит вокруг нас, говорит о приближении мрачных смутных дней, и мы должны быть готовы к любому испытанию.

Но если ты возвратишься в Англию без меня, то, без сомнения, узнаешь мою настоящую фамилию и причину моей разлуки с семьей.

– Но, отец, твое имя – Эдгар! – сказал мальчик.

– Никто не слышит нас? – спросил слепой, поворачиваясь в сторону дверей.

– Никто, дверь закрыта, – нетерпеливо ответил Вилфред, ожидая услышать продолжение.

Ну что ж, – начал солдат, понизив голос, – знай, что Эдгар – не мое настоящее имя, хотя оно принадлежит мне с момента крещения. Когда я был еще ребенком, меня звали Вилфред Эдгар Делафорс.

– Но почему... почему ты отказался от этого имени?

– Это грустная история, – продолжал солдат, – и я предпочел бы не рассказывать о себе. Но я много думал об этом, и твой рассказ о трудностях и искушениях, которые ты встречаешь на своем пути, заставляет меня преподать своему сыну урок, который он сможет извлечь из ошибок отца.

– О, только не говори мне ничего, что опорочит тебя, я не смогу в это верить! – воскликнул Вилфред, восторженно глядя на отца, которого считал лучшим из людей. – Скажи мне имя моего дедушки. Он еще жив?

– Я думаю, я надеюсь, что да! – взволнованно ответил Эдгар.

– Мой дедушка – "господин"? – спросил мальчик.

– Это исключительно воспитанный человек. И, к тому же, служитель церкви.

– Но тогда, как он мог позволить тебе стать простым солдатом? Или он не знает об этом? Разве он не хочет, чтобы ты вернулся к нему? – воскликнул Вилфред, чьи вопросы следовали один за другим.

Эдгар ответил лишь на последний из них, и то с заметным усилием.

– У меня нет никакого права жаловаться на то, что отец не хочет меня видеть, и я думаю, что он, мудрый и добрый человек, каким я его всегда знал, раскроет свои объятия моему сыну.

– Нежный и добрый! – возмутился Вилфред. Ты называешь его нежным и добрым, в то время как он позволил тебе испытать все страдания и лишения, на которые обречен солдат!

– Тише, мальчик! Прежде чем сердиться на человека, который заслуживает только нашего уважения и любви, ты должен выслушать все, что я должен рассказать тебе.

Опершись о стену, тяжело вздохнув, он начал свой рассказ.

Глава 3. Большая ошибка

Дни моего детства протекали в скромном домике, расположенном в живописном графстве Кент. Я вспоминаю эту соломенную крышу, убежище ласточек, эти стены, увитые душистым ожерельем из плюща и розовых кустов, эти песочные аллеи, где я обычно гулял со своими сестренками. Мне кажется, что я все еще вижу своды из зелени и цветов, длинные стебли которых вьются, переплетаясь над нашими головами от одного края тропинки к другому. Я слышу жужжание пчел, мирный звон церковного колокола.

Летом мы часто сидели в тени кипариса и вместе с сестрами пытались восстановить в памяти черты нашей любимой мамы, которая покинула нас еще совсем молодая, и теперь мы думали о невыразимой радости вечного свидания.

Детство мое было счастливым, вера и набожность отца была так глубока, что распространялась на всех, кто жил рядом с ним, и особенно на нас. Я думаю: если бы я остался жить с ним, я стал бы еще более ревностным христианином, чем он сам.

У нас были собрания, совместные молитвы, мы посещали больных и бедных, и я находил в этом удовлетворение.

Оставаясь единственным сыном, я чувствовал, что был гордостью своего отца, который сам был скромным, смиренным человеком. Сестры тоже горячо любили меня. Но семья была слишком бедна, чтобы отправить меня в школу, и я учился дома, что позволило мне избежать дурного влияния улицы. Мои религиозные чувства развивались в тепличной атмосфере, и мне казалось, что я был более верующим, чем отец. Я был богат своими религиозными познаниями и все же не научился распознавать свое душевное состояние перед Богом. Я не делал никаких различий между тем, что я совершал для Бога, и тем, что я делал для блага семьи. Благодаря тому, что я был любим, обласкан, просвещен людьми, чья набожность не вызывала никаких сомнений, я решил, что, должно быть, уже далеко продвинулся по пути к Богу.

Мой великодушный отец с самого моего рождения, несмотря на довольно скромные доходы, каждый год выделял мне небольшую сумму. Эти средства позволили мне поступить в колледж. Я загорелся желанием стать пастором, так как люди и предметы, среди которых я рос, – все заставило меня считать призвание моего отца самым лучшим, к которому может стремиться человек.

Отец, ослепленный своей любовью ко мне, как я с самонадеянно думал, с радостью узнал о моем решении.

Быстро пролетели годы, и наконец пришел тот долгожданный день, когда я должен был покинуть родительский дом и отправиться в колледж. Я не боялся искушений, ни минуты не сомневаясь в своих душевных силах.

Я, конечно, сознавал, что мне придется столкнуться со злом, со множеством дурных поступков. Но ведь я противопоставлю им свое безупречное поведение. Для меня не имело никакого значения одобрение моих благородных поступков или набожности другими людьми. Любовь к похвале, Вилфред, – наш самый худший союзник в добром деле. Нельзя рассчитывать на ее поддержку, в трудный час ее не хватает нам, или она оборачивается против нас.

Оказавшись в колледже, в узком мирке, я познал истину.

Набожность, приобретенная в тепличных условиях, не может противостоять натиску. Моя вера отличалась от той, что могла вынести испытания. Вилфред, мальчик мой, нельзя довольствоваться внешними проявлениями веры, знания Библии недостаточно, одни лишь набожные слова не делают из нас христиан.

Мои товарищи сразу же определили самые чувствительные струны моего характера. Как и ты, Вилфред, я испытывал непреодолимый страх перед насмешками. Я не хотел, чтобы меня считали бедным, как будто честная бедность порочна, и поэтому я заботливо скрывал скудность моих денежных средств. Я боялся также отступить от своего благородного поведения, приобщившись к миру.

Одно лишь слово о скромности моего жилища, любая насмешливая улыбка ранили меня больше, чем удар кулака.

Из этих моих слабостей извлекалась выгода. На стене своей комнаты я часто видел нацарапанные слова: "Вместо Делафорс читайте Делафамин".

Примечание: Делафорс – сила, Делафамин – голод.

Вместо того, чтобы посмеяться над подобными шутками, я бывал задет за живое. Вскоре я начал думать, что щедрый человек должен уметь распылять богатство.

Чтобы быть мужчиной, думал я, нужно избавиться от старых предрассудков, не поддаваться искушениям, научиться быть веселым и, мне стыдно сказать, уметь опустошить с друзьями бутылку вина.

Да, никто не опускается так низко, как тот, кто, чтобы избежать зла, должен прежде преодолеть тот барьер, которым его родители-христиане окружали все его существование.

Это самая суровая ошибка, поскольку он грешит невзирая на свою совесть, вопреки здравому смыслу.

Не стоит тебе говорить о том, что я не пропускал случая сбежать с ежедневной молитвы, и вскоре моя Библия покрылась пылью. Дом перестал быть для меня таким дорогим; письма, которые я получал от отца и сестер, казалось, лишь упрекали меня за новый образ жизни.

"Как мало знают они о том, что я из себя представляю!" – думал я иногда с горечью. Но я тотчас погружался в себя, в веселье, вино и смех. Я стал любимцем в классе, и даже вожаки среди самых дерзких и непоседливых были мне лучшими друзьями. Я гордился своими успехами в гребле, беге, фехтовании. Аплодисменты опьяняли меня.

Когда дело принимало плохой оборот и я получал строгий выговор от своих учителей, то начинал еще более усердно издеваться над ними. Так я распылял время в этих ничтожных развлечениях вместо того, чтобы посвятить его учебе. Я мало задумывался и не хотел думать о жестоких жертвах, которые ради меня приносил отец.

Однажды ночью, в преддверии каникул, с несколькими такими, как я, весельчаками, мы сидели за столом почти до рассвета. Несмотря на неисчислимые бедствия, последовавшие за этой ночью, у меня не осталось о ней почти никаких воспоминаний. Я припоминаю лишь, что мы пели, много выпили, наделали много шума, когда одно происшествие превратило это шумное веселье в драку.

Я сказал что-то такое, что задело молодого дворянина, сидевшего за столом напротив меня. Началась перебранка, которая становилась все ожесточеннее. Не осознавая того, что я делаю, я схватил в пылу гнева пустой графин и ударил им своего противника. В этот момент мой взгляд помутился, комната закачалась и, как в ужасном кошмаре, я увидел перед собой окровавленное тело молодого человека, распростертое на земле.

– Но он не умер, скажи, отец, ведь он не умер? – в порыве волнения воскликнул Вилфред.

– Нет, Бог милостив, рана оказалась не смертельной, но довольно опасной. Только Богу я обязан тем, что не обагрил руки кровью своего ближнего. Я не знаю, как добрался до своей комнаты, как провел остаток ночи. Но рассвет! Я никогда не забуду этот рассвет!

Для меня было огромным облегчением узнать, что лорд К... смог оправиться после нанесенного мной удара.

Но когда я начал думать о событиях, которые должны за этим последовать, мне становилось не по себе. Днем я получил указание явиться к директору. Я направился туда, чувствуя себя почти преступником, который готов выслушать свой приговор; однако, я притворился совершенно беззаботным и даже, встретив по пути своего товарища, весело пошутил с ним. Директор встретил меня довольно вежливо, но прежде чем он начал говорить, я уже знал свою судьбу: меня выгонят из колледжа! Я пытался сдержать свои чувства и хотел быть мужественным до конца. Но, возвратившись в свою маленькую комнатку, закрыв за собой дверь, я предался отчаянию.

Изгнанный с позором! И это я, предмет стольких надежд!

Я, избравший профессию духовного служителя, тот, кто должен был стать правой рукой своего отца, поддержкой сестер, гордостью семьи! Я рухнул на землю, смятение и тревога бередили мою душу. Еще одно последствие усугубило отчаяние: я помнил о своих долгах.

Но как же мне их отплатить, если моя семья не имеет не только излишек, но даже самого необходимого? Как противостоять нищете, которую я заслужил своей глупостью?

Я не осмеливался даже думать об этом. Я чувствовал, что не смогу вынести этот молчаливый упрек, ожидавший меня дома, упрек, гораздо более мучительный, чем самый возмущенный гнев.

– Я не могу, нет, я не могу предстать перед отцом! – повторял я себе. – Стыд изъест мою душу, а боль источит мое сердце.

Наконец я поднялся с земли и принял решение, которое прибавило лишь новый грех ко всем остальным. Ни с кем не посоветовавшись, я собрал самые необходимые вещи, написал короткое письмо отцу, в котором просил забыть, что у него когда-то был сын, вышел из дома и отправился по направлению к ближайшему порту. Я прошагал остаток дня и часть ночи. Когда ноги отказались идти дальше, я растянулся на земле под изгородью и уснул. На следующее утро я снова отправился в путь и в полдень достиг, наконец, города. В моих планах было устроиться на отплывающий корабль и навсегда покинуть родину. Но все случилось по-другому: я встретил наемников, которые завербовали меня. Конец моей истории ты знаешь.

Полк, в котором я служил, отправился в Гибралтар, где я встретил твою будущую мать, а позднее женился на ней. Когда моя дивизия отправилась в Индию, ей разрешили сопровождать меня.

– И с тех пор ты ни разу не писал отцу? – воскликнул Вилфред, взволнованный услышанным.

– Мне стыдно сказать, но ни разу в течение всех этих лет я не написал ему... Иногда я начинал письмо, но из гордости или по какой-то другой причине я рвал его, вместо того, чтобы отправить. Между тем я был в состоянии глубокого отчаяния. Все, что я вынес, все неприятности, которые я испытал рядом со своими товарищами по оружию, – а ты, зная привычки моей молодости, легко можешь представить себе, как тягостно было для меня это общение, – все это казалось мне Божьей карой. Это продолжалось до тех пор, пока твоя мать не заболела. Тревога вывела меня из оцепенения, и я отважился вымолить у Бога милости к ней. Ты знаешь, какой долгой была ее болезнь, и как часто наш достойный и великодушный священник читал у ее изголовья Библию. Это были благословенные часы. Пусть Бог воздаст ему за все то хорошее, что он сделал для меня. Это он вновь открыл передо мной дверь в будущее, которая, как мне казалось, была закрыта за мои грехи навсегда. Он показал мне Всемогущего не только как безжалостного Судью, но и как милосердного Отца. Он убедил меня в том, что тяжелые, мучительные грехи уже полностью омыты кровью Христа, распятого на кресте. Он посоветовал мне обратиться к Тому, кто окажет помощь в любую минуту.

Эдгар Делафорс был глубоко взволнован и лишь после глубокого молчания сына вновь обратился к нему.

– И когда ты получил прощение от Бога, неужели ты не подумал, что и отец простит тебя?

– Я надеялся на это и однажды написал отцу, что его блудный сын недостоин даже находится рядом с ним. Я отправил письмо накануне смерти твоей матери, а второе – со следующей почтой.

– А, так это тот самый ответ ты так нетерпеливо ждал из Англии. Я спрашивал себя тогда, от кого ты можешь ждать письмо, ведь я еще ни разу не видел, чтобы ты получил хотя бы одно. И когда почтальоны проходили мимо наших дверей, бедный отец, каким несчастным и потеряным ты выглядел! Но почему же дедушка так и не ответил тебе?

– Несомненно, – проговорил Эдгар так тихо, что Вильфред с трудом уловил смысл его слов – он считал, что я сам должен нести бремя своих грехов.

– Может, он уехал из графства или совсем не получил твое письмо? – предположил Вильфред.

– Примерно за месяц до отправления моего первого письма в Англию, – начал Эдгар, – мне посчастливилось увидеть его имя в одном из журналов; он был председателем в одном из религиозных собраний в К..., там, где прошло мое детство.

– Может быть, он был болен или... – мальчик не решился закончить.

В таком случае сестры, узнав мой почерк, вскрыли бы письмо. Нет, сынок, я не могу заблуждаться по поводу причины его молчания: он, такой последовательный в своих принципах, никогда не сможет простить меня. Как ни глубока была его любовь и доверие ко мне, боль, причиненная мною, гораздо сильнее.

– Отец, что бы я ни сделал, не отталкивай меня! – воскликнул Вилфред.

– Если я больше не возвращусь в Англию, – сказал Эдгар, подперев голову рукой, – я все же попытаюсь заслужить его прощение. Но, если я не доживу до этого дня, ты, Вилфред, доставишь отцу мою последнюю весточку, расскажешь ему о моих страданиях и раскаянии.

Но не нужно обрушивать на него всю тяжесть моих грехов.

И, я надеюсь, тебе еще предстоит испытать всю прелесть домашнего очага, где царит мир и благоговение перед Богом. Сынок, стань же для него, для моего отца, опорой его последних дней, тем, кем я хотел, но не сумел стать.

Глава 4. Взгляд в прошлое

Рассказанная история произвела на Вилфреда глубокое впечатление. Погруженный в свои мысли, он возвратился к мадам Вуази. Но даже ночью его преследовали все те же образы.

Устав ворочаться в постели, он поднялся и подошел к окну: отсюда можно было видеть часть казармы, а чуть дальше – мерцающие огни, освещавшие Кабул.

– Говорят, – подумал Вилфред, глядя в том же направлении, – говорят, что этот город населен врагами и что однажды, когда мы меньше всего будем этого ожидать, они поднимутся и нападут на нас. Если все это правда, нам нужно быть настороже. А вот и он – одинокий часовой в своем ночном карауле, шагающий взад и вперед в эти смутные ночные часы. А если он вдруг заснет, то какая опасность поджидает нас?

И тут он мысленно услышал приказ: "Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение".

Он почувствовал некоторое сходство между погруженным в сумерки огромным, простирающимся где-то там, впереди, городом, полным угроз, и этим неизвестным, ожидающим его миром, между одиноким часовым и голосом разума.

Вилфред снова лег в постель, но еще несколько часов не мог заснуть, все время мысленно возвращаясь к образу своего деда.

"Если бы он только знал, как добр и великодушен мой отец, какой он истинный христианин, сколько он выстрадал!

Если бы он знал, что отец слеп! О, я уверен, что весь его гнев тотчас бы прошел. А если я попрошу когонибудь написать господину Делафорсу? Но нет, отец запретил мне разглашать услышанное, и я не могу его ослушаться.

А если я сам напишу письмо?" Это была настолько дерзкая мысль, что Вилфред даже удивился, подумав о такой возможности. Он, конечно, научился писать и, если речь шла об отдельных словах, мог писать довольно хорошо. Но составить целое письмо!

Он не написал за свою жизнь еще ни одного, а этот случай был так важен и серьезен.

Мальчик беспокойно ворочался в постели, строя планы, на которые вдохновляла его сыновняя любовь. Он представлял своего дедушку высоким, строгим, принципиальным человеком, внушающим скорее страх, чем любовь.

Как же он, мальчик, осмелится обратиться к столь почтенному лицу?

Затем Вилфред подумал о других трудностях: где он достанет бумагу, как отправить в Англию уже написанное письмо, нужно ли оплачивать письмо маркой и где, в таком случае, найти необходимые деньги? Но больше всего Вилфреда волновало то, как он обратится к деду в начале письма и как это письмо закончит. Нельзя было быть ни слишком дерзким, ни очень фамильярным, не жаловаться и не шокировать его.

С этими мыслями мальчик и уснул, но они преследовали его даже во сне. На следующее утро Вилфред проснулся с мыслью, что самое лучшее, что он может сделать, это обратиться со всеми своими неприятностями к Богу и у Него просить совета и помощи. Это показалось мальчику самым верным, и он укрепился в своих намерениях.

"Как хорошо, – подумал он, – молитва будет самым простым выходом из положения. Когда я буду взывать к Богу, я уверен, моя просьба, самые сокровенные мои мысли достигнут Его без чьей-либо посторонней помощи, в отличие от письма, которое я так страшусь написать. В самом деле, обратиться к человеку гораздо труднее, чем к Богу, Которого мы называем нашим отцом".

Наш юный друг решился попросить у мадам Вуази листок бумаги, перо и получил необходимые сведения о том, как отправить письмо.

Наступил момент, когда следует объяснить присутствие Вилфреда в доме мадам Вуази и то место, которое он занимал в нем и которое стоило ему стольких насмешек со стороны Жака-барабанщика.

...В то время, когда мать Вилфреда смиренно ожидала своей кончины, ее часто навещал полковой священник, заинтересовавший одну из офицерских жен в судьбе этой женщины.

Мадам Вуази – а это была она – прониклась сочувствием к умирающей матери, к отцу и ребенку, которые вот уже несколько месяцев беспрерывно бодрствовали у ее изголовья.

У мадам Вуази был сын примерно такого же возраста, как Вилфред. Пол был ее единственным ребенком, все остальные умерли, едва появившись на свет. Возможно, несчастная мать дрогнула под натиском горя, растеряла былые силы; может быть, опасаясь за здоровье сына, она боялась противоречить ему – ведь он был ее единственным ребенком. Очевидно одно: это был невоспитанный и в полном смысле этого слова избалованный мальчик.

Слуги-туземцы исполняли все его прихоти, каждый его приказ удовлетворялся.

Возможно, климат Индии был ему вреден, но, с другой стороны, его здоровье сильно пострадало от того, что он испортил себе желудок, объедаясь сладостями. Мадам Вуази, в свою очередь, считала, что ее любимый сын слишком хрупок, чтобы его утомлять уроками.

– Действительно, Матильда, – сказал однажды своей жене капитан Вуази примерно за год до начала нашей истории, – наш Поль становится невыносимым. Прошло уже 8 лет, а он не выучил еще ни одной буквы!

– Но посмотри, наконец, как бледен этот бедный мальчик, – вступилась мать.

– Нужно отправить его в Англию, – резко сказал капитан.

С этого момента угроза отъезда сына повисла над ее головой, как дамоклов меч. Расстаться с единственным ребенком! Это было для нее невыносимо. Страх перед этим заставил мать искать новые средства, чтобы улучшить воспитание Пола. Но все эти усилия оказались безрезультатными.

Этот бледный, хилый ребенок, казалось, был абсолютно лишен способности мыслить, что его совсем не заботило. Самые красивые буквы из слоновой кости не заставили его выучить алфавит, и вопреки всякому смыслу он продолжал утверждать, что дважды два равняется трем.

Тогда на мадам Вуази нашло вдохновение, – Ему не хватает духа соперничества, – говорила она.

– Я уверена, что Пол – одаренный мальчик, и, если бы у него был товарищ, с которым он мог бы вместе учиться, эти способности не замедлили бы проявиться.

– Верно, – улыбаясь ответил капитан Вуази. – Это преимущество обеспечено ему в Англии.

Но каждая мать становится изобретательной, когда речь идет о возможности удержать ребенка рядом с собой.

Примерно в это самое время умерла жена Эдгара, и в день похорон полк под командованием капитана Вуази, расквартированный в Дели, получил приказ отправиться в Кабул. Эдгар не мог взять своего сына с собой и не знал, кому его доверить.

По своей доброте, а совсем не из желания найти своему сыну подходящего товарища, мадам Вуази предложила Делафорсу позаботиться о Вилфреде, который, по ее словам, был самым воспитанным ребенком в полку, так что было трудно поверить, что он – сын простого солдата.

Однако это было не совсем удачное решение. Пол обрадовался своему новому товарищу почти так же, как был рад, когда перед отъездом в Кабул отец привез ему замечательного зеленого попугая. Мадам Вуази тотчас заметила, что ее новый ученик делает быстрые успехи и находит удовольствие в том, чему она его учит. Но это быстрое продвижение совсем не задевало Пола. Ему нравилось иметь в своем распоряжении того, кто всегда готов был – когда бы ему ни захотелось -прочесть какуюнибудь занимательную историю. К чему же учиться читать, имея такую возможность?

– Все еще наладится, – повторяла снисходительная мать. – Иногда способности раскрываются довольно поздно.

Когда афганская кампания, ознаменованная водружением британского флага на стене Кабула, была закончена, капитану Вуази, как и большинству других офицеров, было позволено увидеться с семьей. Счастливый Вильфред отправился с мадам Вуази на северо-запад. В отличие от Пола, не перестававшего ныть из-за множества мелких неприятностей, неизбежных во время путешествия, и тосковать по городским удобствам, Вилфред восхищался красотами этой страны. Он восторгался великолепием гор, которые они пересекали: это были то острые гребни, то массивные каменные глыбы, как бы поддерживаемые невидимой рукой над узким ущельем.

Вилфред предчувствовал, что однажды эти горы покажутся ему так же непроходимы, как железные тюремные двери, и что Афганистан, где ему было так весело, станет для него, как и для многих других, местом страшных опасностей и страданий.

Возвратившись в Кабул, Вилфред очень огорчился.

Прежде чем войти в дом капитана Вуази, он отправился на поиски отца. Среди солдат он тотчас же узнал это горячо любимое лицо. Его сердце забилось от радости, и мальчик бросился к отцу.

Между тем Эдгар только по радостному возгласу смог узнать своего сына. Вилфред прижался к отцовской груди.

Но когда сын увидел глаза, которые всегда с такой любовью смотрели на него, он был поражен этим внезапным, страшным изменением, которое сначала даже не мог себе объяснить. Когда-то ясный, лучистый взгляд теперь был лишен блеска.

– Ты находишь, что я изменился, – сказал Эдгар, услышав возглас, который тот не смог сдержать. – Действительно, со времени моего отъезда из Индии мрак все сильнее и сильнее заволакивает мои глаза. Но не отчаивайся, – добавил он, – для меня большое счастье то, что я смогу все увидеть твоими глазами.

– Да, но это ужасно! – воскликнул Вилфред.

– Это ниспослал мне Бог, – спокойно проговорил солдат, – а Он не наказывает людей без причины.

Между тем, несмотря на стойкость, с которой Эдгар воспринял это испытание, ноша была для него слишком тяжела– почти невыносима. Молчание отца ранило сердце сына, все усиливающаяся слепота, преследовавшая отца, удручала Вилфреда. Для совсем еще молодого человека весьма болезненно чувствовать себя навсегда отстраненным от активной жизни, несмотря на твердую походку и крепкие мускулы, такие же, как у его товарищей по оружию. Эдгар вдвойне почувствовал свою участь, когда в октябре часть войск, в которой он должен был состоять, если бы не слепота, отправилась в Джалал-Абад.

Капитан Вуази должен был сопровождать этот отряд и поэтому снова покинул жену и ребенка.

Так, в нескольких чертах обрисовав главных действующих лиц нашей истории, я возвращаюсь к изложению событий и попрошу своих читателей вспомнить утро первого ноября.

Глава 5. Письмо

Вилфред был весьма озабочен письмом, которое он хотел написать своему дедушке. По правде говоря, он всего лишь задумал это, а между тем, какому испытанию подверглось сегодня его терпение! Мадам Вуази и раньше не была излишне пунктуальна, но на этот раз она заставила себя ждать почти целый час. Пол так же нетерпеливо, как Вилфред, ожидал ее появления за завтраком, но совсем по другой причине.

– Я хотел бы, чтобы мама никогда не обедала вне дома, – мрачно проговорил мальчик, – на следующее утро она не может подняться. Она никогда не думает о том, как я голоден, а пока мы ее ждем, чай всегда остывает.

Вилфред ничего не ответил. В данный момент, мечтательно глядя на огонь, он мысленно пытался сформулировать трудную фразу. Климат в Афганистане гораздо холоднее, чем в Дели, и уже нельзя обходиться без огня.

Наконец, послышался легкий шорох шелкового платья, и показалась бледная озабоченная, закутанная в кашемировую шаль мадам Вуази. Это была маленькая, хрупкая, грациозная женщина. Множество каштановых кудрей обрамляло ее лицо, что придавало ей ребячливый вид и еще больше подчеркивало нежность ее черт и серебристый оттенок голоса.

– Мама, – воскликнул Пол, лишь только заметив ее, – а где варенье, которое ты мне обещала?

– Милый мой, я совсем забыла о нем, – сказала мать, запечатлев на его лбу утренний поцелуй. – Вчера вечером у леди Макнотен я услышала столько грустных новостей, что беспокойство заставило меня забыть о варенье.

Всю ночь я не сомкнула глаз.

– Это были новости из полка? – спросил Вилфред.

– Ну, конечно, – вздохнула мадам Вуази, мягко опускаясь в кресло. – Посыльный получил вчера срочное известие от генерала Сале. Один отряд был атакован при подходе к Дугдулугу. Эти ужасные афганцы напали на арьергард.

У нас 90 убитых и раненых.

– Я надеюсь, с отцом ничего не произошло? – спросил Пол, прекратив на миг работать вилкой и ножом.

– Нет, слава Богу, его имени нет в этом страшном списке. Но еще не все кончено, никогда еще этот полк не достигал Джалал-Абада без потерь. Вспомните эти ужасные ущелья, которые мы пересекали по пути сюда.

– Я помню, – проговорил Пол с набитым ртом, – только эту ужасную усталость от бесконечных ущелий. А сейчас я думаю о том, что достаточно долго ждал свой чай.

Мадам Вуази, казалось, ничего не слышала.

– Я узнала также плохие новости о положении в Кабуле, – продолжала она. – Я спрашиваю себя, как господин Александр Бернс со своей семьей решился поселиться в этом городе?

Население столь враждебно расположено к ним! Даже здесь, по правде говоря, я с трудом чувствую себя в безопасности; каждый раз, когда я вижу афганца, я представляю себе, что это переодетый убийца и что вот-вот я замечу острие спрятанного под платьем ножа.

– Один из них выручил меня вчера из беды, – сказал Вилфред, – он выглядел располагающе, и я предпочел бы назвать его другом, а не врагом.

Здесь Пол, чьи интересы не распространялись дальше обеденного стола, снова потребовал чаю, а когда его чашка была наполнена, он, казалось, испытывал самое большое в своей жизни блаженство.

Мадам Вуази ничего не ела, выглядя такой расстроенной, что Вилфред долго колебался, прежде чем спросить у нее, как он сможет отправить в Англию письмо.

– Кому ты хочешь написать?

– Одному господину, пастору, – ответил Вилфред, беспричинно краснея.

– Я предполагаю, из-за отца? – сказала мадам Вуази.

Мальчик смутился. С одной стороны, он действительно собирался написать это письмо из-за отца, но все было не так, как думала мадам. Вилфред не знал, что ответить.

– У меня есть нечто, о чем я очень-очень хочу написать, что-то, о чем я не могу вам сказать, но это не дурно, уверяю вас, только... – Вилфред остановился, не зная, как закончить.

– Ты можешь не продолжать, милый малыш, – сказала мадам Вуази. – Я дам тебе все необходимое, чтобы написать письмо, и обещаю отправить его.

Вилфред горячо поблагодарил свою покровительницу, но до осуществления его желания было еще слишком далеко: мадам Вуази была так занята, что, дав обещание, тут же забыла о нем.

Терпение – это то, что приобретается с таким большим трудом! Ребенку оно показалось особо невыносимым.

Великие испытания похожи на удары молотка, которые наносятся лишь время от времени, а мелкие испытания можно сравнить со скрежетом напильника. И те, и другие являются инструментами в Божьих руках для того, чтобы мы приблизились к Нему. Но если великим испытаниям мы часто противопоставляем всю свою веру и терпение, то мы часто забываем, что эти добродетели тоже необходимы нам, чтобы вынести то, что в народе называют пустяками.

Весь остаток дня был для нашего бедного Вилфреда полон маленьких испытаний. Мадам Вуази задала ему урок, а когда он проявил нечеловеческие усилия, сконцентрировав все свое внимание и выучив его, она не подумала проверить его.

Вилфред выждал момент, когда мадам Вуази по привычке открыла свой бювар и собралась писать; он хотел воспользоваться этим, чтобы напомнить ей о своем обещании.

Но в тот момент, когда она была готова к этому, начались визиты. Каждый посетитель был переполнен все теми же ужасными новостями. А когда Вилфред увидел бедную женщину снова одну, – она сидела, прикрыв ладонями глаза, – то он не решился беспокоить ее своей назойливой просьбой.

Настал час обеда. Обед был долгим, по крайней мере, таким он показался мальчику. Все утро было потеряно, послеобеденное время он обычно посвящал отцу.

– А теперь, дети, – сказала мадам Вуази, снова приближаясь к письменному столу, – вам нужно тихо поиграть.

Сегодня вечером в Англию должны быть отправлены все депеши, а мне нужно еще написать массу писем.

– Вилфред, – сказал Пол, – пойдем поиграем в мяч.

Не обращая ни на кого внимания, наш юный друг осторожно приблизился к письменному столу, над которым с пером в руке уже склонилась мадам Вуази. Небольшая папка с почтовой бумагой была здесь, совсем рядом.

Вилфред смотрел то на тетрадь, то на мадам Вуази.

"Только бы она подняла голову", – думал он.

– Вилфред, иди сейчас же играть со мной, – повторил Пол надменным, раздражительным тоном.

Мадам Вуази подняла глаза, удивленная этим странным заявлением.

– Что ты здесь делаешь? – с досадой обратилась она к Вилфреду.

– Не могли бы вы одолжить мне всего один листок? – отважился произнести Вилфред, которому дорого стоила его назойливость. Но ведь он делал это для своего отца.

– Возьми и оставь меня, наконец, – сказала выведенная из себя мадам. – На другом столе есть перо и чернила.

Вилфред радостно взял листок и направился в другой конец комнаты. Но и здесь он не нашел покоя.

– Я не хочу, чтобы ты писал, я хочу, чтобы ты поиграл со мной, – сказал Пол, беря его за рукав.

– О, Пол, дай мне, пожалуйста, только один час. Я должен сделать нечто, что так беспокоит меня.

– Ты здесь для того, чтобы делать лишь то, что нравится мне, а если ты такой дерзкий, я попрошу маму отправить тебя обратно! – воскликнул ребенок, совершенно не привыкший к тому, чтобы ему в чем-то отказывали.

Вилфред вскипел и собрался было бросить наглого мальчишку на землю. Злые слова чуть не вырвались у него, но как только перед его глазами встал образ слепого и такого терпеливого, доброго отца, мальчик, сделав невероятное усилие, подавил свой гнев и избежал искушения.

– Я благодарен твоей матери, – сказал он, – и с удовольствием отказался бы от своего желания, чтобы сделать тебе приятное. Но то, что я должен сделать – не развлечение, а долг. Я должен выполнить его, и немедленно.

Оставь меня только на несколько минут, а завтра я обещаю сделать все, о чем ты попросишь.

– Ты очень нелюбезен! – воскликнул Пол, никогда не слушавший доводов рассудка.

Мадам Вуази оглянулась, недовольно нахмурив лоб:

– Действительно, Вилфред, сегодня ты совсем не принимаешь во внимание мои желания.

Бедного мальчика очень огорчил этот упрек, несмотря на то, что он был заслуженным. Неужели он должен отказаться от этого письма сегодня, отложив его до следующей почты? Но это повлечет задержку на 15 дней, а 15 дней кажутся такими долгими, когда тебе 10 лет! Его отец ждал уже так долго! А кто может поручиться за последствия из-за отсрочки в несколько дней? Его дедушка может умереть – умереть, так и не простив сына! Подумав об этом, он решился. Наклонившись к Полу, он умоляюще произнес:

– Прошу тебя, предоставь мне час, один только час покоя, а завтра я буду в твоем полном распоряжении.

Пол покачал головой.

– Я отдам тебе на всю неделю свою любимую игрушку, – начал Вилфред, поднимая цену, по мере того как читал на лице ребенка неуверенность. – И потом, все те милые вещицы, которые мне подарят во время нашего пребывания в Кабуле, получишь вместо меня ты.

Столь блестящее предложение не могло не оказать воздействия даже на такого несговорчивого ребенка, как Пол. Он согласился играть в одиночестве и растянулся перед камином среди груды игрушек, которые Вилфред предусмотрительно собрал вокруг него, чтобы не дать ни повода, ни возможности к отступлению. Тут были великолепные наряженные слоны с обезьянками на спинах, коробки с украшениями – разноцветными жемчужными браслетами, которые так восхищают индийских детей.

Наконец Вилфред сел за стол перед листом бумаги и принялся разлиновывать ее. Любому было бы трудно написать подобное письмо даже в абсолютной тишине, а бедный малыш столько раз отвлекался, причем каждый новый повод был еще раздражительнее, чем предыдущий.

Это выводило мальчика из терпения. В то время как он, покусывая кончик пера, думал, с чего бы начать, Пол, лежа все на том же месте у огня – ему даже было лень подняться – воскликнул:

– Вилфред, я сломал рог у моего слона, почини мне его.

Чтобы отделаться, Вилфред поднялся и сделал то, о чем его просили, желая, однако, чтобы этот слон провалился сквозь землю. Но одна просьба повлекла за собой другие. То это была коробка, которую Пол не мог открыть, то узел, который он не мог развязать. Как будто у него не было своих рук, при первой же трудности мальчик звал на помощь Вилфреда.

Закончив письмо, бедный ребенок с облегчением вздохнул. Его терпение истощилось. Простыми и бесхитростными словами он рассказал о смерти матери, об испытаниях отца, об ожидавшей его слепоте, а также о горячем желании получить слово, одно только доброе слово для своего отца.

Это наивное короткое послание носило отпечаток искренности и красноречия сыновней любви. Вилфред был доволен своим произведением, несмотря на злополучные кляксы, причиной которых были неожиданные помехи.

Старательно сложив письмо, он написал адрес, сильно сомневаясь в том, правильно ли он его написал.

Слово "Англия" он вывел большими буквами, испытывая особенное чувство при мысли о том долгом путешествии, которое совершит его письмо. Осталось лишь склеить конверт. В письменном приборе мадам Вуази было достаточно хлеба для заклеивания писем, но мальчик не решался беспокоить ее. Он вспомнил, что немного хлеба осталось у него в спальне – они с Полом получили его на время игры.

Оставив письмо на столе, он быстро поднялся на первый этаж, чтобы найти его. Через три минуты он вернулся, но было уже поздно. Что он увидел, возвратившись в зал? Пол по-прежнему сидел у огня, среди игрушек, но вместо того, чтобы выстраивать солдатиков или любоваться слоном, он рвал бумагу на маленькие кусочки, бросая их один за одним в огонь. Сначала он сжег старые обрывки бумаг, выброшенные матерью, но в тот момент, когда вошел Вилфред, малыш беззаботно, с удовольствием разрезал на куски его письмо, написанное с таким трудом.

– Ах ты, гадкий сорванец! – воскликнул Вилфред, выходя из себя. Приблизившись к Полу, он так грубо встряхнул его, что тот опрокинулся навзничь. Ребенок почти совсем не ушибся, но так испугался, что принялся отчаянно кричать, и тотчас прибежала мадам Вуази, – Любовь моя, что с тобой случилось? – воскликнула она.

– Это он, он ударил меня, он бросил меня на пол, – всхлипывал Пол, весь в слезах, Этого было достаточно, чтобы в сердце мадам Вуази разбушевались материнские чувства. Прижимая к себе заливающегося слезами сына и бросив на Вилфреда возмущенный взгляд, она дрожащим голосом разгневанно произнесла:

– Как ты осмелился дотронуться до моего сына? Ты самый наглый и неблагодарный из детей! Уходи, возвращайся к своему отцу и никогда больше здесь не показывайся! Ты ни одного дня не останешься под этой крышей.

Мой сын больше не будет жертвой твоих грубых выходок.

Мадам Вуази была, конечно, доброй и мягкой, но ее преувеличенная нежность и любовь к сыну сделали возможной такую величайшую несправедливость. Сердце Вилфреда разрывалось от горечи, но он чувствовал только одно: даже если его жизнь будет в опасности, в данный момент он не может произнести ни слова. С пылающими щеками, с глазами, полными слез, он направился к дверям и тотчас покинул дом, в один миг ставший для него чужим.

Глава 6. Месть

Обуреваемый тяжелыми чувствами, Вилфред направился в казарму. Он был разочарован, унижен, оскорблен, а мысль о том, что его благодетельница могла его обвинить в неблагодарности, задела его за живое. Из недавно приобретенного горького опыта он знал, что жизнь, которая ожидает его в казарме, будет почти невыносимой.

Новое доказательство этому не замедлило появиться.

– А ты знаешь, парень, – воскликнул этот преследователь с огромной шевелюрой, едва заметив мальчика, – ты сбежал от меня вчера в то время, как капитан проводил осмотр, но я отыгрался на твоем отце.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул Вилфред.

– Все очень просто, – усмехнулся Товлер, – допустим, кто-то ставит посреди двора ведро с водой, а кто-то другой в этот самый момент спотыкается о ведро и сильно ушибается, – и все совершенно случайно.

– Вы хотите сказать, – гневно прервал его Вилфред, – вы хотите сказать, что, воспользовавшись слепотой отца, вы свалили его с ног, в то время как, еслибы он видел хорошо, вы не решились бы напасть на него, как не осмелились бы войти в клетку с тигром!

– Тигр, Тигр! – насмешливо воскликнул Жак– – Я-то думал, что вы святые, ангелы. У меня есть зуб на твоего отца с того дня, как он осудил меня за то, что я не могу справиться со своим собственным языком.

– Вы трус и грубиян, – проговорил Вилфред сквозь зубы.

– Я должен также свести счеты и с твоим другомафганцем, который так изобретательно помог тебе выбраться из ущелья. Посмотри, я приберег для него эту премилую косточку свиньи. Этот небольшой подарок предназначен для него, ведь маленькие подарки означают дружбу. Эти собаки-мусульмане испытывают ужас перед свиньями, как если бы это был яд. И он будет иметь дело со мной, если донесет Шаху Суджаху.

– Лучше повнимательнее следить за ним, – сказал стоявший рядом солдат, – эти афганцы очень злопамятны.

Вместо ответа Жак принялся громко хохотать, указывая пальцем на дверь, в которой появилась высокая фигура Османа.

– Не оскорбляйте его! – воскликнул Вилфред. – В Кабуле у нас и так достаточно врагов.

– Враги? Да мы всех их уничтожим, как всегда это делали.

Даже я своими барабанными палочками уложил на землю дюжину этих мусульман! – вскричал Жак. – Что вы скажете на то, если я запущу сейчас этим прямо ему в глаз?

И, верный своим словам, барабанщик бросил свой снаряд, который со свистом пронесся в воздухе и попал в бороду Османа. Но ни молодой человек, ни его товарищи не ожидали той молниеносной реакции, которую вызвало у мусульманина грубое оскорбление, жертвой которого он стал. Похожий на тигра, быстрый, как молния, Осман подпрыгнул, и перед изумленными глазами барабанщика сверкнуло лезвие ножа.

– Английская собака, вот чего ты заслужил! – воскликнул он. И Товлер уже лежал в луже крови.

Множество солдат бросилось к Осману, но он ускользнул от них, перепрыгнув, как делал и накануне, через стену во рву, и, оказавшись по другую сторону, бросился бежать в Кабул. В него стреляли, но ни одна пуля не достигла цели. Лишь земля вокруг него была изрешечена пулями. Многие кричали: "Догоните, догоните его!" Но афганец исчез прежде, чем все до конца осознали, что произошло, – Если они пренебрегают нами даже в наших казармах, то плохи наши дела, – проговорил Раттер.

– Товлер ранен серьезно? – спросил Вилфред.

– Всего лишь удар в плечо, но рука, державшая нож, была тверда. Я думаю, в будущем парень поостережется кидаться подобными штуками в адрес афганцев. А теперь, друзья, чтобы отправить раненого в госпиталь, нужна ваша помощь. Необходимо предупредить хирурга.

Когда солдаты унесли окровавленного и стонущего Товлера, Вилфред, взволнованный сценой, свидетелем которой он стал, отправился к отцу, чтобы все ему рассказать.

– Я не перестаю думать, – сказал мальчик, заканчивая рассказ, – что Товлер получил то, что заслужил. Мне жаль, что я не могу пожалеть его, но я и не стану этого делать. А когда он рассказал мне, как из злого умысла расставил для; тебя ловушку, я почувствовал – да, я почувствовал, что ненавижу его так, что способен поступить, как Осман. Возможно, мои мысли так же дурны, как и поступок мусульманина, ведь я хорошо знаю, что говорит Библия: "Ненавидящий брата своего – убийца". И вот я увидел, как моя сокровенная мысль воплощена другим почти в тот самый момент, когда она пришла мне на ум.

Как странно!

– Ты увидел созревший плод рядом с зародышем, который его породил. Часто только обстоятельства мешают зародышу развиться, а мысли – завершиться преступлением, Люди осуждают нас лишь за наши поступки, но Всевышний осудит наши сокровенные мысли.

– А разве месть не считается у мусульман добродетелью?

– спросил Вилфред.

– Да, они следуют закону: "Око за око, зуб за зуб".

– Но, отец, мне кажется, – сказал Вилфред, немного колеблясь, – что этот закон справедлив и разумен; я думаю, что, если человек совершил зло, он должен быть наказан, а если наш ближний ненавидит нас, почему мы не должны испытывать к нему ненависти?

– И ты хочешь испытать этот закон на себе?

– Я еще не знаю, – ответил Вилфред, – но мне кажется, это было бы справедливо.

– Это действительно было бы справедливо, – ответил солдат. – Бог и для Своего народа определил закон, безупречным и мудрым было постановление Всевышнего: "Согрешившая душа умрет". Но, Вилфред, неужели ты никогда не думал о том, как мы будем ущемлены, если этот безжалостный закон будет применен к нам?

– Ты бы меньше боялся, чем большинство других людей, отец.

– Ах, сынок, ты уже забыл ту грустную историю, которую я рассказал тебе? – глубоко вздохнув, начал солдат.

– Но, не говоря уж о таких великих грешниках, как я, разве ты, несмотря на свою молодость, не боишься закона, продиктованного непреклонным правосудием?

– Конечно, я не всегда совершаю добро, – ответил мальчик, – но я не думаю, что был бы таким же дурным человеком, как многие другие. Я не эгоист, .как Пол Вуази, и мне, конечно, далеко до злого Жака-барабанщика.

– Не будем говорить о других, мальчик мой. Не совершил ли ты сегодня такого поступка, за который Бог смог бы тебя справедливо наказать?

Вилфред замолчал, опустив голову. Он вспомнил все: ненависть и гнев, грубые слова и мятежные мысли – и, помолчав, сказал:

– Возможно, я сделал кое-что, что не понравится Богу.

– Ты думаешь, что есть хотя бы один человек, который в течение часа остался верен и не преступил эти великие заповеди: "Возлюби Всевышнего и Бога своего всем своим сердцем, всей душой, мыслями и ближнего своего, как самого себя".

– Я прекрасно знаю, что каждый нарушает эти заповеди, и, тем не менее, все люди не могут погибнуть навеки, не правда ли, отец?

– Слава Богу, нет, – воскликнул слепой, – но знаешь ли ты, Вилфред, на чем покоится наша уверенность в прощении?

Этот вопрос очень важен даже для такого ребенка, как ты. А поскольку ты не так мал, чтобы грешить, то и ты можешь понести наказание за свой грех.

– Скажи, сынок, знаешь ли ты, в чем заключается наша надежда?

– Я думаю, в том, – искренне сказал Вилфред, – что Бог пошлет наказание тем людям, которые заслужили его.

– Но, Вилфред, – начал отец, – где же тогда Божья справедливость, если Он наказывает одних, а не других.

А если Он не накажет никого, то в чем будет Его святость?

Если же Он пообещает наказание, которое никогда не будет исполнено, то где будет Его искренность?

Мы все говорим о милости Бога, но нельзя забывать о том, что справедливость, святость, искренность и милосердие – все это часть Его бесчисленных достоинств.

– Но я не совсем понимаю, как могут они ужиться вместе, – сказал Вилфред в замешательстве. – Если Бог так свят и справедлив. Он не пустит на небо ни одного грешника, а если Он прогонит нас всех, то как же Он проявит Свое милосердие? Это так непонятно.

– Милый мальчик, это, действительно, выше человеческого понимания. Не человек открыл то средство, с помощью которого грех, может быть наказан или прощен.

Только Бог знает это средство.

– Ты хочешь сказать, – с почтением произнес Вилфред, – что за наши грехи Иисус Христос расплатился Своей жизнью?

– Да, Он взял на Себя вину грешника, чтобы тот мог быть оправдан. Он принял человеческий облик, чтобы пострадать и умереть вместо нас. Он понес правосудие Божие и открыл путь на небо тем, кто раскаивается и верит.

Наступила тишина. Оба чувствовали присутствие Того, о Ком они только что беседовали.

– Отец, я боюсь, что сегодня я очень огорчил Бога, но постарайся не огорчаться и выслушай мой рассказ. Я очень разозлился на Пола Вуази, он был действительно невыносим, надоедая мне целый день. Все кончилось тем, что я грубо схватил его за руку, и он упал на пол.

Мадам Вуази была так разгневана, что выгнала меня из дома! Но уверяю тебя, отец, я вовсе не хотел огорчить ее, а поведение Пола было таким вызывающим, что я не сдержался.

Услышав такую новость, солдат был огорчен, и не только потому, что отныне его сын был лишен убежища и материнских забот под этой гостеприимной крышей, но также потому, что чувствовал себя в долгу перед мадам Вуази и очень сожалел, что у нее появился повод упрекнуть Вилфреда в неблагодарности.

– Я огорчен, что все произошло именно так, – сказал Эдгар. – Ты говоришь, что погорячился. Разве ты не выразил тотчас своего сожаления и не попросил прощения за то, что ты сделал?

– О, я никогда не смог бы извиниться перед этим ребенком, этим невыносимым эгоистом! – воскликнул мальчик.

Эдгар дотронулся до его плеча, чтобы остановить сына.

– Разве это важно для других? Твое поведение касается только тебя, так как ты отвечаешь лишь за себя самого.

Разве ты поступал, исходя из любви к сыну твоей благодетельницы?

– Но он вынудил меня! – воскликнул Вилфред. – И все же я признаю, что был неправ и что поступил не как христианин.

Но, папа, если бы ты знал все, что мне пришлось вынести в этом доме!

Эдгар без труда мог представить себе трудности, с которыми его сыну пришлось столкнуться в доме капитана, но отец был совсем не расположен судить его строго.

Между тем он подумал, что первым долгом его сына было выразить сожаление по поводу случившегося, и Эдгар решил проводить его в дом мадам Вуази, чтобы просить о коротком свидании.

Гордость Вилфреда восстала против этого предложения.

– Это будет выглядеть так низко! – воскликнул он. И все насмешки Товлера снова всплыли в его памяти. Эдгар Делафорс, тем не менее, видел лишь такой выход из создавшегося положения. Вилфред, наконец, сдался, испытывая при этом отвращение. Слепой солдат, следуя за сыном, направился к дому мадам Вуази.

Было бы бесполезно описывать последовавшую за этим встречу. Негодование мадам Вуази несколько стихло, и ей было даже приятно видеть, что ее прошлые благодеяния не пропали даром.

Вилфред, между тем больше не вернется к ней. После всего, что произошло, было решено, что так будет лучше.

Все горькие переживания смягчились, и мадам Вуази выразила искренние пожелания о будущем Эдгара и его сына.

– Отец, ты был прав, абсолютно прав, – сказал мальчик, провожая отца в казарму. – Когда я снова услышал голос мадам Вуази и увидел ее добрую улыбку, я был счастлив, что тебе удалось победить мою гордыню, которая противилась возвращению сюда. Кто знает? Может быть, придет время, когда я смогу доказать ей лучше, чем словами, что никогда не забуду ту доброту, которую она оказала мне и моей матери.

Эдгар Делафорс вскоре занялся устройством своего сына. Прежде всего он хотел оградить мальчика, насколько это было возможно, от развращающего влияния, угрожавшего ему. С этой целью он обратился к одному честному сержанту, живущему в противоположном крыле казармы, позволить Вилфреду разделить с ним жилище, за что Вилфред будет готов всегда выполнить любое поручение и все, что только ему вздумается попросить.

"Вот подходящее положение для сына "джентльмена", – подумал Випфред. С того момента, как отец рассказал ему свою историю, взгляды Вилфреда на свое будущее значительно изменились.

"Чистить ботинки, оружие, выполнять различные поручения – это не самое лучшее занятие, оно не предвещает мне скорого избавления. У меня не будет случая узнать что-то новое или развить свой ум. Почему я не воспользовался такой возможностью раньше?" Вилфред со вздохом оглядел комнату сержанта и не смог удержаться от сравнения единственной полки, где рядом с Новым Заветом одиноко стояла книга в холщовом переплете, с богатой библиотекой в доме мадам Вуази, которой ему было разрешено пользоваться. Было так же существенное различие между солдатским рационом и изысканно сервированным офицерским столом, между низкой казарменной кушеткой и той маленькой мягкой кроватью, в которую он мог ложиться каждый вечер.

"Я дорого плачу за свою несдержанность, – говорил себе мальчик. – Но, в конце концов, почему моя участь должна быть лучше, чем у отца? Я не должен жаловаться на лишения, которые он так долго и безропотно выносил."

Глава 7. Разразившаяся буря

Первые лучи солнца едва озарили горизонт, когда слепой солдат, для которого день был равен ночи, уже ощупью направился к крылу казармы, служившему лазаретом.

Там находился несчастный Жак Товлер. Эдгар хотел узнать, как барабанщик провел ночь и не опасна ли его рана. Как только он вошел в палату, поток слов вперемешку с ругательствами достиг его слуха и указал дорогу к кровати больного. Так как голос Товлера явно не был слаб, Эдгар, даже не переговорив с хирургом, перестал беспокоиться о состоянии раненого.

– Вы, к счастью, избежали опасности, – сказал слепой, присаживаясь на кровать Жака.

– Избежал? – возмущенно повторил барабанщик. – Тот афганец, собака, еще счастливо отделался. Почему эти дураки не пригвоздили его к земле? Почему не раскрошили ему голову, когда он взобрался на стену? Но я еще отомщу ему! – воскликнул раненый, процедив сквозь зубы грубое ругательство.

Несколько раз Эдгар начинал разговор о раскаянии, но каждый раз вызывал лишь насмешливую улыбку. Тогда он решил использовать другое средство, говоря себе, что, возможно, в данном случае его слова произведут на Раненого хоть какое-то впечатление. А сознание и память в одинокие часы болезни напомнят ему о них.

– Я вспоминаю смешной анекдот, который прочитал несколько лет назад в "Истории Франции", – начал Эдгар.

Удивленный внезапной переменой разговора, Жак Товлер повернулся, прислушиваясь к тому, что показалось ему началом какой-то истории. Но это движение потревожило его плечо и вызвало тяжелый стон.

Эдгар начал: "Два бравых солдата, состоящих на службе Генриха 4, однажды вечером болтали совсем рядом с королевским шатром. Не думая, что их слышат, два друга говорили о короле, их властелине и, не жалея выражений в его адрес, отзывались о нем очень оскорбительно.

Внезапно занавес шатра распахнулся, и сам монарх возник перед ними".

– Они, должно быть, страшно испугались? – воскликнул Жак, снова выругавшись.

– Господа, вам следовало бы отойти немного подальше, потому что король слышит вас, – сказал Генрих.

– Я думаю, они больше не решились возобновить свою беседу, – сказал барабанщик. – Но меня интересует, какое отношение имеет эта история к тому, о чем мы , только что говорили. | – Наш Господь слышит нас, – серьезно проговорил Эдгар.

– Каждое ругательство достигает слуха Того, о Ком сказано, что Он никогда не будет считать невинным и безгрешным того, кто напрасно произнесет Его имя.

Товлер нахмурил брови, но ничего не ответил. В этот момент странный звук привлек внимание раненого и его раннего посетителя.

– Слышите, – воскликнул Эдгар, – неужели это взрыв?

– Мне кажется, – сказал Жак, – это со стороны города, да... вот еще. Хотел бы я знать, в чью честь весь этот шум в такой ранний час?

– Это не просто артиллерийский салют, – сказал Эдгар, несколько минут вслушивающийся в тишину. – Нет, – проговорил он вполголоса, я думаю скорее, что это буря, готовая разразиться над нашими головами.

Как только он произнес эти слова, в лазарет ворвался Раттер и возбужденно воскликнул:

– Весь город под ружьем, все в Кабуле перевернулось с ног на голову! Говорят, там грабят книжные лавки, казну, улицы переполнены бесчинствующей толпой, которая всей своей массой движется к дому господина Александра Бернса.

– Да поможет ему Бог! – воскликнул Эдгар, стремительно поднимаясь. – Без сомнения, сейчас подойдет помощь.

– Охрана Шаха Суджаха довольно многочисленна, она одна раздавит их всех.

– Капитан Стюарт попросил подкрепления у генерала Зелтона, – сказал Раттер. – Этот Стюарт – мужественный человек. Он, без сомнения, попытается что-нибудь сделать...

Вдали все время слышались звуки выстрелов, которые, казалось, сопровождались глухим рокотом множества голосов.

Новости, часто противоречивые, приходили каждую минуту. Делались различные предположения, обсуждался возможный исход битвы. Можно ли рассчитывать на верность короля? Атакуют ли восставшие дворец Бала Хисара? Предоставит ли свои войска генерал Зелтон? И сможет ли Бернс и его сторонники дать отпор нападающим?

Вот какие вопросы обсуждались до бесконечности.

Возбуждение достигло предела, когда 54-й пехотный полк и два других полка получили приказ быть готовыми к отправлению в Кабул.

Солдаты откликнулись на призыв и тут же, со сверкающим на солнце оружием, начали выстраиваться во дворе казармы в длинные шеренги, ожидая лишь приказа к отправлению.

Эдгар Делафорс молчаливо сидел на камине.

слышался звук трубы, бряцание оружия, отдаленные взрывы.

Он был поглощен больше своими собственными мыслями, чем трагичной обстановкой, и даже не заметил, что Вилфред впервые не навестил его, как обычно.

Пока войска ожидали сигнала к отправлению, был получен противоположный приказ: никто не должен двигаться с места! А между тем тревожные выстрелы слышались со стороны Кабула. Еще час названные полки находились под ружьем, но никакого приказа не последовало.

Наконец отважному Стюарту было дано поручение раздобыть точные сведения о театре действий, и в сопровождении восьми всадников он отправился по направлению к городу.

В ожидании пролетело полчаса. Но вернулся лишь один из восьми всадников. Стюарт был серьезно ранен при подходе к дворцу, нужна была помощь, чтобы доставить его в казарму; все остальные были убиты. Ходили слухи, что господин Александр Бернс убит восставшими, а король Шах Суджах находится в опасности. Он видел, что власть ускользает от него, но не мог рассчитывать ни на одного из своих друзей. Все предвещало исход, который его ожидал. (Шах Суджах через некоторое время был убит. Достопочтенный Могамед, свергнутый англичанами, вновь надел корону).

Он отправил часть своей охраны в город, чтобы попытаться задержать повстанцев. Срочно было необходимо подкрепление, и солдаты, наконец, получили долгожданный приказ: "Вперед!" Эдгар слышал, как они уходили, и когда шум их шагов удалился, у него вырвался тяжелый стон. Но понемногу его мысли приняли другое направление: он начал волноваться из-за отсутствия сына.

"В подобном случае сержант мог бы отпустить Вилфреда ко мне, – подумал он. – Никогда мне не было так необходимо ощущать его присутствие".

Пока он так размышлял, сержант сам приблизился к нему и дружеским тоном произнес:

– Скажите, Эдгар, где все утро был ваш сын?

– Я сам думаю об этом, – неуверенно ответил Эдгар.

– Я с рассвета не видел его, – ответил Броун.

Ужасное сомнение подкралось к сердцу бедного солдата.

Он стремительно поднялся и сильным, звучным голосом, достигавшим каждого уголка казармы, спросил, не видел ли кто-нибудь сегодня его сына. Он получил множество ответов, но все сводились к одному: никто не видел его и не знал, где он находился.

"Он пошел к мадам Вуази", – подумал солдат и направился в ту сторону, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь указал ему путь. Казалось, отцовская тревога освещала ему дорогу. "Зачем мне так волноваться? – успокаивал себя Эдгар. – Конечно же, Вилфред был у своих старых друзей и задержался там". Несмотря на надежду, служившую ему опорой, Эдгар не переставал спрашивать у каждого, встречавшегося ему на пути, не видел ли тот его сына.

При выходе из мест расквартирования войск он повстречал жену солдата, с которым был знаком, и расспросил ее.

– Да, – сказала она, – сегодня утром я видела вашего сына.

В голосе женщины прозвучало нечто, что еще более усилило тревогу бедного отца, и он с возрастающим волнением попросил ее рассказать все, что она знала о его ребенке.

– Я не скажу вам ничего существенного, – начала женщина. – Когда я видела его в последний раз, он как раз собирался навестить вас. Но какой-то офицер, которого он повстречал, остановил его и дал ему поручение.

Больше я мальчика не видела.

– Поручение? Для кого? – воскликнул Эдгар.

Ответ прозвучал тихо и напряженно:

– Для Александра Бернса, в Кабул, – сказала женщина.

Эдгар отшатнулся, будто от удара в грудь. Страх и боль охватили его. Напрасно бедная женщина пыталась утешить его предположениями, в которые она сама не могла до конца поверить. "Возможно, Вилфред направился во дворец Бала Хисара, – говорила она. – Может быть, его приютил в городе кто-нибудь из друзей. И, наконец, кто же будет воевать с ребенком?" Однако в первые минуты отчаяния Эдгар не сомневался, что его сын безнадежно пропал, а отдаленный звук выстрелов приводил отца в ужас. Он поднял сомкнутые руки к небу, и горький крик отчаяния вырвался у него, когда он вспомнил собственные слова, с которыми сегодня утром обратился к Жаку-барабанщику: "Наш Господь слышит нас".

– Покровитель небес и земли, Господин наших судеб прислушается ко мне. Если Он с возмущением выслушал проклятия насмешника, то разве Он не расслышит шепот христианина?

Жестокие сомнения разрывали сердце отца. Мятежная воля стремилась взять верх. Эдгар взывал о помощи, но где она? Его бледные губы сжались, чтобы сдержать готовый вырваться стон, а его первыми словами были; "Господи, на все Твоя воля".

Эти слова подали ему луч надежды. Бог так милосерд, так добр! Разве Он оставит ребенка беззащитным? Эдгар вновь отправился на поиски сына, и даже когда в конце этого ужасного дня его усилия не увенчались успехом, он не позволил себе предаться отчаянию. Он провел в молитве бессонные часы, душа его изнывала, но он искал поддержку в Боге.

Эдгар поднялся еще более смиренный, подавленный, хотя его надежды уменьшались с каждым часом. А волнение вокруг него все возрастало. Били барабанщики, из Кабула возвращались войска, неся раненых и убитых. На каждом лице был написан страх. Говорили, что король парализован страхом и что войска, сражавшиеся с восставшими мятежниками, в беспорядке отступили.

Поговаривали также, хотя и не громко, что казармы подвергнуты опасности и что припасов на их защиту не хватит.

Эдгар слышал все это, но чего ему было опасаться?

Что он будет выслан за пределы родины, что лишится семьи, что останется один без жены, без ребенка, без друзей, слепой, без всяких надежд? Что еще он может потерять?

Проходили дни, недели. Горизонт все омрачался.

Время от времени сквозь тучи пробивался луч надежды, когда частичный успех английских войск вновь заставлял поверить в победу, когда подвозили провизию, и, наконец, все узнали, что генерал Сейл благополучно прибыл в Джалал-Абад.

Но Эдгар ничего не знал о своем сыне. Сообщение с дворцом Бала Хисара было довольно частым, и он, без сомнения, получил бы известия от сына, если бы Вилфред нашел там убежище. В смерти Александра Бернса больше не оставалось сомнений, и каждый думал, что белокурый мальчик разделил с ним участь!

Лишь ночью во сне Эдгар мог созерцать своего любимого сына. Тогда ничто не стояло между отцом и сыном.

Эдгар не был больше слеп. Нежный лучистый взгляд ребенка с любовью останавливался на нем, он слышал его детский голос. Иногда Эдгар внезапно просыпался, думая, что нашел то, что потерял! О, каким горьким было возвращение к действительности! Но он никогда не позволял отчаянию завладеть своей душой. Здесь он научился восхвалять Бога, и никогда для его товарищей не было более яркого света, чем в темные ночные часы, когда Бог раскрывал перед ним источник радости.

Когда его товарищи жаловались на нужду, голод и холод, когда они язвительно обсуждали доводы своих начальников, когда слышались их скорее злобные, чем робкие голоса, предвещавшие разруху, бедствия и, возможно, смерть, Эдгар всегда оставался спокойным и невозмутимым.

– Возможно, он находит себе утешение в религии, – наблюдая за Эдгаром, говорил себе Жак Товлер. – Вот человек, который лишился всего, а держится так стойко.

Сын был для него дороже собственного здоровья, а между тем у него не вырвалось ни одного возмущенного слова.

Кто знает, может быть, когда я стану стар, я тоже подамся в религию. Ясно, что это большое утешение для тех, кто ничего не имеет в этой жизни. Но сейчас нет, пока еще рано. Пусть пройдет молодость, – смеясь, сказал барабанщик. – Надо еще образумить этих мусульман, в противном случае мы уж сумеем проложить через них путь прямо до Джалал-Абада! Передо мной долгая жизнь. Да здравствует веселье и смех! До смерти еще слишком далеко, чтобы быть серьезным и думать о том, что будет после нас!

Глава 8. Материнское бремя

Из всех, знавших бедного Вилфреда, никто, за исключением отца, не воспринял его исчезновение так близко к сердцу, как мадам Вуази.

Молодая женщина, нежная, хрупкая натура, она горько упрекала себя за то, что в минуту гнева выгнала из своего дома ребенка, которого так преждевременно унесла смерть.

Она искренне любила мальчика и, увидев тихого, подавленного отца, чья глубокая, молчаливая боль проявлялась лишь в изменившихся чертах лица, почувствовала, что сердце ее разрывается на части.

Пол, услышав о смерти своего друга, разразился рыданиями.

Чтобы успокоить сына, мать приласкала его.

Конфеты окончательно успокоили его, а маленькая ручная обезьянка, подаренная ему, переключила его мысли на другое. Его щеки были еще влажными от пролитых по своему прежнему другу слез, но он уже смеялся над неловкими движениями своего нового любимца. Пол был неспособен на глубокую привязанность и любовь. Сорные, отвратительные ростки захватили самые сокровенные тайники его сердца, и казалось почти невозможным, что туда проникает доброе семя.

Мальчик был сильно напуган рассказами о сражениях, которые являлись темой любого разговора в салоне его матери. Он начал бояться темноты и заставлял свою мать проводить целые часы у его изголовья, держась за ее руку.

Опасения и страхи этого ужасного ноябрьского месяца основательно расшатали хрупкое здоровье мадам Вуази: ее бросало в дрожь при звуке артиллерийских залпов, а при виде крови она теряла сознание.

Любое известие волновало ее, и она готовилась к худшему. Часто она завидовала невинной беззаботности своего сына и его благодушному неведению опасности. И действительно, Пол, переживший ужас первых дней, возвратился к своим привычкам избалованного эгоиста.

Он разглядывал огромные ружья, толстые стены, плотные ряды солдат. Даже сама мысль, что лагерь может подвергнуться опасности, не приходила ему в голову.

"Афганцы не смогут преодолеть эту стену; как только они приблизятся к ней, их отбросят назад! Мама всегда боится!" – Сказав это, мальчик одним ударом опрокинул выстроенные в ряд кегли, которые он называл афганцами во главе с ужасным Акбар Ханом. (Сын достопочтеннейшего Могаммеда, в это время правитель Афганистана).

Конечно, нельзя было ожидать, что ребенок, которому едва исполнилось 10 лет, сможет заметить изменения, происходящие во внешнем облике матери.

Между тем, Пол обратил внимание на то, что она уже не принимает живого участия в его играх, проводя долгие часы на диване, и часто плачет, а голос ее становится все слабее и приглушеннее. Но все это мало заботило его, тем более, что он чувствовал себя прекрасно, а думая о маме, убеждал себя, что причиной ее грусти и озабоченности была не болезнь, что только волнение обесцветило ее щеки.

– Я не осмеливаюсь сказать ему правду, – тихо сказала она однажды своему другу-христианину: по словам доктора, я не могу надеяться встретить новый год. Мой бедный Пол! У него такое нежное, любящее сердце! Он так привязан ко мне! Мне будет тяжело видеть его горе, когда он узнает, что скоро потеряет свою мать! Оставить его среди стольких опасностей! О, это делает смерть еще горше!

Горячие слезы потекли вдоль ее осунувшихся щек, и рыдания заглушили голос.

– А если бы не это, вы могли бы заснуть счастливой? – мягко спросил друг.

– Я не боюсь самой смерти, – сказала мадам Вуази, приподнимая голову и сжимая руки. – Моя душа уповает на Спасителя, Который так благосклонен ко мне. Но думать, что ребенок, не знающий страданий, мой сын, окруженный любовью, которая защищала его от внешних ударов, думать, что он останется один в этом пекле, не имея никого, кто любил бы его, заботился бы о нем, – на таком расстоянии от отца, один, совсем один...

И снова ее голос осекся, она спрятала лицо в ладонях, – И все же, если вы можете предоставить свою душу Спасителю, разве не можете вы доверить ему также своего сына?

– Но я совсем не такая, как солдат Эдгар. У меня нет его веры, его смирения, я не могу запретить себе заботиться о завтрашнем дне, я не могу всю свою ношу переложить на Бога. – И каждая ее реплика прерывалась рыданиями.

– Однажды, – начал гость, – я прочитал одну еврейскую притчу, особенным образом воздействующую на сердца тех, кто, как и вы, не может переложить все свои заботы на Господа. "Один богач, сидя в телеге, ехал рядом с тяжело нагруженным бедняком, который с трудом шагал вдоль дороги. Богач был добр и полон сочувствия: он пригласил бедняка забраться в повозку и сесть рядом с ним, что тот и сделал с благодарностью. В то время, как телега быстро катила по дороге, показавшейся пешеходу такой тяжелой, богач, бросив на своего спутника доброжелательный взгляд, с удивлением заметил, что тот и не подумал избавиться от своей ноши, а продолжал держать ее на себе. "Переложи свой груз на дно телеги, – посоветовал богач своему спутнику. – Лошадь довезет и нас, и твою ношу, какой бы тяжелой она ни была".

– Я понимаю, – с легкой улыбкой проговорила больная.

– Я полагаюсь на Спасителя в достижении мира и спасения своей души – нужно, чтобы я доверила Ему также и бремя своих страхов и опасений. Он заботится обо мне и возьмет на Себя заботы о моем сыне. Я должна верить, я хочу верить, что если Он лишает его матери, то это значит, что Он Сам хочет стать для него больше, чем мать! Друг мой, помолись за меня, чтобы вера не оставила меня! Помолитесь, чтобы мое бедное сердце сохранило покой и могло сказать: "Твоя воля добра, великодушна и милосердна".

Глава 9. Восстание

Пришло время вернуться к нашему другу Вилфреду и узнать, что же с ним произошло. Для этого нужно перенестись в то злополучное для героев нашего рассказа утро 2 ноября.

Вилфред поднялся рано, намереваясь пойти к отцу и только потом заняться своими делами. Пересекая двор, он встретил кузена мадам Вуази, лейтенанта Шарка, которого он знал, довольно часто встречая его в доме своей покровительницы. Увидев Вилфреда, лейтенант довольно громко произнес: "Это как раз то, что я искал.

Этот ребенок умен, никто и не подумает остановить его по дороге".

Проходя мимо офицера, Вилфред почтительно приподнял шляпу.

– Постой, парень, – сказал Шарк. – Ты знаешь, где находится дом господина Александра Бернса?

– Я часто бывал там с Полом Вуази, – ответил Вилфред.

– Я хорошо его знаю.

– Тогда возьми это письмо и как можно быстрее отнеси его. Но никому не передавай его, а вручи господину Александру Бернсу собственноручно. Это депеша особой важности.

– Я ничего не забуду, – сказал Вилфред, и его глаза разгорелись от удовольствия за оказанное ему доверие.

Мальчик хотел уже отправиться в путь, но офицер задержал его.

– Если ты принесешь ответ через час или, скажем, через два, я дам тебе одну рупию.

Лицо Вилфреда сияло, но не от того, что он получит рупию, а от радости, что на него возложено такое важное поручение. Он положил письмо в свой потайной карман, кивнул офицеру и быстрым шагом направился в Кабул.

Свежий воздух бодрил, земля была холодна и тверда.

Мальчик шел, переполненный радостью и здоровьем.

Насвистывая веселые мелодии, он рассуждал сам с собой: "Я напишу своему дедушке другое письмо. И на этот раз оно будет гораздо лучше, на нем не будет ни одной кляксы. А на свою рупию я смогу купить бумагу, и мне не придется никого просить. Я передумал о тысяче вещей, о которых нужно было рассказать в том злосчастном письме, с таким трудом написанным мною. На этот раз я хочу, чтобы оно было составлено так же хорошо, как деловые письма. И если я получу ответ, если я только получу ответ..." При этой мысли ребенок радостно припрыгнул.

Затем Вилфред пытался представить себе, каким будет этот ответ. Он воображал, как удивится его бедный слепой отец, когда Вилфред прочитает ему это бесценное послание. И достигнув грани будущего, сын даже видел своего счастливого взволнованного отца отдыхающим в доме своего детства в объятиях старца.

Но от своих счастливых грез он был отвлечен непривычным движением, которое в этот утренний час царило на улицах города и обещало выплеснуться за его ворота.

Должно быть, сегодня какой-то большой мусульманский праздник, – сказал себе Вилфред, продолжая свой путь к дому господина Александра Бернса. – Или, может быть, это какая-то большая свадьба, и я скоро увижу кортеж с музыкой, верблюдами и слонами. Мне кажется, это происходит там, за поворотом улицы, весь народ бежит в том направлении. Я должен заглянуть туда хотя бы на минутку!" Вилфред с детским любопытством бросился бежать.

Но нескольких мгновений было достаточно для того, чтобы убедиться, что эта толпа, все прибывающая и загромождающая улицу в нескольких шагах от него, как морской прилив, устремлялась не на праздник и не на свадьбу.

Как ни ничтожно было его знание языка "нухто", он не мог не понять смысла этих диких, переполненных ненавистью и жаждой крови криков, которые он слышал. Он уловил слова: "Смерть ферингеям! Смерть ферингеям!", раздававшиеся со всех сторон.

Он тотчас понял, что все англичане в опасности и что единственное средство спастись – это стремительно броситься бежать.

"Позади меня путь еще свободен, я могу возвратиться по своим следам, и чем быстрее, тем лучше", – такова была его первая мысль. Но он тотчас вспомнил о другом: "Письмо! Мне доверили его! Оно может стоить жизни и смерти; судьба господина Александра Бернса может зависеть от него. Необходимо во что бы то ни стало доставить это письмо тому, кому оно предназначено. Я не буду достойным сыном своего отца, если не выполню свой долг. Но теперь уже невозможно идти прямо. Я должен сделать круг и, опередив мятежников, достичь дверей комиссара. А они обязательно атакуют его дом. Нужно предупредить его об опасности!" Не колеблясь больше ни минуты, Вилфред со всех ног бросился вдоль улицы, все время затыкая уши, чтобы не слышать этих ужасных возгласов, которые, несмотря на все его мужество, внушали мальчику страх.

На первом же повороте улицы, который, казалось, приближал его к мятежникам, он свернул; но скоро почувствовал, что, оставив прямую дорогу, он очутился в незнакомой местности, и испугался, что заблудился.

Время от времени он видел, как из домов, мимо которых он пробегал, с оружием выходили люди в чалмах и догоняли толпу, угрожающие крики которой становились все ужаснее и ближе.

Между тем, исполненный чувством долга, испуганный ребенок продвигался все дальше, как вдруг, неожиданно для себя, очутился прямо перед тем домом, к которому спешил. К несчастью, к нему было почти невозможно подступиться. Подобно стае свирепых волков, афганцы осаждали двери. Бряцание оружия, пистолетные выстрелы, раздававшиеся тут и там, смешивались с шумом людских голосов. Вилфред предчувствовал, что становится свидетелем ужасной расправы. Ему нечего было здесь делать, и тогда, только тогда он решился бежать.

Но побег был уже невозможен. Гневно вопящая толпа окружила бедного мальчика, как свора лающих собак окружает изнуренного оленя. Он подумал, что пришел его последний час, и издал крик, который был просьбой к небесному Владыке. "Смерть ферингеям! Убивайте ферингеев!" – рычала толпа впереди и сзади него. Вооруженный саблей афганец находился лишь в нескольких шагах от мальчика, как внезапно отворилась дверь и оттуда раздался голос: "Сюда!" Вилфред устремился туда, дверь тут же была закрыта на два запора и основательно загорожена, прежде чем мальчик успел опомниться от удивления и дать себе отчет в том, что произошло.

– Они не станут ломать дверь, мой отец – Мюлей, известный и уважаемый в этом городе человек; никто здесь не причинит тебе зла, – произнес тот же голос, который позвал его сюда.

Это был добрый, нежный голос, и хотя Вилфред не понял половину из того, что было сказано, это прозвучало в его ушах, подобно небесной мелодии.

Перед ним стояла афганская девушка, примерно 13-14 лет, почти такая же белолицая, как европейка, с прелестной фигурой и лицом. Ее большие черные глаза с состраданием смотрели на бедного дрожащего мальчика.

Зобеид – так звали девочку – на минуту исчезла за индийской занавеской, отделявшей общую комнату от других помещений, и тотчас возвратилась, держа в руке чашку, полную молока, которую она грациозно преподнесла своему гостю с золотистыми волосами.

Хотя вопли и шум снаружи свидетельствовали, что толпа не убывала, никто не пытался сломать дверь. Но когда через несколько часов с разных сторон послышались артиллерийские выстрелы, лицо Зобеид омрачилось беспокойством. Озабоченная, она ходила взад и вперед, не обращая внимания на того, кто был рядом с ней. Вилфред воспользовался этим, чтобы рассмотреть свою юную спасительницу. Ее грациозные манеры и нежные руки свидетельствовали о том, что она не привыкла к грубой утомительной работе. Она была одета, как все женщины в ее стране: блузка, расшитая шелком, на которую было небрежно накинуто белое покрывало.

Выходя на улицу, его нужно было надевать на голову, чтобы спрятать лицо. Но сейчас оно было откинуто назад, и виднелся розовый, расшитый золотом шелковый чепчик, из-под которого струились густые блестящие черные косы. Зобеид говорила вполголоса, словно из страха, что кто-то сможет услышать. А между тем они с Вилфредом были в комнате совсем одни. Вилфред наблюдал, осматривался, прислушивался, пытаясь отгадать, кто был этот невидимый незнакомец. Наконец, девочка рассказала ему, что ее отец был человек суровый и жестокий, что он до смерти ненавидел ферингеев, так как они убили его единственного сына, сожгли его дом, а отца довели до нищеты.

– Раньше у нас было много лошадей, верблюдов, рабов; путешествовала я только верхом на роскошно запряженных животных, укрытых вышитыми золотом и жемчугами попонами. Теперь у нас нет ни одной лошади, а вчера утром умерла наша последняя рабыня, и у отца осталась только Зобеид, чтобы расстелить его коврик, набить трубку, подать щербет и чай. Мой отец так зол на ферингеев и изменника-короля, которого они водрузили на трон, что закрывает дверь перед собственным братом и не позволяет даже его тени лечь на порог, потому что его брат состоит на службе у короля Шаха Суджаха во дворце Бала Хисар. Сегодня утром Мюлей схватил со стены висевшую там шпагу и поднял руку на своих врагов, но ты можешь ничего не бояться: он не причинит зла юному чужестранцу с загорелой кожей. Никогда афганец не осквернит свое жилище кровью того, кто ищет там прибежища. Пусть все ферингейцы будут побеждены, но крыша, под которой ты находишься, защитит тебя. Законы гостеприимства священны, гостю Мюлея нечего бояться.

Но несмотря на уговоры девочки, ему не стало спокойнее.

Не без страха Вилфред услышал, как возвратился хозяин дома. Он сгорал от нетерпения узнать о результатах сражения, дикие отголоски которого он слышал; он также хотел знать, были ли атакованы казармы.

Вообще-то он не очень опасался этого, принимая во внимание число и храбрость защитников, которые, как он знал, заполнили площадь.

После полудня снаружи раздались тяжелые шаги. Зобеид явно узнала их и бросилась открывать дверь.

Увидев того, кто вошел, Вилфред невольно сделал шаг назад. Это был высокий, дикого вида человек с жесткими заплетенными волосами и косматой бородой. Его глаза, скрытые под густыми черными бровями, бросали мрачные взгляды. Его доха из овечьей шкуры была забрызгана кровью, а поверх ее показалась мускулистая рука, державшая меч, тусклое лезвие которого свидетельствовало о недавнем его использовании.

При виде молодого англичанина у Мюлея вырвался дикий возглас. Сжав губы, Вилфред пытался подавить охватившие его чувства.

Но прежде чем Мюлей смог сделать хотя бы один шаг, Зобеид бросилась к нему и обхватила руками. Ее умоляющий голос позволил мальчику заключить, что она защищает его; смягчившиеся вскоре черты афганца доказали, что ее усилия не были напрасными. Дикий взгляд мало-помалу смягчился. Мюлей еще проявлял свою неприязнь, но нежность и мольбы девочки обезоружили его гнев. Когда Зобеид ослабила свои объятия, меч снова опустился в ножны, и Мюлей принялся рассматривать Вилфреда, который в страхе силился выдержать этот взгляд.

Наконец Мюлей недобро улыбнулся и проворчал в его адрес несколько слов, из которых Вилфред уловил только одно – "раб". Вилфред тотчас понял, на чем остановился мусульманин в своих размышлениях.

Мюлей по-восточному сел на коврик и повелительным жестом приказал мальчику принести ему что-нибудь поесть.

Вилфред в замешательстве взглянул на добрую Зобеид, которая, направляя его скорее взглядом, чем голосом, помогла найти хлеб и чай: из них, в основном, и состоял обед ее отца. Исполняя приказания своего нового хозяина, Вилфред чувствовал себя, как в дурном сне.

Но он не хотел задумываться, пока голод афганца не был утолен и пока тот не растянулся на ковре, чтобы отдохнуть.

Зобеид взяла часть еды, оставленной отцом, и сделала Вилфреду знак забрать все остальное. Затем она исчезла за занавеской, отделявшей ее комнатку.

Глава 10. Попытка к бегству

Накануне Вилфред лишь выпил немного молока и охотно воспользовался предоставленным ему разрешением, чтобы с аппетитом поесть. Когда он закончил, он тотчас же растянулся на полу, но не для того, чтобы, как афганец, поспать, а чтобы немного собраться с мыслями, которые из-за страшных событий этого утра смешались в его голове. Но сначала он поблагодарил Того, Кто так милостиво спас его от ужасной смерти. Затем он помолился за своего отца и, вздохнув, подумал о тех, для которого эта молитва отныне уже бесполезна.

Молитва успокоила его, и он смог более рассудительно обдумать свое странное положение.

"Отец часто говорил мне, – думал Вилфред, – что все события нашей жизни ниспосланы Всевышним и являются для нас благом. Но я хотел бы знать, каким благом обернется для меня то, что я оказался здесь, вдали от своих друзей-христиан, вынужденный слушаться этого страшного тирана, который, насколько я могу судить, обагрил свои руки кровью? Как должен быть несчастен бедный отец, думая, что его сын убит! Как теперь позаботиться о нем, особенно в это опасное, смутное время?

Отец говорил мне, что мы почувствуем любовь Всевышнего в любой ситуации, но здесь мне кажется это невозможным!

Вилфред приподнялся и, опершись на локоть, с чувством неприязни и страха принялся рассматривать фигуру заснувшего Мюлея. "Он не сможет заставить меня долгое время быть рабом, – говорил он себе. – Лучше умереть, чем терпеть подобную участь. Я убегу, и ничто не сможет меня задержать. Но нужно дождаться ночи, и тогда...

Но найду ли я снова дорогу? Даже днем я не смог бы узнать ее. А если я буду углубляться все дальше и дальше в сердце этого темного города и попаду в руки афганцев, не встретив на этот раз девочку, которая вырвет меня из их когтей?

При этой мысли пот выступил на лбу Вилфреда. "Но мой отец, мой бедный отец! Что я только не рискну сделать, чтобы вновь найти его. Разве он не говорил мне, что я был светом его глаз? Разве он недостаточно пережил, чтобы это последнее испытание окончательно разбило его сердце? В этот час он, конечно, думает, что я убит. И какие бы опасности я ни должен был преодолеть, пытаясь убежать, что бы со мной ни случилось, его страдания не могут стать больше. О! Если бы еще раз я смог почувствовать его руку на своей голове, то я никогда, никогда не стал бы жаловаться ни на какую трудность и опасность! Он и я – мы сможем вынести все!" Сон афганца длился около двух часов, а как только он проснулся, до самого вечера один за другим непрестанно приходили посетители. Они с жаром обсуждали кровавые события сегодняшнего утра. Их появление всякий раз стесняло Вилфреда, он чувствовал себя неуютно, так как каждый разглядывал его со смесью любопытства и ненависти.

Один из них, с длинной бородой, на плохом английском языке расспросил Вилфреда о состоянии дел в казармах.

Он хотел заставить его рассказать о количестве людей и оружия, получить сведения о состоянии духа солдат, узнать, есть ли в казармах продукты. Но Вилфред не раскрыл и рта, решив ни одним словом не повредить безопасности гарнизона. Это вовсе не говорит о том, что ему совсем не было страшно, но он, приняв решительный вид, отрицательно качал головой, глядя прямо на своего собеседника. Мусульманин расхохотался и, повернувшись в сторону Мюлея, сказал что-то об этом волчонке, которого бы следовало приручить, и это вызвало всеобщий смех.

С наступлением темноты раздался звук, приглашающий всех мусульман на пятую, последнюю, молитву.

Вилфред тотчас увидел, как прекратилась беседа, все лица повернулись в сторону города, и пока они шептали молитвы, мальчик смущенно подумал, что эти магометане могли бы послужить примером для многих из христиан.

После молитвы начался ужин, на который, со свойственным его народу гостеприимством, Мюлей пригласил своих гостей. Зобеид приготовила еду, но сама за столом не появилась. Она отдала блюда Вилфреду, а тот расставил их в середине ковра, вокруг которого, скрестив ноги, расселись Мюлей и его друзья.

После ужина гости предались играм, которые показались Вилфреду детскими для этих диковатого вида людей с длинными бородами. Мячи, карты, игра, напоминающая "прятки", оживляли вечер, все принимали в них активное участие, не переставая беседовать, курить, рассказывать разные истории. Вилфред чувствовал себя очень уставшим, так как эти развлечения затянулись далеко за полночь, и в то же время, бурное волнение поднималось в нем по мере того, как приближался час, когда он надеялся попытаться бежать.

"Как странно, – говорил он себе, – что эти люди, всего несколько часов назад бывшие свидетелями ужасных событий, могут смеяться, петь и играть, как если бы вокруг них царили спокойствие и веселье!" Но Вилфред забывал, что для этих диких афганцев, с детства привыкших держать меч, события сегодняшнего утра, казавшиеся мальчику настоящей катастрофой, были лишь более или менее интересными эпизодами в их жизни.

Несмотря на то, что было уже поздно, Мюлей принялся рассказывать историю, показавшуюся маленькому пленнику бесконечной. Когда он, наконец, закончил, один из приглашенных прочитал стихи любимого поэта афганцев.

Это было уже слишком: не в силах побороть сон, ребенок уронил голову на грудь, и после того, как он несколько раз то засыпал, то внезапно просыпался, мальчик, наконец, глубоко заснул. Все ужасы этого дня прошли перед ним во сне, и в тот момент, когда он должен был получить удар жестокого афганца, шум, который производили прощавшиеся гости, заставил его открыть глаза.

Вилфред надеялся, что Мюлей отправится в какуюнибудь другую комнату и оставит мальчика одного и что от свободы его будет отделять одна только дверь. Но ничего подобного! Как только его друзья удалились, Мюлей расположился на отдых, растянувшись в той же комнате, где они ели. Его туалет был недолог: подобно солдату, всегда готовому подняться по малейшей тревоге, мусульманин одетый опустился на свое грубое ложе, завернулся в доху из овечьей шкуры, приказал рабу потушить свет и отправляться спать в противоположный угол комнаты. Вилфред подчинился первому приказанию, и все тотчас погрузилось в глубокую темноту.

Мальчик тщательно запомнил расположение двери и место каждого запора, надеясь, что сумеет сориентироваться без помощи света. Но когда наступила полная темнота, его охватило чувство бесконечной неуверенности и тревоги; понадобилась вся его сыновняя любовь, чтобы остаться верным своему решению. К его огромной усталости прибавилось уныние, и мальчик не решался сделать ни малейшего движения, не зная точно, заснул ли его тиран. Через несколько минут неприятного ожидания, во время которого его страхи только возросли, Вилфред услышал мерное спокойное дыхание Мюлея. Наконец-то он спал. Мальчик ощупью стал передвигаться, пересекая комнату; колени его дрожали не столько от холода, сколько от страха.

Без больших усилий Вилфред нашел дверь и опустил руку на первый засов, но прошло еще несколько секунд, прежде чем он решился отодвинуть его. А когда он осмелился на это, раздавшийся скрежет заставил его задрожать.

Он прислушался, но Мюлей дышал все так же мерно.

Тогда мальчик рискнул отодвинуть второй засов, что оказалось гораздо легче. И с бесконечными предосторожностями Вилфред открыл дверь. Тотчас же внутрь проник яркий лунный свет, а вместе с ним струя холодного ночного воздуха. Дрожа от страха и надежды, он уже выскользнул на улицу, как вдруг железная рука схватила его за плечо и, немого от ужаса, втащила внутрь комнаты.

Мальчик был похож на птенца в когтях хищника.

Мюлей так грубо бросил ребенка на пол и со всего размаха ударил его так, что мальчик остался лежать на полу без движения.

Между тем ребенок не произнес ни одной жалобы. В присутствии своего мучителя он не хотел проявлять никакой слабости.

Мюлей зажег свет, который тотчас был потушен порывом ветра. Тогда он закрыл дверь, снова зажег свет и начал что-то искать в углу комнаты, где лежали беспорядочно сваленные в кучу всевозможные вещи. Наконец он нашел обрывок цепи, на обоих концах которого находилось что-то вроде ошейника для собак. Вилфред спрашивал себя, для чего это могло служить. Но он тотчас понял, чем это будет служить отныне. Мюлей наклонился и закрепил эти оковы на его лодыжках. Цепь была довольно длинной и позволяла мальчику передвигаться, сильно затрудняя его походку. Ее бряцание выдаст теперь каждое его движение. Удовлетворенный изобретенным способом пресечь в будущем всякую попытку маленького раба сбежать, Мюлей снова запер дверь, погасил свет и лег спать.

Что касается Вилфреда, то он не смог сомкнуть глаз: все его тело ныло. Но каковы были его душевные переживания!

"О, это хуже, чем смерть, я не могу отсюда вырваться, – говорил он себе. – Я больше не увижу своего отца! И возможно, никогда не встречу дружеского лица!

Да, но почему я жалуюсь на свою счастливую участь?

Почему я довольствуюсь благополучием, которым должен наслаждаться? А гордыня заставляет меня считать тяжелыми те легкие услуги, которые я должен оказывать.

Я всего лишь перехожу от одних к другим. Сначала слуга у сержанта, затем раб у афганца, и, наконец, как это ни ужасно, я посажен на цепь, избитый, как собака! Почему Бог посылает мне такие удары?" Вилфред был юным христианином. До этого момента он мало знал о своей собственной слабости и не ведал о том, что представляет собой "сила", воплощенная в немощи.

Удаленный от своего земного отца, внезапно погруженный в несчастье, мальчик почувствовал бесконечную необходимость в Отце небесном, в Его присутствии и любви. Он знал, где нужно искать успокоение, переживая тяжелые испытания, откуда ждать помощь, испытывая неуверенность, так как жизненные бури приблизили его к Тому, Кто предоставляет убежище страждущим, защиту искушаемым. Осязая стягивающие его цепи, он утешал себя, думая, что Иисус тоже был стянут веревками и подвергся ударам.

Маленький паломник следовал по пути, на котором Господь оставил отпечатки Своих ног. При этой мысли ему стало легче, спокойствие и надежда вернулись в сердце ребенка.

Глава 11. Конец дня

Год подходил к концу, а положение англичан в Афганистане становилось все более критическим. За два дня до Рождества посол Вильям Макнотен и один офицер были убиты во время переговоров с Акбар Ханом. Трудности становились настолько непреодолимыми, что серьезно обсуждалась возможность выдать афганцам, в качестве заложников, всех офицеров с их семьями. Несколькими неделями раньше мадам Вуази была бы сражена этой вестью, но теперь любое огорчение и волнение больная воспринимала со спокойствием и безмятежностью, удивлявшими всякого, кто знал ее. Она чувствовала, что скоро окажется там, где никакие беды и страдания ее не достанут, она решилась доверить своего ребенка Тому, Кто может защитить его и спасти.

– Мама, – обратился Пол к матери, которая в изнеможении чертила карандашом какие-то линии, – мама, когда мы покинем эту ужасную страну? Все лица такие грустные, никто не поет, не смеется, как в прошлом году в Дели.

Мама, разве мы не скоро отправимся туда?

– Я скоро уйду, милый мальчик, – слабо проговорила мадам Вуази.

– Ты не увезешь меня с собой, мама?

– Пол, нужно, чтобы ты остался и утешил своего отца...

Вспоминайте иногда обо мне.

Пол поднял голову и взглянул прямо на мать; внезапно он понял, что все услышанное имеет прямое отношение к такой разлуке, о которой он не решался подумать.

Он прижался к бледной, исхудавшей руке, ласкавшей его волосы.

– Мама, ты не можешь уйти, ты не уйдешь! – взволнованно воскликнул он. – Кто тогда позаботится обо мне, если ты покинешь меня?

– Твой кузен Шарк, мой мальчик, до того момента, когда отец...

– Кузен Шарк? – гневно воскликнул он. – Я не люблю его, я не могу его выносить! Он так груб и неприятен! Ты знаешь, что он сказал мне вчера? Пока я спокойно ел то, что мне дают каждый день и ничего больше, он сказал, что стыдно есть столько вкусных блюд, когда другие лишены даже верблюжьего мяса и счастливы, когда оно им достается! Нет, я никогда не пойду к своему кузену Шарку.

Мама, скажи, ведь ты не оставишь своего бедного маленького Пола.

И мальчик разрыдался, прижавшись к материнской груди.

Мадам Вуази не могла сдержать слез, они смешивались со слезами ребенка. Но это переживание стало для бедной матери роковым: она почувствовала, что у нее нет больше сил.

– Пол, принеси мою атласную шкатулку, – сказала она наконец мальчику, слезы которого текли, не переставая.

Эти слова доставили ему удовольствие. Одним из развлечений Пола было разглядывать украшения матери.

Быстро вытерев глаза, он кинулся искать коробку с поспешностью, которая свидетельствовала о том, как поверхностно было его горе. Мадам Вуази открыла шкатулку, вынула из нее золотой медальон и протянула его Полу. Мальчик тотчас открыл его и увидел прелестное изображение матери.

– Я дарю тебе это, думай обо мне, глядя на него.

Пол принялся разглядывать свое новое сокровище, тогда как мать, не слыша его веселой болтовни, долго рассматривала свои украшения, каждое из которых говорило о счастливых днях ее молодости или о друзьях, которых она уже никогда не увидит. На каждую вещь умирающая женщина прикрепила маленький листок с именем далеких подруг, которым они предназначались. Прежде чем закрыть шкатулку, мадам Вуази положила в нее лист бумаги, на котором можно было увидеть описание этого дня. В нескольких строках были излиты печали и вера молодой женщины.

На следующее утро подавленная грустная прислуга разбудила Пола. Пока мальчик спал, сон, еще более тихий и глубокий, закрыл, наконец, омытые слезами материнские глаза. Без борьбы и страданий душа молодой матери обрела вечный покой.

Глава 12. Юная мусульманка

Все это время Вилфред Делафорс оставался рабом афганца Мюлея, который обращался с ним с суровостью, граничащей с жестокостью и несправедливостью. Но мальчик не позволял себя сломить. Он согнулся под этим гнетом, но не был подавлен: его взгляд с доверием и надеждой устремлялся в будущее, к тому часу, когда его цепи падут и он станет свободным.

Единственное, что ему не хватало, была Библия. Чего он только бы не отдал, чтобы иметь ее рядом с собой!

Каждая запомнившаяся строка была для него сокровищем в этом плену.

– О, если бы я только выучил целые главы, – говорил он себе. – Как помогли бы они мне сейчас!

Горячее желание мальчика получать известия о своих товарищах заставило его приложить все свои способности, чтобы освоить местное наречие.

Его учителем была Зобеид, удивлявшаяся быстрым успехам своего ученика. Самыми лучшими для Вилфреда были часы, которые он проводил рядом с юной афганкой в отсутствие Мюлея. Он привязался к Зобеид, которая, со своей стороны, проявляла к нему братские чувства.

"Какая жалость, – говорила себе юная мусульманка, – что этот милый ребенок "неверный" и что двери рая никогда не смогут открыться перед ним! Но подождем: он молод и, возможно, однажды решится принять магометанство".

Эта мысль часто приходила в голову Зобеид. Однажды утром, когда она раньше обычного вошла в общую комнату, она увидела Вилфреда, стоящего на коленях: он никогда не забывал об утренней и вечерней молитвах.

Зобеид несколько минут молча разглядывала его:

– Слава Аллаху! – радостно воскликнула она. – Скоро ты станешь верным последователем нашего святого пророка – Магомеда. Ведь ты учишься молиться!

– И ты думаешь, – воскликнул возмущенный послышавшимся ему упреком Вилфред, – ты думаешь, что христианин не обращается к своему Богу!

– Я ничего не знаю о "неверных", – начала Зобеид, – мне известно лишь то, что они собираются в начале недели, чтобы послушать молитвы, повторяя некоторые из них.

– Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что в этом заключается вся их религия, – ответил Вилфред, – мы не молимся, стоя у края улиц, мы не повторяем, как вы, отдельные молитвы, одну за другой. Каждый истинный христианин молится тайно, под Божьим взором. Часто, в трудные моменты жизни и во время тяжелого труда он обращается с тихой молитвой к Тому, Кто один чувствует его сердечные переживания. Я знаю, мой отец охотнее отказался бы от еды, чем от возможности молиться Богу.

– Я слышала об Иисусе, – сказала Зобеид, – говорят, Он был святым.

– Это Сын Бога, – с благоговением произнес Вилфред, испытывая чувство торжества и стремясь засвидетельствовать свою верность в присутствии идолопоклонников. – Он был Добрый Пастырь, пришедший с неба, чтобы найти и спасти заблудшую овцу.

Зобеид заинтересовалась.

– Ты расскажешь мне о Его жизни и делах, – сказала она, – а я, в свою очередь, расскажу тебе все, что истинные верующие знают о нашем пророке. Я научилась читать, ведь афганцы не лишают женщин этого ключа к знаниям, как, я слышала, делают индусы. Я осмелилась даже взглянуть на священные страницы нашего бессмертного Корана, и в моей памяти запечатлелись некоторые слова из этой священной книги. Часто я повторяю их себе, когда работаю, оставшись совсем одна.

– О, – воскликнул Вилфред, – если бы только у меня была Библия!

Зобеид поднесла руку ко лбу.

– Мне кажется, – сказала она, – из вещей, захваченных у фиренгеев, отец принес какую-то книгу.

– Я надеюсь, он не уничтожил ее! – воскликнул Вилфред.

– Знаешь ли ты, что мусульмане почитают книги, что ни один из них не решится ступить ногой даже на обрывок бумаги, опасаясь, что на нем может быть написано святое имя Бога!

Вилфред мог только восхищаться тому поклонению, о котором свидетельствовали слова Зобеид и от которого так далеки многие христиане, когда речь заходит о самом Слове Божьем. Он попросил Зобеид найти эту книгу: он был бы счастлив увидеть любую книгу на английском языке. Девочка вышла из комнаты, с радостью выполняя его желание. Оставшись один, Вилфред был поражен внезапной мыслью: эта милая Зобеид, одаренная такими достоинствами, не ведает о Спасителе и не принадлежит к Его народу! Сложив руки, он произнес одну из молитв, в которой рассказал о юной мусульманке. Он умолял Всевышнего открыться этой погруженной во мрак душе, привлечь ее к Себе, явив ей всю Свою любовь.

Мальчик упрекал себя в том, что не сделал этого раньше. Ведь это было единственное, что он мог сделать для той, которая спасла его жизнь, кто своей нежной дружбой уменьшил тяжесть его оков. Итак, он пообещал себе, что имя Зобеид займет свое место в каждой его молитве.

В этот момент с книгой в руках показалась девочка.

Это была старая книга, позолота на ее краях стерлась, страницы потрепались, но Вилфред с первого взгляда узнал Библию. Крик радости вырвался у него. В его одиночестве эта книга показалась ему небесным даром. Он взял ее из рук Зобеид и, открыв, начал разглядывать страницы, словно на них были изображены лица друзей.

Но разве они не говорили ему о надежде, свободе, радостях его родины? С этого дня Вилфред не разлучался со своей Библией. Часто Зобеид, занятая шитьем, усаживалась рядом с мальчиком, чтобы послушать короткие отрывки, которые он старался хоть как-то перевести ей.

Девочка, в свою очередь, читала ему выдержки из Корана, пересказывая приключения Магомеда или несчастья его наследников.

Зобеид особенно гордилась победами последователей пророка Эгира.

– Наша религия, – говорила она, – распространилась далеко, преодолевая идолопоклонство.

– А наша религия распространялась по-разному. Эта книга, – и он положил руку на Библию, – отец часто говорил мне, что эта книга – Слово Божье. Она учит нас прощать, как прощал наш Спаситель.

– И во имя этой веры вы пересекли наши горные ущелья!

– воскликнула девушка, а ее черные глаза выражали негодование.

Вилфред не знал, что и ответить на это. Эти упреки были справедливы. Яснее, чем когда-либо, он почувствовал, что у веры нет более опасных врагов, чем те, кто лживо называет себя христианами. Как много тех, кто слушает Слово, но не претворяет его в жизнь. Естественно, язычники заключают из этого, что христианство – не что иное, как источенное червями презренное сооружение.

"О, если бы Зобеид видела моего отца! – говорил себе Вилфред. – Тогда она увидела бы истинного христианина.

Я всего лишь ребенок и не могу ни просветить ее, ни объяснить. Между тем, я должен жить жизнью настоящего христианина, мне нужно постараться всем своим поведением показать Зобеид то, что я не могу объяснить словами, то есть то, что вера в Иисуса делает нас кроткими и смиренными".

Глава 13. Сирота

Во всем мире не было человека несчастнее, чем Пол Вуази. У него не было ни веры, которая помогла бы ему вынести испытания, ни присутствия духа, которое бы уменьшило его боль. Смерть матери стала для него тяжелым ударом. Оставшись один в комнате лейтенанта Шарка, он плакал до тех пор, пока не почувствовал себя разбитым. Ему казалось, что голова его расколется от боли. Но никто не обращал на него внимания, рядом уже не было этой нежной ладони, которая охладила бы его пылающий лоб. Его служанка была уволена, "Потому что, – смеясь говорил его кузен-лейтенант, – парень уже давно вышел из пеленок, чтобы нуждаться в няньках".

Этот избалованный ребенок страдал от образа жизни своего покровителя. А между тем слезы ненадолго задерживались на его детских щеках. Горько сожалея о смерти матери, Пол, тем не менее, вскоре почувствовал большое желание развлечься.

– Я ненавижу эту унылую комнату, здесь нет ни звонка, ни слуг, – воскликнул Пол, бросая вокруг себя недовольные взгляды. – Огонь погас, и я замерзаю, я даже немного отморозил себе руки. О! Как бы я хотел быть далеко от этой ужасной страны, вернуться в Индию, где так тепло. Но почему же не приходят слуги? Почему мне не несут все необходимое?

Глядя на пепел угасшего очага, он встал, приоткрыл дверь и несколько раз позвал, чтобы кто-нибудь снова развел огонь.

Прошло более четверти часа, пока, наконец, появился Каттер – ординарец лейтенанта, неся немного хвороста, чтобы снова развести огонь.

– Как вы осмелились заставить меня так долго ждать?

– воскликнул Пол, с детства привыкший изводить своих ближних.

– Вы обязаны ждать, – коротко ответил солдат. В другой обстановке Пол был бы ужасно разгневан, но в этот раз он сдержался. Этот избалованный ребенок подумал, что было бы глупо потерять расположение единственного человека, заботившегося о нем. И тогда, решив принять более мрачный вид, чем обычно, мальчик спросил, где его обезьянка, попугай и игрушки.

– Лейтенант сказал, что не хочет иметь в доме никакого беспорядка, – ответил солдат.

– Но это не принадлежит ему! Это мое! Они должны быть у меня! Я хочу их иметь!

– "Я хочу" и "надо" – это слишком громкие слова, молодой человек, – холодно ответил Каттер, снимая заслонку у огня, который он собирался разжечь. – Это, без сомнения, громкие слова, – повторил он, – но в противовес им есть еще "я не могу" и "я не хочу". Обезьяна и попугай мертвы. Мы не можем позволить себе содержать и кормить эти живые игрушки в то время, когда голод начинает хватать нас за горло.

– О, моя обезьяна, мой попугай! – завопил Пол, падая на пол.

– Его мать больше не увидит его фокусов, – пожав плечами, пробормотал Каттер и вышел из комнаты.

Эти слова задели его за живое. Горькие мысли ребенка приняли совсем другое направление, мальчик зарыдал при воспоминании о той, кого он потерял. Он плакал до тех пор, пока не устал от своих рыданий. Бедный ребенок чувствовал себя более несчастным, чем Вилфред в плену.

Эти грустные размышления прервал Каттер, принесший ему еду. Аппетит Пола Вуази был очень разборчив, может быть, из-за слабого здоровья или вследствие преувеличенной снисходительности, с которой всегда следовали его вкусам. И когда солдат разложил перед ним эту грубую пищу, мальчик с отвращением посмотрел на нее.

– Я не могу это есть! – воскликнул он, вонзая вилку в мясо. – Оно жесткое, как камень, и пригодно только для собак.

– Между тем оно лучше, чем рацион тех, кто вынужден сражаться целый день и бодрствовать всю ночь, – сквозь зубы проговорил Каттер.

– Я не притронусь к мясу, которое нужно вышвырнуть собакам! – топнув ногой, воскликнул Пол и, схватив тарелку, бросился к окну, чтобы выбросить все во двор.

Индус высокой касты никогда не стал бы есть пищу, до которой дотронулся европеец, считая ее нечистой. Но нищий индус из низшей касты, называемой "шудра", который следовал за лагерем англичан и в данный момент сидел у стены, увидев пищу, неожиданно выброшенную разгневанным ребенком, испустил радостный крик, схватил ее и проглотил с жадностью голодного волка. Этот бедный мальчик, родившийся в более теплой стране, едва одетый, умирал от голода и холода под суровым небом Афганистана.

Нехватка продуктов, которая стала ощущаться в лагере англичан, задела, в первую очередь, бедных индусов, которые никому не принадлежали и о которых никто не заботился. Исхудавшие конечности бедного индуса, его жалкий вид впервые в жизни пробудили в сердце Пола чувство сострадания. Он испытал нечто, похожее на радость, когда увидел, с каким аппетитом был проглочен не понравившийся ему обед. Может быть, эти совершенно новые чувства были вызваны его собственными горестями.

Он дрожал, сидя у огня. Но что должен испытывать бедный индус на улице в этот пронизывающий холод?

Здесь перед Полом лежало зеленое одеяло, одно из многих, специально приготовленных матерью, чтобы защитить сына от холода. Мальчик почувствовал желание отдать это одеяло, ведь у него их было много. Имелось лишь одно препятствие: страх впустить в комнату этот холодный воздух с улицы. Между тем он в первый раз почувствовал удовлетворение от того, что хотел совершить добрый поступок, и это придало ему сил побороть себя. Пол открыл окно, находившееся невысоко над землей, и протянул теплое мягкое одеяло. Индус взял его с таким удивленным, растроганным лицом, что мальчик был полностью вознагражден. Индус закутался в одеяло и, скрестив руки, выразил в адрес Пола поток благодарностей, что вызвало у мальчика неизвестное ему до сего дня ощущение счастья.

Но чувство одиночества тотчас охватило его с новой силой, и бедный мальчик испытал непреодолимое желание увидеть кого-нибудь, кто ободрил бы его или предложил бы какое-нибудь развлечение, потому что время шло медленно и скучно. Кроме того, он был голоден, чего с ним не случалось никогда в жизни! Мальчик начал уже жалеть о пище, которой он пренебрег, и желать возвращения Шарка, чтобы пожаловаться ему. Но ждать пришлось еще долго. Наконец он услышал в прихожей тяжелые глухие шаги, и в комнату вошел озабоченный, хмурый Шарк. Он сел за свой стол и, несмотря на то, что не видел мальчика целый день, находясь с раннего утра на службе, не сказал ему ни слова и даже не обратил на него никакого внимания. Поэтому Пол отчаянно старался противостоять этим угрожающим взглядам, под которыми он в ужасе замирал.

Собрав все свое мужество, мальчик чуть слышно прошептал: "Я голоден". Офицер, казалось, не расслышал его. Через минуту Пол повторил свою просьбу более отчетливо.

– Разве Каттер не принес тебе поесть? – спросил офицер, ничуть не беспокоясь и даже не поднимая глаз.

– Да, – ответил мальчик, – но все было так невкусно, что я ничего не смог съесть.

– Значит, ты не будешь сегодня вечером таким несносным, – удовлетворительно ответил лейтенант.

Пол, чувствуя, как заволакиваются его глаза, ничего не осмелился добавить. Через несколько минут кузен попросил мальчика принести Устав, который находился где-то в библиотеке. Ребенок поднялся, медленно пересек комнату, все время спрашивая себя, как он разыщет необходимую книгу среди такого количества других. Не сумев разобрать заголовки, написанные на корешках книг, Пол схватил наугад первую попавшуюся и отнес ее офицеру.

– Этот мальчишка к тому же еще и глупец! – недовольно воскликнул лейтенант. – Разве ты не можешь прочитать заголовок, когда его позолоченные буквы так и бросаются в глаза.

– Нет, – прошептал Пол, испытывая в этот раз стыд за свое невежество.

– О, – проворчал лейтенант. – Я забываю, что мать сделала из него плаксу и бездельника. Никогда из этого ребенка не выйдет ничего хорошего.

Пол уловил эти слова, которые, вероятно, не были для него предназначены. Его сердце сжалось, и, с большим трудом сдерживая рыдания, мальчик снова занял свое место у огня, в то время как лейтенант сам подошел к полкам, чтобы взять необходимую книгу. Этот удар по памяти матери проник прямо в сердце осиротевшего ребенка.

Зачем так сердиться на недостатки той, единственной ошибкой которой была чрезмерная любовь к сыну?

О, как бы он расплакался, если бы рядом не было этого непреклонного стража! Он едва решался шевельнуться из страха вызвать новый взгляд презрения. Но между тем как он чувствовал себя таким несчастным, покинутым, пристыженным, слабое утешение проникло в его сердце. "Все же сегодня я не был абсолютным ничтожеством, – сказал он себе. – Бедный индус не умрет этой ночью от холода и голода". И Пол задумался над тем, как это ужасно – умереть от холода и голода!

Несмотря на удручающее одиночество, Пол почувствовал большое облегчение, когда его кузен встал и вышел.

Его присутствие, казалось, усиливало холод.

Мальчик уже так долго смотрел на огонь, что захотел изменить местоположение и снова подойти к окну, откуда ему, по крайней мере, могло посчастливиться увидеть живые существа.

Через некоторое время он увидел Эдгара с траурной повязкой на рукаве. При помощи шпаги тот искал дорогу, медленно, с задумчивым видом продвигаясь вперед, повернув лицо к небу, видеть красоту которого он уже не мог.

Слепой солдат пришел справиться о сыне своей благодетельницы.

Пол посмотрел на него со смешанным чувством радости и стыда. Каждый раз, когда он видел этого бедного отца, он не мог не думать о своем собственном поведении по отношению к Вилфреду и не упрекать себя в этом. Между тем чувство одиночества и потребность в человеческом общении взяли верх, и он обрадовался при виде этого друга, который был знаком с его матерью. Мальчик снова распахнул окно, и так как Эдгар был уже совсем рядом, воскликнул:

– Входите, Эдгар, побудьте со мной. Я совсем один.

Нужно только отодвинуть задвижку у дверей – это очень легко.

Делафорс узнал голос ребенка, хотя в нем отсутствовали привычные повелительные нотки. Зная, какая пропасть отделяет солдата от сына офицера, он повоенному поприветствовал мальчика и ответил: | – Я никогда не был у лейтенанта Шарка; мне трудно | будет найти дверь, если меня не проводят. | – Подождите минуту, я помогу вам, – воскликнул Пол, быстро закрыв окно и побежав к выходу.

Главной целью Пола, когда он вел за собой слепого, было желание развеять свое одиночество. Но самое приятное чувство возникло тогда, когда, попросив его приблизиться к камину, Пол развел веселый огонь.

В течение нескольких минут Эдгар молчал, так как пожатие этой маленькой руки непроизвольно напомнило ему ту, которая так часто сопровождала его.

– О Эдгар, – воскликнул Пол, – я так несчастен, мне кажется, я скоро умру от горя.

Не будем повторять слова, которыми Эдгар Делафорс пытался утешить сироту. Исходя из положения английских войск, он считал, что их дни, дни его товарищей по оружию, сочтены. Было решено, что войска, вместе с женщинами, больными и ранеными, предпримут отчаянное усилие добраться до Джалал-Абада, до этой крепости, удаленной приблизительно на 100 миль, где храбрый Гавелок дал отпор врагам.

Это долгое и опасное путешествие будет совершено в середине суровой зимы, когда земля покроется толстым слоем снега и горные переходы будут полны врагов. Эдгар был убежден, что никто из этих несчастных не достигнет Джалал-Абада живым. Он не часто делился своими мыслями, опасаясь того отчаяния, которое охватило уже самых смелых. Но сам Эдгар испытывал предчувствие человека, который услышал приговор, произнесенный неумолимой смертью. Его слепота, казалось, отняла у него любую попытку к спасению. Но смерть для Эдгара Делафорса потеряла свой ужас. Он не раз видел ее на поле битвы, на зыбких волнах океана, а теперь он чувствовал приближение ее медленных, но уверенных шагов, ожидая ее со спокойствием и терпением христианина.

Если бы Вилфред был рядом с ним, Эдгар, конечно, не смог бы избавиться от бесконечной тревоги о будущем сына, но он думал, что тот уже нашел свой вечный покой. Солдату ничего не оставалось, как выполнить свой долг и умереть, но это был не обычный солдатский долг, так как, будучи слепым, он не мог больше сражаться, но он оставался слугой Христа, чтобы защищать веру.

Эдгар проявил живой интерес к маленькому Вуази, особенно в память о его матери. Бедный ребенок! Без всяких сомнений, скорая жестокая смерть ждет его в самом начале жизни! Слепой солдат, воспользовавшись тем немногим временем, которым он располагал, серьезно и ласково обратился к сердцу мальчика, словно смерть уже стояла у дверей. Пол часто слышал, как мать жаловалась на свою участь, но ее слова не трогали его.

Поглощенный только своими удовольствиями, своим благополучием, он никогда не думал о бессмертии своей души. Беззаботно влекомый спокойным течением, он думал лишь о наслаждениях жизни; понадобилась настоящая буря, чтобы потревожить волну, которая заставила бы его почувствовать, как содрогается несущий его челн, чтобы он услышал о том отдаленном береге и о Лоцмане, вызвавшемся проводить нас на небеса.

– Возвращайтесь скорее! – воскликнул Пол, когда солдат поднялся, чтобы уйти. – Я бы хотел, чтобы вы всегда были рядом со мной. Когда я снова увижу папу и мы отправимся в Америку, вы поедете с нами. Вы больше не покинете нас, и у всех нас будет один тихий дом.

– Тихий дом! Да, я надеюсь, – с грустной улыбкой сказал Эдгар. – Но этот дом, возможно, ждет нас не на земле и не по ту сторону океана.

Глава 14. Побег

Афганец Мюлей отсутствовал дома всю ночь с 5 на 6 января, но Зобеид совсем не волновалась, так как знала, что готовится крупное событие. Англичане собирались покинуть свое убежище и попытаться вырваться на свободу, проложив себе дорогу до Джалал-Абада. Девушка хотела скрыть от Вилфреда опасности, угрожавшие его соотечественникам, но он всегда был в курсе того, что говорили по этому поводу. Мысль о том, что им предстоит долгое, утомительное путешествие через эту враждебную страну, приводила его в ужас. Как избежит неприятностей его бедный отец в суете отъезда? Кто будет его проводником в пути, кто поможет ему преодолеть опасные каменистые горные переходы? В самом слове "отступление" мальчику слышался голос смерти. Вилфред видел вдали снег, все покрывший своим белым саваном, и задрожал при мысли о нежной, привыкшей к удобствам мадам Вуази, которой предстояло это опасное путешествие в такое суровое время года.

Утром 6 января, когда первые лучи солнца только окрасили горизонт, Мюлей с горящими глазами и торжествующим видом стремительно вошел в дом и снял свой ятаган, долгое время висевший без дела.

– Аллах послал нам добычу! – воскликнул он. – Враг в наших руках! Лиса покинула свое логово, свора собак преследует ее. Ференгеи всем скопом выходят из окружения через бреши в крепостных стенах! Я видел их. Я видел их своими глазами! Они движутся – одни на лошадях, другие – пешком, третьи – волоча фургоны, доверху наполненные добром, награбленным у нас. Нас ждет добыча, великолепная добыча! Зобеид, девочка моя, у тебя будут кашемировая шаль и жемчужные украшения, яркая, вышитая золотом куртка, а наш дом украсят те богатства, которые мы вырвем у неверных.

При появлении Мюлея Вилфред приподнялся с полу, затаив дыхание, чтобы лучше расслышать важные известия, принесенные хозяином.

– Так, значит, английские войска отправились в путь? – воскликнул он.

– Ну да, – ответил Мюлей, – они уже в пути, но они никогда не доберутся до Джалал-Абада, никогда! На берегу реки, в темных ущельях, на заснеженных горах – повсюду они встретят нас; вверху, внизу – месть афганцев везде найдет их!

– О, освободите меня, освободите меня! – воскликнул Вилфред, топая по земле закованными в цепь ногами. – Отпустите меня туда, где сейчас мои соотечественники, я хочу умереть там, где погибнут они.

Жестокая улыбка – это было все, чего он добился.

Мюлей уже выходил из дома. Бедный, отчаявшийся раб, сомкнув руки, повернулся к Зобеид.

– О Зобеид, я сойду с ума! – воскликнул он. – Разбей эти цепи, ведь ты сочувствуешь мне! Подари мне свободу, позволь мне увидеть моего бедного отца!

– Брат мой, я не могу сделать то, что ты просишь, – ответила она со слезами на глазах. – Я благодарю Аллаха за то, что твоя жизнь будет в безопасности.

– Я испытываю ужас от такой безопасности! – воскликнул Вилфред, заламывая руки. – О Зобеид, если бы твой отец был слеп и подвергался таким опасностям, разве пожелала бы ты ему такой безопасности? Разве не стремилась бы ты всеми силами твоей души разделить его судьбу, прийти ему на помощь?

И, не сумев сдержать своего отчаяния, мальчик с воплем бросился на пол. Зобеид склонилась над ним, положив руку ему на плечо.

– Брат мой, когда Аллах посылает горе в дом мусульманина, тот говорит: "Это судьба". Он скорбит, но не ропщет. Разве в твоей святой книге нет ничего, что успокоило бы тебя? Когда мусульманин говорит: "Бог добр", разве он предается отчаянию?

Вилфред почувствовал легкий упрек и тотчас поднялся, вытерев горячие слезы, слепившие его глаза. Взяв Библию, он начал листать ее, чтобы найти так необходимое ему утешение. Но сердце мальчика было настолько поглощено единственной, тягостной мыслью, что его глаза хотя и не отрывались от книги, не видели ничего, кроме длинного печального каравана беглецов, который тяжело продвигался вперед по заснеженной дороге. То, что он читал, не имело никакого смысла. Мальчик не мог сосредоточиться.

– Читай вслух, брат мой, – сказала Зобеид.

Но так как Вилфред нерешительно перелистывал страницы святой книги, не зная, какой отрывок выбрать, девочка добавила:

– Прочитай о страданиях Того, Кого вы – христиане, называете своим Спасителем.

Если бы даже молодая мусульманка была чадом Божиим, она не могла бы лучше утешить Вилфреда. Трудности, возникающие у него при переводе на почти незнакомый язык того, что он читал, волнующие слова, торжественное чувство того, что он является для этой молодой девушки вестником вечной истины – все это успокоило мальчика. Зобеид слушала с большим вниманием. Ее забытая работа лежала на коленях. Когда Вилфред закрыл священную книгу, она вздохнула и сказала:

– Когда я слышу такие слова, то ловлю себя на мысли, что хотела бы родиться христианкой.

– Ты станешь, непременно станешь христианкой, Зобеид!

– воскликнул Вилфред. – Я много молился за тебя.

Зобеид подняла на него черные, полные наивного удивления глаза.

– Ты не можешь знать этой молитвы, – сказала она.

– Благодаря Богу я выучил ее! – воскликнул Вилфред.

– Мы, христиане, не повторяем одни и те же слова в надежде быть услышанными. Мы обращаемся прямо к Богу и просим Его о том, что нам необходимо, чего мы желаем.

А я! Я очень хочу, чтобы ты узнала Всевышнего, ты, ставшая моей сестрой!

Зобеид не успела ответить, как дверь отворилась и вошел стройный высокий афганец.

– Дядя! – воскликнула Зобеид, тогда как Вилфред, приятно удивленный, узнал в нем своего друга Османа.

– Где твой отец? – спросил мусульманин, казалось, не заметив присутствия мальчика.

– Он преследует англичан, – ответила Зобеид. – Если бы он был здесь, разве осмелился бы слуга бывшего короля Шаха Суджаха...

– Я больше не слуга короля! – гневно воскликнул Осман.

– Он поверил клевете своих врагов и усомнился в моей верности. Он выгнал меня, на преданность которого он мог бы рассчитывать до конца своих дней. Но дело сделано! У меня больше нет короля, некого больше защищать.

Я отправляюсь в темные долины, где пасутся дикие стада. Мое жилище отныне будет в безлюдных горах.

Я пришел попрощаться с братом и в знак мира в последний раз пожать ему руку, прежде чем навсегда покинуть этот город.

"Осман, – с горячностью воскликнул Вилфред, – сделайте еще кое-что, прежде чем навсегда покинете этот город. Мой отец спас вам жизнь, вы сами говорили об этом. Освободите же его сына! Разбейте эти ужасные цепи, которые держат меня здесь, когда все мое сердце с теми, кто сражается".

Осман с головы до ног осмотрел маленького раба. Он колебался, Зобеид молчала, испытывая к мальчику чувство сострадания, она боялась потерять того, кого называла своим братом. Вилфред заметил неуверенность Османа и, схватив его за руку, умоляюще продолжал:

– Осман, вы, который так любит свободу, разве вы оставите меня в этих цепях? Разве свобода не дороже жизни? Вы любите свою страну и хотите оставить меня здесь, в то время как все, кто говорит на моем родном языке, вернутся на свою родину? О, если у вас когданибудь был отец, которого вы любили, подумайте о моем слепом и беззащитном отце! Разве я не нужен ему, разве он не хочет видеть меня рядом с собой? Осман, разве справедливо, когда разделяют сына и отца?

Мольбы мальчика не были напрасны. Осман вытащил из-за пояса кожаный футляр, в котором находилось множество полезных вещей, достал одну из них и одну за другой разорвал путы, стягивающие ноги Вилфреда. На все это понадобилось меньше времени, чем нам на то, чтобы все это описать. Почувствовав свободу, мальчик запрыгал от радости и тотчас бросился к двери. Но прежде чем он достиг ее, голос Зобеид остановил мальчика:

– Как, Вилфред, ни слова прощания?

Вилфред быстро вернулся, и дети по-братски обнялись.

– Я буду молиться за тебя, – добавил он, прежде чем уйти, – Сюда! – сказал Осман, когда он со своим юным другом сделал несколько шагов. – Мы пойдем по этой пустынной окольной улице. Кабул полон опасностей, угрожающих мне, потому что еще вчера я служил Шаху Суджаху, но еще больше тебе, так как эта белая кожа выдает твое происхождение.

Справедливость этих слов была очевидна. Едва они сделали несколько шагов, как какая-то морщинистая старуха, сидевшая у дверей, начала кричать: Держите его, держите! Раб убежал от своего хозяина!" И тут же эхом отозвались женские возгласы, смешанные с криками детей.

Со всех сторон слышалось: "Ловите его, ловите!

Убейте англичанина! Убейте изменника, который перешел к врагам!" Осман и Вилфред поспешили, преследуемые глухим, угрожающим гулом и топотом шагов. К счастью беглецов, в Кабуле в этот день оставалось мало мужчин, да и те не были настроены воинственно. Между тем, опасность была велика, и Осман, выбирая дорогу, повернул за угол и направился к сводчатому переходу, который, повидимому, вел к развалинам. Вилфред следовал рядом с ним. Через несколько шагов они остановились перед закрытой дверью, которую Осман заставил открыться сильным ударом кулака, и оба беглеца очутились в узкой темной комнате, где сырой запах плесени напоминал о мрачном погребальном склепе. Осман взял мальчика за руку, установилась полная тишина. Они легли на землю в самом затемненном уголке, и в этой угрожающей тишине Вилфреду показалось, что он слышит биение своего сердца. Крики преследователей становились все слабее, пока совсем не затихли и не установилась глубокая тишина.

– Почему же они не стали преследовать нас здесь? – облегченно вздохнув, прошептал Вилфред.

– Может быть потому, что не решились напасть на тигра в его логове из страха перед его когтями, – сказал Осман, дотронувшись до прикрепленного к поясу кинжала.

– Но, – продолжал он, обращаясь к Вилфреду, – нам не следует появляться на улицах днем. Когда сядет солнце и ночь укроет нас своим защитным покрывалом, тогда мы сможем отправиться в путь. А пока отдохнем: нас ждет долгий и утомительный путь.

Сказав это, афганец разделил с дрожащим от холода Вилфредом свою доху, и оба в молчании принялись ждать часа отправления.

Глава 15. Отступление

– Ты умеешь садиться на лошадь? – спросил лейтенант Шарк у Пола, подрагивающего от морозного утреннего воздуха. Вокруг них, взад и вперед около артиллерийских орудий, лошадей, багажа ходило множество людей, занятых последними приготовлениями к отъезду.

– Нет, – робко ответил Пол. Упав с первой же лошади, на которую он попытался взобраться, мальчик заявил, что он еще мал и не приспособлен к таким упражнениям.

– И конечно, ты не можешь шагать? – насмешливо сказал лейтенант. – Что за глупость – везти сюда такого ребенка? – процедил он сквозь зубы. – Что мне с ним теперь делать? – И морщины, бороздившие его лоб, стали еще глубже, чем обычно. Внезапно его осенила мысль.

– Здесь, в фургоне, мы освободим для тебя немного места, от этого экипаж не станет тяжелее, хотя, по правде говоря, бедные животные, которым предстоит его тащить, сами едва могут сдвинуться с места.

Мальчик начал устраиваться на указанном ему месте, хотя это было довольно трудно, так как его неуклюжие ноги не слушались от страха и холода. Ребенок чувствовал себя всеми забытым, ведь каждый был очень занят.

Вскоре караван медленно тронулся в путь вдоль заснеженной равнины. Беспорядочно следовали солдаты в красной форме с блестящими на солнце ружьями, дамы, закутанные в шали и меха, некоторые на лошадях, другие – в повозках; за ними следовали нагруженные слуги, так как полумертвых животных едва хватало, чтобы везти багаж.

Пол смотрел на эту сутолоку и чувствовал себя бесконечно одиноким, находясь в гуще людей. И все же он отдавал себе отчет в тех опасностях, которые ему предстояли.

Он насчитал тысячи вооруженных бойцов и, видя их силу, предполагал непременный успех, забывая при этом, что зима – враг более страшный, чем сабля, и что неорганизованная масса людей часто становится легкой добычей неприятеля.

Прежде чем фургон Пола тронулся в путь, мальчик в последний раз оглянулся, чтобы узнать, нет ли рядом знакомого лица. На некотором расстоянии он заметил слепого Эдгара.

– Эдгар, – крикнул мальчик.

Солдат повернул голову.

– Идите сюда. Вы не сможете шагать в строю, подойдите ко мне.

Эдгар не просил большего, но нужно было суметь пробраться через множество препятствий: лошадей, ружей, ящиков и коробок, других предметов, преградивших дорогу к мальчику. Пол вскоре и сам заметил, что слепой не сможет пробраться. Несколько мгновений он колебался и, озираясь по сторонам, ждал, не избавит ли его ктонибудь из этого затруднительного положения. Но каждый был занят своими делами. Ограниченный в своих возможностях, Пол неловко спустился с фургона и предпринял попытку пробраться через толпу к Эдгару, что показалось ему настоящим подвигом. И действительно: то его толкали здоровые парни в военной форме, то носильщик, нагруженный огромной коробкой, чуть не опрокинул его, в завершение всего мальчику пришлось низко наклониться, чтобы пройти рядом с лошадью, которая могла его укусить.

В первый раз в жизни мальчик пытался действовать самостоятельно, победив свою робость и природную нерешительность, и это было для него настоящим приключением.

Поэтому, оказавшись рядом с Эдгаром, он чувствовал себя победителем.

– Я покажу вам дорогу, – сказал он, гордясь возможностью предложить свою помощь. – Я провожу вас к своему фургону. Но, по правде, вы в нем не поместитесь, там есть место только для меня. Зато вы сможете держаться за тележку и так без труда добраться до Джалал-Абада.

– Благослови вас Бог за ваши добрые мысли и дела, – сказал Делафорс, горячо сжимая протянутую к нему маленькую руку.

Пол испытал чувство удовлетворения, несмотря на то, что он только из милосердия приблизился к Эдгару.

– Я способен на добрые поступки, – снова подумал он.

– Если бы бедный Вилфред был жив, он не смог бы сделать для своего слепого отца больше, чем я. Оказывается, приятно быть добрым по отношению к кому-либо.

Пол едва успел забраться в свою тележку, как сильный удар хлыста заставил несчастных животных тронуться с места.

Делафорс без всякого труда следовал за ним пешком: фургон продвигался медленно, поскольку колеса увязали глубоко в снегу. Лошади, измученные еще до отъезда, останавливались каждую минуту, чтобы передохнуть. Их худые бока дымились на морозном утреннем воздухе.

Пол, счастливый, что избежал одиночества, все время болтал с Эдгаром. Он сказал ему, что очень рад возможности снова увидеть отца. Но, возможно, здесь было гораздо меньше сыновней привязанности, чем желания избежать надзора сурового лейтенанта.

Он с радостью покидал Кабул. В сущности, мальчик был бы рад любому приключению, способному изменить его жизнь. Он не переставал говорить, то расспрашивая о чем-то своего спутника, то делясь с ним своими детскими впечатлениями о том, что происходило вокруг.

– Вон толпа афганцев смотрит, как мы отъезжаем! Я не люблю взгляды этих людей! Вон тот показывает свои белые зубы, держась за рукоятку сабли! Если бы они только осмелились, то напали бы на нас. Но нас слишком много. Они наблюдают за вооруженными солдатами и лошадьми, везущими тяжелые пушки... О, какой холодный ветер, он дует вам прямо в лицо! Надеюсь, в Джалал-Абаде нам будет хорошо и тепло! Вчера из остатков сломанного стула мы развели слабый огонь! Мне кажется, прежде чем мы доберемся до города, мы все замерзнем!

Мне сказали, осталось еще 100 миль, а этот фургон движется, как черепаха. Интересно, где нам предстоит ночевать сегодня и завтра? Нам нужно найти какоенибудь пристанище, не так ли?

– Мы, конечно же, найдем его, – сказал Эдгар низким уверенным голосом, не думая о земном убежище.

Прошло много времени. Едва караван преодолел полмили, как возникло первое препятствие: нужно было пересечь реку. Так как она была не глубока, многие, в том числе и женщины, пересекли ее вброд, рискуя лишь замочить свою одежду, которая вместо того, чтобы высохнуть, замерзала на них.

На некотором расстоянии находился маленький дощатый мост. Оставшиеся люди направились в ту сторону.

Человек, правивший фургоном Пола, знал, что бедные животные никогда не смогут пересечь этот поток и поэтому сразу направился к мосту. Пока бедные животные изо всех сил пытались взобраться на мост, одна из лошадей опрокинула в воду проходившего мимо молодого человека. По грубым ругательствам Эдгар тотчас узнал Жака-барабанщика.

– О, хотя бы ради сегодняшнего дня не бранитесь, Товлер, – серьезно сказал слепой солдат. – Возможно, что, не дождавшись рассвета, мы будем вынуждены дать свой последний отчет. Для большинства из тех, кто сегодня покинул Кабул, смерть гораздо ближе, чем ДжалалАбад.

А пока есть время, давайте найдем более надежное убежище, чем его стены.

На этот раз Жак ничего не ответил. Он молча продолжал свой путь. Что касается Пола, напуганного этими суровыми словами, то он воскликнул:

– Разве вы считаете, что враг может напасть на нас?

Разве у нас есть основания бояться?

– Бояться? – тихо повторил Эдгар и, не отвечая на вопрос прямо, сказал: "Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь – крепость жизни моей: кого мне страшиться?" (Пс. 26,1).

Пол не решился переспросить его. Спокойное, бледное лицо солдата говорило, что ему больше не на что надеяться на земле. Мальчик поудобнее расположился в фургоне, дрожа при мысли о том, какой приговор вынесет завтрашний день этому каравану.

Он долго молчал, не решаясь заговорить.

– Как беспорядочно идут солдаты, – сказал он, наконец.

– Они все разбрелись по полю. Все это так отличается от парада! Тогда, выстроенные в длинные шеренги, они одновременно начинали шаг и все слаженно маневрировали.

Посмотрите туда, – воскликнул мальчик, забыв, что его спутник слеп, – они выгружают свой багаж, весь снег усеян оставленными вещами. Что мы будем делать? – с тоской продолжал Пол. – Все это захватят афганцы: наши кровати, продукты. А нам еще предстоит такой длинный опасный путь! К счастью, – сказал он себе вполголоса, – у меня в кармане есть несколько сухарей, чтобы перекусить.

Сейчас я съем несколько из них.

И, выполняя свое желание, Пол начал грызть сухари.

Утолив разыгравшийся на свежем воздухе аппетит, мальчик остановил взгляд на слепом солдате, уже несколько часов шагавшем за фургоном, на каждом шагу по колено проваливаясь в снег. Пол прекрасно знал, что ему вряд ли сегодня удалось поесть. Совесть и пробуждающееся сострадание нашептывали ему: "Поделись с ним едой", в то время как эгоизм твердил: "Этого не хватит на двоих, путешествие еще только началось". Некоторое время Пол колебался. Он съел сначала один, потом два сухаря, прежде чем решиться, и, наконец, третий протянул солдату. Эдгар взял его с благодарностью, и мальчик снова испытал чувство удовлетворения, которое однажды уже растрогало его.

Читатель, возможно, подумает, что этот благородный поступок вряд ли достоин внимания; но забыть себя ради другого – это было еще неведомо Полу. Еда, отданная индусу, пришлась ему не по душе; одеяло было лишним, он не испытывал в этом недостатка, но сухарь мальчик отдал прежде, чем утолил свой аппетит; он был предпоследним, и Пол уже начал предвидеть возможные лишения: голод, а может быть, и смерть.

С наступлением ночи одна из лошадей, тянувших фургон, в изнурении опустилась на землю. Погонщик тщетно прилагал усилия, чтобы заставить ее подняться. Фургон двигался так медленно, что большинство всадников и тех, кто шел позади пешком, обогнали его. Испытывая ужас от возможности остаться в этой враждебной стране и попасть в руки афганцев, которые, наверняка, где-то поблизости высматривают ослабевших и отставших, проводник бесшумно распряг другую лошадь и, прежде чем Пол и Эдгар заметили его, оседлал ее и последовал за караваном. Звук копыт лошади, удаляющейся так быстро, как только позволяли ее последние силы, дал Эдгару и мальчику понять, что товарищ оставил их на верную смерть.

– Что с нами будет? Что с нами будет? – в отчаянии воскликнул Пол. – Мы не сможем догнать караван. Нам остается только лечь в снег и умереть!

– Мужайся, мальчик мой, – сказал Эдгар, поднимая на руки полумертвого от холода и страха ребенка. У меня крепкие ноги, а ты прекрасно видишь. Я понесу тебя, а ты будешь моим проводником. Бог придет нам обоим на помощь.

Пол прижался в своему покровителю, который был для него не только источником тепла, но и средством передвижения.

Эдгар чувствовал на своей щеке дыхание ребенка и думал о своем Вилфреде, в душе благодаря Бога за то, что Он избавил его сына от таких страданий.

В этот тяжелый час Эдгар вспоминал отеческую крышу, дом своего детства и горячо молил Бога за всех тех, кого он покинул таким молодым и кого он уже никогда не уви196 дит.

Вскоре наступила полная темнота. Пол совсем ничего не видел в темноте, и Эдгару пришлось устроить ночлег.

– Что же мы будем делать? – всхлипывал Пол.

– Помолимся и обратим наши души к Богу, – сказал слепой солдат.

Оба опустились на колени прямо в снег и начали читать полную преданности и веры молитву, обращаясь к Тому, Кто единственный в их одиночестве мог прийти к ним на помощь. Казалось, он говорил Богу: "Вот кто меня убивает, я надеюсь на него". Пол сосредоточенно слушал.

Ему казалось, что солдат разговаривает с Богом, находящимся здесь, совсем рядом с ними. И хотя голос Эдгара раздавался далеко в пустынной тишине, она казалась мальчику менее отчаянной и пустынной.

Поднявшись, Делафорс начал разгребать снег руками, чтобы освободить место для себя и ребенка, которого Бог доверил ему. Пол смотрел на него при слабом свете луны. Сердце мальчика навсегда привязалось к этому единственному человеческому существу, которое еще заботилось о нем. Ребенок держал в руке свой последний сухарь, который был крошечной частью тех обильных обедов, к которым он так привык и без которых нужно было сегодня обойтись.

Если бы Делафорс мог только подумать, что сухарь был последним, он, конечно, не притронулся бы к нему.

Но, не зная этого, он охотно взял его. Затем, сжав мальчика в своих объятиях, Эдгар изо всех сил пытался защитить его от холодного ночного ветра, а мальчик, закрыв усталые глаза, думал, что засыпает на отцовской груди.

Глава 16. Неожиданность

Уже час слепой солдат и ребенок отдыхали под звездным небосводом, как вдруг раздался выстрел, за которым последовали крики англичанина.

Эдгар тотчас проснулся. Через секунду он был уже на ногах и, несмотря на слепоту, бросился к тому месту, откуда прозвучал выстрел. Он не мог оставаться безучастным, слыша отчаянный крик, хотя сам был бессилен оказать помощь. Пол, сонный, с трудом осознавая то, что делает, следовал за своим спутником из страха хотя бы на минуту остаться одному.

Но Эдгар пришел слишком поздно, чтобы предотвратить смертельный выстрел, настигший его соотечественника.

Пол увидел на окровавленном снегу две неподвижные человеческие фигуры в последней схватке их жестокой борьбы. Один был в английской форме, другой – мусульманин.

– Эдгар, он убит! – в ужасе воскликнул Пол. – Это барабанщик, который бранился вчера утром на мосту.

– А Мюлей отомстил за своего сына, – на последнем издыхании прошептал афганец.

Пораженный страхом, Пол умолял Эдгара уйти с этого места. Ему казалось, что афганец сейчас поднимется и будут новые жертвы. Но Эдгар, склонившись над безжизненным телом барабанщика, хотел убедиться, не осталось ли каких-либо признаков жизни. Он позвал его, но не получил никакого ответа. Все было кончено. Губы, всегда готовые произнести ругательство, сомкнулись навсегда.

Человек, откладывавший свое покаяние на более долгий срок, был мертв.

Внезапно Пол схватил Эдгара за руку и с трудом сдерживая отчаянный крик, прошептал:

– Сюда идут! Я уже различаю в темноте тюрбаны! Они убьют нас!

– Наши души возьмет Бог, – сказал Эдгар. Он думал, что наступил его последний час, но несмотря на это, голос солдата остался спокойным и мужественным. Ему ответил радостный крик, и две детские руки нежно обняли его.

– Это мой отец, мой любимый отец! Я узнал бы его голос из тысячи! – воскликнул Вилфред.

Это было слишком! Найти сына в миг ожидания смерти, услышать его милый голос, исчезнувший, казалось, навсегда; прижать мальчика к своему сердцу, которое столько выстрадало! Волнение превысило силы отца, и мужчина зарыдал, как ребенок. Этого не может быть! Он заблуждается! Чувства обманывают его! Его Вилфред рядом? Это его руки обнимают отца так крепко? Да, во время изнурительного путешествия Эдгар благодарил Бога за то, что Он избавил ребенка от таких опасностей и тревог, забрав его в лучший мир. Но теперь он видел сына живым рядом с собой, и его сердце переполняла благодарность к Тому, Кто, так больно ранив отца, наконец исцелил его.

Вилфред так наслаждался счастьем снова видеть отца, что прошло некоторое время, прежде чем он увидел Пола. Но как только он заметил его, то, забыв прежние обиды, по-братски пожал его руку. Сын благодетельницы стал его товарищем по несчастью.

Все это время Осман долго и неподвижно созерцал тело своего брата. Скорбь гордого афганца не могла быть выражена сильнее, чем в этом молчании. Он стоял рядом – угрюмый и мрачный. Если бы убийца Мюлея был жив, он бы убил его, отомстив за своего брата. Таков был закон крови, но ничего нельзя было сделать: этот закон соблюден.

Между тем, холод напомнил Эдгару и его спутникам, что время и место не позволяют дольше изливать ни радость, ни отчаяние. Вилфред, чья находчивость ярко проявлялась в сложных ситуациях, заметил на некотором расстоянии лежавший на снегу бочонок, оставленный кем-то из каравана. Осман открыл его ножом, и все были приятно удивлены, найдя в нем копченое мясо.

– Это послал нам Бог! Здесь есть чем перекусить и из чего разжечь огонь.

Оживленный и радостный, как если бы готовился пир во дворце, Вилфред, с помощью Османа, разломил бочонок, разложил еду на земле, предварительно расчистив снег, а затем с помощью огнива разжег огонь, и вскоре его красные отблески осветили ночь. Еда была уничтожена с жадностью, свидетельствовавшей о том, как проголодались наши бедные путешественники.

И хотя пища была довольно скромной, никогда Пол не ел ничего вкуснее. Это было странное зрелище: костер посреди белой равнины. Пламя высвечивало бледные тени беглецов и суровые черты лица афганца в живописном костюме. Но вскоре от костра остался один только пепел, и Эдгар и Осман принялись обсуждать, как им лучше всего поступить. Англичанин хотел догнать караван, но афганец убеждал его, что даже в случае успеха они подвергнутся неминуемой гибели.

– Ни один англичанин не выберется живым из ущелья Джукдулук. Наши воины заняли все высоты и ожидают там англичан: от них не останется ничего, кроме груды трупов. Пойдемте со мной в горы, где я жил, пока не началась война и пока я по глупости не променял свое тихое жилище на мнимые удовольствия лживого двора. Вы устали, но для ваших усталых ног будет вреден этот предательский сон, который не только не выведет вас из оцепенения, но еще и погубит вас. Поднимайтесь, и мы отправимся в путь, огонь уже погас и только движение согреет нас.

Последовав совету Османа, маленькая группа из четырех человек отправилась под его руководством в путь.

Но прежде чем покинуть это место, Осман совершил обряд погребения так, как это позволяли условия. Он забросал тела Мюлея и барабанщика снегом. Затем, прочитав отрывок из Корана, он удалился от пригорка, обозначавшего место, где покоились два трупа.

– Мюлей умер как герой, со шпагой в руке, повернувшись лицом к своему врагу, – проговорил афганец с покорностью, свойственной магометанам.

– Но Зобеид, бедная Зобеид! – прошептал Вилфред, перед которым возник образ отчаявшейся девочки. И, погруженный в свою радость, он вздохнул при мысли о ней.

Маленький караван медленно приближался к горам.

Полу, не сделавшему за сегодняшний день ни шагу, было стыдно жаловаться на свою усталость, когда он видел, как быстро шел его юный спутник несмотря на то, что прошагал весь день.

Вилфред решительно отказался от помощи отца. Он слишком счастлив, – объяснил мальчик, – чтобы чувствовать усталость. И так они продвигались по снегу все время вперед: Осман шел впереди, ориентируясь по звездам, рассыпанным по небосводу. Наконец, они подошли к такому крутому подъему, что Вилфред испугался за своего отца. А обессилевший, испуганный Пол уселся на камень у края дороги и расплакался.

– Плачут только женщины, отчаиваются лишь безумцы, – пренебрежительно обратился к нему Осман. – Если ты останешься здесь, ты погибнешь. Нужда – самый лучший помощник. Она любого заставит подняться.

Пол с усилием поднялся, его ноги болели, а между тем, надо было либо идти вперед, либо умереть. И в этот момент он подумал о своей матери. Он представил себе ее страдания. Если бы она видела его в таком положении!

И тогда, может быть, впервые в жизни, он почувствовал цену привязанности и любви. Но мальчик не мог и предположить, что в этот момент он проходил суровую школу дисциплины, которая должна была изгнать из его сердца эгоизм, укоренившийся там в первые годы его счастливой и беззаботной жизни.

Разве Эдгар и Вилфред устали меньше, чем молодой Вуази? Они утомились еще больше, но были мужественны и черпали силы из того источника, у которого Пол знал только название. Для слепого Эдгара дорога была еще труднее и мучительнее. Каждую минуту, несмотря на осторожность и заботы сына, он натыкался на непредвиденные препятствия, ушибался, рисковал упасть из-за ухабов.

Большим облегчением для четверки людей, с таким трудом поднимавшихся по горе, было увидеть на повороте тропинки человеческое жилье.

Эдгар и дети, изнуренные, не способные произнести ни слова, едва войдя в дом, растянулись на голом полу, чтобы вкусить отдых. Через несколько минут все спали глубоким тяжелым сном. Природа взяла свое.

Тотчас в хижине воцарилась полная тишина, в то время как снаружи ветер ломал ветки оголенных деревьев и гнал тяжелые тучи. Вскоре повалил снег.

Глава 17. Новые усилия

На следующее утро Пол Вуази проснулся самым первым; солнце стояло уже высоко над горизонтом, когда он открыл глаза. Он огляделся вокруг, не в состоянии понять, где он находится и какая причина привела его сюда.

Но его больные ноги тотчас напомнили ему о страданиях и усталости, пережитых накануне. Хижина, в которой он находился, была одноэтажным каменным сооружением.

Крыша, выступающая наружу, опиралась на деревянные столбы и образовывала перед домом что-то вроде веранды.

Комната, где спали путешественники, с трудом отвечала тем представлениям об удобствах, к которым привык Пол. Она была пустая, за исключением наполовину заржавевшей железной решетки, где Осман разжигал огонь. Но там виднелась лишь горстка дымящегося пепла.

Рядом стоял вещевой мешок барабанщика, в котором было немного еды. Его принес афганец. Вид этого мешка бесконечно обрадовал мальчика, первым желанием которого было удовлетворить свой аппетит. Но будучи слишком усталым, чтобы подняться, мальчик снова растянулся на земле в том углу, где еще спал Эдгар со своим сыном.

Когда Пол, опершись на локоть, смотрел на спящего солдата, в голову ему пришла мысль: сон напоминал ему смерть. Лицо слепого солдата было таким же бледным, как и у матери Пола, когда он запечатлел на ее холодном лбу свой последний поцелуй. Щеки Вилфреда, напротив, горели, его черты не были так неподвижны, как у отца; внутреннее волнение выражалось внешне, его пальцы беспорядочно двигались.

Внезапно мальчик открыл свои голубые глаза и отчаянно закричал:

– Снимите с меня эти цепи! Освободите меня! Разве вы не видите, что я должен отправиться на помощь отцу?

Голос любимого сына пробудил отца.

– Милый мальчик, я здесь! – воскликнул он. Но разум Вилфреда помутился. У мальчика был жар, он продолжал бредить. То он видел себя в руках своих преследователей, то погребенным под снегом. Затем все вчерашние приключения были забыты, и он, воображая, что все еще находится у Мюлея, звал Зобеид, умоляя ее освободить его от цепей. Наконец, мальчик узнал отца, прижался к нему, заклиная никогда больше не покидать его из страха, что они больше никогда не увидятся. Бедный ребенок мужественно переносил усталость. Но, не выдержав последнего усилия, организм его сдал.

– Что можно сделать для него? Что я могу сделать? – воскликнул Пол, опасаясь за здоровье своего спутника.

Щеки Вилфреда горели, но ноги и руки были холодны, как лед.

– Прежде всего нужно разжечь огонь, – сказал Эдгар, растирая маленькие отмороженные ноги, напрасно пытаясь их отогреть.

– Но огонь погас и совсем нет дров, – печально проговорил Пол.

– Так разыщи их, иначе мой сын умрет от холода! – воскликнул солдат.

– Я отдал бы все на свете, чтобы Эдгар прозрел и смог ходить сам, – подумал Пол, тяжело поднимаясь с земли. – А, я знаю, что делать! Я найду этого афганца, которого Вилфред называл Осман, и он сделает все, что нужно. Или, может быть, здесь есть слуга? – Пол вышел и пробежал несколько комнат, громко призывая Османа, но не получил никакого ответа и не заметил в доме признаков жизни. Осман исчез.

– Разве ты не несешь дров? – сказал Эдгар мальчику, возвратившемуся с пустыми руками.

– Я не нашел ничего во всем доме, – ответил Пол.

– Тогда поищи снаружи, – воскликнул Эдгар, чьи усилия вернуть тепло отмороженным ногам ребенка оказались напрасными.

Мысль оказаться на холоде, в снегу, показалась Полу Вуази невозможной. Но необходимость и сострадание заставили его открыть дверь. Внезапный порыв холодного ветра заставил его отступить. Но, собрав все свое мужество, он вышел и закрыл за собой дверь.

Перед глазами мальчика предстало великолепное зрелище, которое вчера скрывала темнота. Холмы и скалы в своих белых одеждах непорочно сияли на солнце.

Только несколько обнаженных деревьев да вечнозеленые ели нарушали это строгое однообразие. Не было никаких следов, свидетельствовавших о присутствии в этих местах человека: снег, выпавший ночью, замел следы наших путешественников. Торжественная красота царила в этом уединенном месте, залитом алмазным сиянием, щедро излучаемым солнцем. Но мальчик не умел восхищаться творением Бога. Это широкое пространство казалось ему мрачным и полным опасностей, и он испытывал желание повернуть назад.

– Как страшно очутиться здесь совсем одному, – подумал он. – А если я потеряюсь в снегу? Если я встречу какого-нибудь ужасного афганца, который убьет меня, как барабанщика? И потом, где же я найду дров?

Словно в ответ на его вопрос, с ближайшего дерева в этот момент упало несколько сухих веток. Они были совсем маленькими, но это происшествие придало мальчику смелости.

– Может быть, их много там, где столько деревьев? – говорил он себе. – Но решусь ли я отправиться так далеко?

Если бы Вилфред не был так болен! Ах, бедный Вилфред! Он никогда не щадит себя и не боится никаких трудностей! Как он, должно быть, страдал вчера вечером!

И все-таки не поддался усталости! Нет, он не умрет от холода, я помогу ему!

И Пол смело отправился вперед.

– Разве Эдгар не говорил мне, что Бог заботится о Своих ближних? Разве Он не защитит меня в моем добром деле? Я поделился вчера едой с Эдгаром, а Бог снова послал мне поесть. И теперь я рад, что поделился тогда своим сухарем. Мне кажется, помогая ближнему, мы никогда не будем чувствовать себя плохо. Бог воздаст нам за все, что мы потеряем. И при этом, отдавая, мы испытываем настоящее чувство удовлетворения.

Итак, в своей вере в провидение Бога Пол преодолел свой эгоизм и направился к небольшому лесу на склоне горы. Часто, услышав какой-нибудь подозрительный шум, мальчик останавливался, прислушивался или оборачивался.

В голову ему пришли рассказы о волках.

"Волки, – думал он, – переполняют леса, может быть, и здесь они тоже есть?" Он не раз вздрагивал, думая, что слышит рычание хищника. Дважды он чуть не вернулся назад, но переборол себя, а когда он оказался на опушке леса, ему уже некогда было думать о своих воображаемых страхах. Мальчик принялся собирать ветки, устилавшие землю. Он быстро собрал большую охапку хвороста, взгромоздил ее на плечо и быстрым шагом отправился к жилищу Османа. Запыхавшийся, он удовлетворенно положил ее у широкой железной решетки. Он думал, что совершил настоящий подвиг.

Но внезапно возникло новое препятствие: хворост не разгорался, а спичек в доме не было. Как развести огонь? С какой легкостью накануне Вилфред разжег огонь от одной искры! Но никогда еще в своей жизни маленький Вуази не делал ничего подобного. Огниво было здесь, но как им воспользоваться? Несколько раз мальчик бросал его на землю, но не добился ничего, а только поцарапал себе руки.

– Я не могу! Это бесполезно! – воскликнул он.

– Но это необходимо, не отчаивайся! – ответил Эдгар.

И снова заговорила необходимость. Бедный Вилфред дрожал на руках отца. Пол снова принялся за дело, и, благодаря настойчивым усилиям, а также указаниям Эдгара, ему удалось, наконец, разжечь огонь. Искра, упавшая на сухой лист, пробудила огонь. Радостный крик вырвался из его груди, когда он увидел, как разгорается, потрескивает пламя, а по комнате распространяется тепло.

– Что бы мы делали без тебя? – сказал Эдгар, поднося своего бедного сына к огню.

– Как я счастлив, – думал Пол. – Теперь про меня больше не скажут, что я ничтожество. Но мне придется туго, если весь хворост, который я собрал, сгорит в этом огне. Эта охапка поглощается с ужасающей скоростью", Однако Пол, хотя и не имел ни малейшего желания снова подвергать себя испытанию, которое так победно выдержал, решил сделать сегодня еще два похода в лес.

Еще давала о себе знать усталость прошедшего дня и боль в ногах, что делало эту работу довольно тягостной.

Благодаря движению у него разыгрался хороший аппетит, а похвала его отзывчивости вызвала неизвестное ему чувство удовлетворения от помощи другим.

Весь день Вилфред находился в состоянии оцепенения, и отец не отходил от него ни на минуту.

К вечеру вся дневная работа была закончена, и Пол сел рядом со своими товарищами. "Как Эдгар любит своего сына! Весь день, без устали, он держал его на руках, ни минуты не думая о себе, о своих собственных страданиях, А между тем ему было на что жаловаться: он слеп, его ноги покрыты синяками. Я не понимаю, как он может выносить все это. Да, он нежно любит своего сына, и когда я думаю об этом, мне кажется, что моя бедная мать любила меня точно так же". При этом воспоминании глаза Пола наполнились слезами. А я, я не заслуживал такой любви. Вилфред всегда думал о своем отце, он старался сделать для него приятное, никогда не заставлял его повторять одно и то же два раза, тотчас и с радостью выполнял его просьбы! Я никогда не был для своей матери таким сыном!" И горькие воспоминания поглотили мальчика: потерянная навсегда возможность доказать свою любовь, бесконечные проявления нежности, которые были оплачены мрачным безразличием или неблагодарностью и даже гневом. Он вспомнил, сколько горя причинил матери, как утомлял несчастную больную даже в ее последние дни.

Это были единственные мысли Пола, всю горечь которых он почувствовал. Возвращение к самому себе заставило его быть серьезным.

Но слишком поздно было вспоминать прошлое, нужно было смотреть в будущее. "О, если только Бог поможет мне найти моего дорогого отца, – говорил себе Пол. – Я буду для него таким же сыном, как Вилфред. Я постараюсь сделать своего отца счастливым, какой должна была быть моя бедная мать. Все это время я был злым, неуклюжим эгоистом, но теперь я знаю: счастье – в помощи другим людям, а не в любовании собой, в работе, а не в праздных играх".

Разве не было в этих размышлениях наедине с собой отклика Всемогущего на молитву умирающей матери?

Все, чего она так боялась для сына: одиночества, опасности – разве не стали они в руке Бога благословением юной души? Бог посчитал самым лучшим заставить ребенка пройти этот трудный, тернистый путь, который поможет ему ободриться и познать Спасителя.

Глава 18. Тучи сгущаются

В последующие дни отвага и энергия Пола подверглись довольно суровому испытанию. Жар Вилфреда спал, но мальчик был так слаб, что не мог передвигаться и выполнять какую то ни было работу. Необходимость собирать хворост была полностью возложена на Пола.

Но это была нелегкая задача, особенно теперь, когда нужно было не просто собирать упавшие ветки, а отламывать их, взбираясь на деревья. Ему нужно было также набирать снег, чтобы растопить его у огня, который он разжигал каждое утро, и выполнять множество других работ, незначительных, но очень утомительных для ребенка, привыкшего ко всевозможным удобствам и до сего дня думавшего только о развлечениях.

Между тем не работа больше всего удручала Пола Вуази. Был другой повод. Копченого мяса становилось все меньше, и после каждого обеда мальчик с ужасом замечал, что скоро от принесенных Османом продуктов ничего не останется. Что тогда делать? Где найти новые средства к существованию? Что можно найти на этих заснеженных вершинах? Дичь? Но Пол не умел охотиться.

Во всей округе не было никаких признаков человеческого жилья, никого, к кому можно было бы обратиться за помощью.

Осман, как мы уже видели, исчез. Что с ним стало?

Почему он спас своих спутников и тут же исчез? Эти мрачные размышления не переставали тревожить мальчика.

Все три дня после исчезновения Османа Вилфред спал. Его голова покоилась на мешке барабанщика. Наконец он слабо приподнялся и подозвал Пола к себе.

Они были одни в комнате, Эдгар вышел на веранду, чтобы разломать длинные ветки, принесенные маленьким Вуази.

– Пол, ты чем-то озабочен? – вполголоса проговорил больной.

– На это есть причина, – ответил мальчик.

– Мне кажется, я догадываюсь, – продолжал Вилфред, оглядываясь на дверь, чтобы удостовериться, не слышит ли его отец. – У нас кончаются продукты, не правда ли?

– Их едва ли хватит на сегодня, – вздохнул Пол. – Это жестоко со стороны Османа завести нас сюда, чтобы оставить умереть от голода.

– Я уверен, что он вернется. Я полностью доверяю ему, – сказал Вилфред.

– А вдруг он убит по дороге? – возразил Пол.

Вилфред был серьезен и задумчив. Не в первый раз эта мысль приходила ему в голову: опасности, которых они с Османом избежали в Кабуле, невозможно было так быстро забыть. Он увидел, как много у Османа врагов, и поэтому его жизнь не может находиться в безопасности.

Вилфред понимал всю сложность их положения так же ясно, как и его юный спутник. Но несмотря на свою слабость, он попытался развеять его страхи и опасения.

– Очевидно, нам придется растянуть продукты насколько это возможно. Ты распределишь пищу, – сказал Вилфред.

Пол вздохнул, думая о той доле, которую часто приберегал для себя. Но Вилфред не заметил этот вздох.

– Итак, сегодня вечером, – продолжал он, – ты дашь мне только маленький кусочек, величиной с два пальца.

Но я тебя умоляю, – и голос его задрожал, – не говори об этом ни слова моему отцу. Если он только узнает об этом, то умрет от голода, чтобы спасти нас.

Но эти предосторожности были напрасны. Делафорс уже давно волновался по поводу длительного отсутствия Османа и стремился найти новый источник, чтобы восполнить продукты, подходившие к концу. Но не зная, сколько их еще осталось, он вошел в дом и расспросил Пола, которому, к большому огорчению Вилфреда, ничего не оставалось, как рассказать всю правду.

– Нам нужно быть осторожными в настоящем и с надеждой смотреть в будущее, – сказал Эдгар. – Мы будем неблагодарны, если начнем сомневаться в любви Того, Кто так неожиданно спас нас. Возложим наши заботы и нужды к Его стопам и будем уверены, что Он ответит нам по Своей мудрости и милосердию. В ожидании этого нам нужно беречь свои запасы, – сказал солдат с улыбкой, обнадежившей мальчиков. – Я буду присматривать за оставшимися продуктами. Тот, кто будет работать больше всех, будет больше получать. Но, я думаю, лучше всего, если мы все придержим свой аппетит, так как, сэкономив сегодня, мы оставим кое-что на завтрашний день.

Эти доводы были так справедливы, что Пол без жалоб подчинился им. Он полагал, что скудный обед не так уж плох. Эдгар, думая, что оживленная беседа заставит забыть о скромной еде, раскрыл перед своими юными друзьями свои богатые познания и воспоминания. Слушая эти истории о прошлом, Пол забывал о своем ненасытившемся желудке, а глаза Вилфреда непривычно сияли.

"Интересно, – говорил Пол, – откуда Эдгар черпает свои знания? История Рима и Греции знакомы ему, как будто он ничем другим не занимался. Он слишком образован для простого солдата. Стыдно, что я не умею даже читать! Если о человеке судят по его знаниям, то я представляю из себя жалкую картину. Я, сын офицера, почему не научился, когда имел такую возможность? Я даже не знаю имен этих великих героев, о которых рассказывали сегодня вечером. Я способен лишь разжигать огонь. И хорошо, что я еще это умею делать".

Веселье, которым Эдгар пытался поднять дух своих юных спутников, стоило ему больших усилий. Его беспокоила судьба своих соотечественников, находившихся в этот час в мрачных горных ущельях. Что же касалось его самого и детей, то в сердце Эдгара разгорелась борьба между опасениями и верой, борьба, о которой его юные спутники даже не подозревали. А дети, переложив на слепого солдата слишком тягостные для них заботы, снова набрались мужества и полностью доверились его мудрости и предупредительности. А поскольку его лицо не выражало терзавшей его тревоги, дети чувствовали себя в безопасности.

Лишь оставаясь в одиночестве, Эдгар погружался в свои мрачные мысли. Он опускался на колени, так как находил утешение только рядом со своим небесным Отцом.

Он молил Бога за детей, которых в этот час опасностей и тревог называл своими, и умолял Всевышнего пощадить их.

Эдгар молился, когда раздался радостный крик. Это был голос Пола, прозвучавший на некотором расстоянии от хижины. В тот день Вилфред, передвигавшийся еще с трудом, в первый раз после болезни вышел на улицу и грелся под теплыми солнечными лучами. Он тоже услышал радостный возглас и повернулся в ту сторону, откуда он донесся. На небольшом расстоянии, на склоне, который путешественники пересекли, чтобы добраться до хижины, можно было видеть Пола, подбрасывающего вверх свою шапку, а немного подальше – тяжело нагруженную лошадь. Ее вел под узды афганец, в котором Вилфред сразу узнал своего друга Османа. Несколько шагов поодаль за ним следовала другая лошадь с девушкой, укутанной с головы до ног. На эту закутанную фигуру и было обращено все внимание Вилфреда, именно к ней он поспешил так, как только позволяли его ослабевшие ноги. Пока Пол помогал Осману разгружать лошадь, Вилфред радостно встретил ту, которая была его покровительницей и другом в плену.

Это действительно была та бедная афганская девушка.

Она очень изменилась за те несколько дней, пока Вилфред не видел ее. Когда она подняла свое покрывало, мальчик увидел, что эти когда-то сиявшие огромные черные глаза были полны слез. Они снова полились, когда девочка, увидев своего юного друга, прошептала:

– Аллах вернул тебе отца, Вилфред, но забрал моего.

– Мой отец станет твоим отцом! – воскликнул Вилфред; ему очень хотелось добавить: "Мой Бог будет твоим Богом, моя сестра!" Зобеид спустилась с лошади и в сопровождении Вилфреда вошла в жилище своего дяди, которое отныне станет ее домом. Она вздрогнула, увидев человека в английской военной форме, и быстро опустила покрывало.

Затем, вспомнив, что солдат слепой, девочка тихо обратилась к Вилфред у на местном наречии:

– Я забыла, что Аллах обездолил твоего отца, что все вокруг окутано для него мраком.

– Напротив, все для него – свет, по крайней мере, для его души.

Зобеид достала хорошо известную книгу.

– Какое счастье: ты принесла мою Библию!

– Глаза моей души слепы, – сказала Зобеид, возвращая книгу своему юному другу, – и эти страницы для меня то же самое, что сияющее солнце, небеса и заснеженная гора для твоего слепого отца. Я не могу понять красоту этих страниц, но сохранила эту книгу в память о тебе. Я говорила себе в одиночестве: "Мой брат любил эту книгу, она была для него источником, из которого он черпал утешение и покой, а мне этот источник неведом.

А сейчас, когда мы снова вместе, ты опять расскажешь мне о чудесах этой книги". Жизнь Зобеид разбита, буря разразилась над ее головой. Она хотела бы лучше познать Того, Кого вы, христиане, называете Богом, Нескольких слов было достаточно, чтобы объяснить длительное отсутствие Османа. Смерть Мюлея заставила его позаботиться о Зобеид, которая одна, без всякой защиты осталась в Кабуле. Опасности, ожидавшие его по возвращении в город, не остановили смелого афганца.

Он отправился в путь, нашел девочку в доме ее отца, привез ее с собой, избежав при этом многих опасностей.

Зобеид взяла с собой несколько необходимых вещей и последовала за своим единственным родственником – дядей, который одиночество в горах предпочитал опасностям жизни в городе. С помощью преданных друзей Осман достал две лошади и на золото, заработанное у Шаха Суджаха, купил провизию. Он прихватил также боеприпасы, так как рассчитывал поохотиться, чтобы подкрепить своих гостей, пока они останутся с ним в горах.

Зобеид вскоре удалилась, чтобы отдохнуть от утомительного путешествия, а бедный изнуренный волнениями Вилфред заснул здоровым сном.

Глава 19. Жизнь в горах

Мы не будем подробно останавливаться на приключениях, которые в течение девяти месяцев нарушали привычное течение жизни наших беглецов в их уединенной хижине. Вилфред, восстановив свои силы, часто ходил вместе с Османом на охоту. Вскоре он стал великолепным охотником и почти всегда возвращался с добычей.

Пол, благодаря живительному горному воздуху, ежедневным заботам и простой пище, выглядел здоровым и радовал своих друзей. Те, кто видел его раньше таким изнеженным, хилым, тщедушным, апатичным, с трудом узнали бы его теперь. Его характер тоже основательно изменился. Эгоизм – его основной недостаток – еще проявлялся время от времени, но мальчик прилагал невероятные усилия, чтобы с Божьей помощью избавиться от него.

Как это ни странно, но крестьянская жизнь не вызывала у маленького Вуази никакого отвращения. Ему нравилась дикая горная свобода, а тяжелые работы, которые он выполнял, укрепляли его мускулы и поддерживали хорошее настроение. На охоте Пол не был так удачлив, как Вилфред, и ему редко давали ружье. Но он наловчился ловить дичь капканом и, возвратившись из леса, тоже мог поделиться рассказами о своих подвигах и приключениях.

Эдгар не оставался без дела, несмотря на свою слепоту, которая серьезно мешала ему заниматься домашним хозяйством. Солдат не терял надежды, что дети увидят свою родину. Думая об этом, он стремился восполнить их образование, так как полагал, что по возвращении на родину это может быть поздно.

По утрам мальчики охотились или рубили в лесу деревья, но вечер посвящали учебе. Эдгар преподавал им арифметику, историю и географию в той мере, в какой ее можно было изучать без карт. Им очень не хватало учебников, и Библия была единственной книгой, которая находилась в распоряжении колонистов, и по ее священным страницам Вилфред учил грамоте своего юного друга.

Пол стыдился своего невежества и прилагал все свои старания и волю к тому, чтобы выучиться. Он с трепетом ожидал приближения вечера и, рассказав без ошибок таблицу умножения, гордился так же, как в тот день, когда в лесной чаще убил змею.

Осман, как мы знаем, плохо знал английский язык, но был не менее внимательным на занятиях у Эдгара. Когда он слушал рассказы о возникновении земли, о великолепии звездного неба, когда узнал, что земля, которую он топчет ногами, представляет собой вращающуюся круглую массу, афганец, поглаживая свою бороду, с восторгом восклицал: "Аллах велик!" Он считал Эдгара величайшим философом и объявил, что даже в Бухаре – центре магометанства – не найдется такого образованного человека, как он.

Осман присутствовал также и в то утро, когда Вилфред читал вслух отрывки из Святого Писания, которые его отец потом просто и доходчиво объяснял. Мусульманин очень интересовался религиозными вопросами, и его замечания часто вызывали дискуссии о различиях между христианской верой и религией мусульман. И тогда Вилфред и Пол восхищались тем спокойствием, с которым слепой солдат отражал нападки афганца. Он остерегался оскорбить его чувства и ограничивался тем, что просто излагал ему основы христианской веры.

Скромность Зобеид, незнание английского языка сначала отдалили ее от маленького кружка, который собирал Эдгар. Вилфред был единственным из трех европейцев, с кем она могла свободно общаться. И даже когда она немного привыкла и начала принимать участие в вечерних сборах (афганские женщины пользуются большей свободой, чем женщины-индуски), она решалась обращаться к своему названному брату с просьбами о том, чтобы тот объяснил ей непонятное, но говорила она так тихо, что только Вилфред мог ее услышать.

Самыми счастливыми были для Вилфреда часы, которые он проводил с Зобеид на крыше дома, выступающей над верандой. Здесь он учил ее английским словам, которые девочка произносила с милым акцентом, или переводил на ее родной язык отрывки из Святого Писания.

Никогда в вечерней и утренней молитве Вилфред не забывал о своей названной сестре. Юная мусульманка, казалось, начала познавать истину.

Мальчики были слишком заняты, чтобы скучать, и дни пролетали быстро. Но в те долгие часы, когда они отсутствовали, слепого солдата часто посещали грустные мысли. По вечерам он казался веселым и оживленным, но каждое утро было для него мрачным и грустным.

Время от времени Осман предпринимал более длительные, чем обычно, путешествия, и по возвращении приносил новые известия об отступлении англичан.

Эдгар вскипел, узнав о кровавой битве в ущелье Джугдулук и полном поражении у Гундамука. Он задрожал, когда узнал, что женщины и все, оставшиеся в живых, оказались во власти афганцев, и лишь один чудом уцелевший всадник принес в Джалал-Абад это страшное известие. При этих рассказах сердце Эдгара обливалось кровью, и он благодарил Бога, оградившего его и его ближних от этого испытания; он скорбел о своих храбрых соотечественниках, погибших в этой страшной битве.

Тем не менее, через некоторое время положение английской армии, казалось, снова укрепилось. Знаменитый гарнизон из Джалал-Абада никогда не уступал врагу, из Индии прибыло подкрепление под руководством Нота и Фолока. Эдгар с нетерпением ждал новостей.

Прекрасным сентябрьским вечером Вилфред, как обычно, сидел с Зобеид на крыше дома. Он в тишине любовался великолепным пейзажем, открывшимся перед взором, и не сомневался, что он в последний раз видит эту красивую гору, освещенную великолепными лучами заходящего солнца. Деревья вновь покрылись своей богатой листвой. На этой возвышенности привычные растения смешивались с тропическими: тамариновое, фисташковое и тутовое деревья росли рядом с березой, дубом и орешником. Просвет между листвой позволял увидеть прелестный маленький ручеек, сверкающий на солнце, а вдали – заснеженные горные вершины сияли в лазури чистого неба.

Вилфред читал Зобеид, пока она вышивала, затем он закрыл Святую книгу, но девочка, казалось, еще слушала.

Ее игла лежала без дела на рукоделии, а взгляд, казалось, устремлялся к горизонту. Наконец она сказала, вздохнув:

– Как бы я хотела жить в то время, когда Иисус жил еще на земле!

– Почему? – спросил Вилфред.

– Потому что я бы разыскала Его, – сказала девочка взволнованным и серьезным голосом. – Какой бы долгой ни была дорога к Нему, как бы ни устали мои ноги, я бы шла вперед! И, наконец, достигла бы цели! Даже если бы толпа окружила Его, я проложила бы себе путь к Его ногам...

Зобеид замолчала: ее чувства были так сильны, что их невозможно было выразить словами.

Вилфред не хотел тревожить девочку. Хотя он долго и настойчиво просил Бога привлечь к Себе юную магометанку, его удивление превзошло радость, когда мальчик увидел, что его просьба исполнена.

Зобеид первой прервала молчание:

– Ты не думаешь, что Он, святой и праведный, пренебрег бы мной?

– Нет, Зобеид, никогда бедный грешник не будет отвергнут Иисусом. Он еще и теперь принимает всех. Ты можешь даже сейчас идти к Спасителю.

– Как это сделать? – грустно сказала Зобеид. – Я вижу горы, но Его там нет, созерцаю долины, но там нет и следа Его ног! Я поднимаю глаза к освещенным небесам и даже там не нахожу Спасителя!

– Он повсюду, – торжественно произнес Вилфред. – В этот час Он слушает нас, Он читает наши сердечные помыслы.

– И все-таки я не понимаю, как мне удастся добраться до Него, – повторила Зобеид.

– Посредством веры, – сказал мальчик.

Затем он остановился. Чувствуя, что не сможет объяснить это простое слово, он хотел обратиться за помощью к отцу, но Вилфред знал, что присутствие отца стеснит девочку и не заставит ее раскрыть рта. Никогда она не расскажет солдату о тех чувствах, которые в первый раз раскрыла своему названному брату.

– Что значит вера?

– Я думаю, это значит верить в то, чего мы не видим, – сказал Вилфред. Затем в голову ему пришла одна мысль, и он продолжал:

– Мой отец не может видеть ни эту гору, ни водопад, ни это великолепное небо, а между тем он твердо верит, что они существуют. Итак, мы верим, что Всевышний рядом с нами, а это, Зобеид, и есть вера. Когда отец пересекал вчера мост из поленьев, которые мы набросали прямо в воду, он крепко держался за мою руку, и хотя любой неверный шаг мог стоить ему жизни, отец не боялся, так как твердо знал, что я заботливо уберегу его от опасности. И тогда, когда мы опираемся на Всевышнего в своих испытаниях, когда доверяемся Его милосердию, верим, что Он спасет нас, потому что Он умер за нас – это и называется вера.

– Я верю в Иисуса, – сказала Зобеид. – Но как я узнаю, что Он хочет познать меня?

– У нас есть для этого Священная книга, – воскликнул Вилфред, кладя руку на Библию. – Разве Он не сказал: "Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную"?

Зобеид задумалась. Ее взгляд снова остановился на обширном окружающем их пейзаже. Но мысли ее, казалось, были далеки от него. Внезапно радостная улыбка осветила ее лицо, а рукой девочка указывала на водопад.

– Ты замечаешь, как сверкает вода? – воскликнула она.

– Да, – сказал Вилфред, удивленный внезапной переменой разговора.

– Разве волны сверкали бы так, если бы их не освещало солнце? И разве смогла бы я почувствовать любовь ко Всевышнему, если бы Он первый не обратил ко мне Свою любовь?

– Мы любим Его, потому что Он первым возлюбил нас, – сказал Вилфред, не отдавая себе отчет в том, что повторяет слова из Святого Писания.

– О, замечательная вера, – воскликнула Зобеид, – вера, расцветающая в надежду и приносящая плоды любви!

Да здравствует солнце, которое наполняет не только небеса славой, но также землю радостью и красотой!

Прощай навсегда темная, холодная религия Корана, где царит жестокий меч закона! Я покидаю тебя, чтобы обратиться к Спасителю, Который прощает грешников и успокаивает страждущих.

Глава 20. Большое событие

Хорошее известие! Хорошее известие! – кричал на всю округу Пол, опережая Османа, с которым они сегодня отправились на охоту. Слепой солдат, услышав эти радостные сердцу слова, ощупью вышел из хижины. Вилфред кубарем скатился с крыши, а Зобеид чуть медленнее последовала за ним.

– Англичане совсем близко, армия быстро продвигается в нашу сторону, – запыхавшись проговорил Пол. Мы были почти рядом с ними и видели стальной блеск их ружей, мне даже показалось, что я узнал некоторые полковые знамена.

Вилфред подпрыгнул от радости. Взволнованный и счастливый Эдгар Делафорс соединил руки и поблагодарил Бога: наконец пришло освобождение.

Но афганец не разделял радости своих друзейангличан.

Тень омрачила его лицо, а Зобеид, только что переполненная надеждой и радостью, стала похожа на весенний цветок, загубленный первым порывом зимнего ветра.

– Пойдемте сейчас же! – воскликнул Вилфред. – Какое счастье снова увидеть своих соотечественников!

– Ну что же, отправляйтесь! – мрачно проговорил Осман, опершись рукой на саблю и устремив взгляд своих черных глаз в землю. – Покидайте эту гостеприимную крышу, защитившую вас, покидайте друзей, раскрывших перед вами свои сердца, уходите, как уходит лето, укорачивая дни, как желтеют и опадают листья. Но, – начал он с воодушевлением, свойственным жителям востока, – разве я сказал: лето? Нужно было сказать: самум, этот обжигающий ветер, оставляющий после себя лишь опустошение и бесплодие. Кем был Осман, прежде чем ферингеи ступили на его родную землю? Богатым человеком, у которого были друзья, семья, брат, чье сердце было слито с сердцем Османа. Но пришла война, и все изменилось.

Братья разделились: один теперь спит в холодной могиле, а другой считает, что дни на земле – это лишь ожидание смерти. Соотечественники ненавидят и презирают Османа. Возвратившись в город своих отцов, он страшится тех рук, которые еще недавно протягивались к нему для рукопожатия. Разве этого еще недостаточно?

Нужно ли еще страдать? Да, было время, когда Осман читал Пророка и молился, испытывая при этом душевное спокойствие; было время, когда после смерти он надеялся вкусить все прелести рая.

Но ферингеи забрали у меня все, даже веру. Я не могу больше почитать то, что почитают мои братья, служить тому, кому они служат. И вот, когда слабый свет забрезжил перед моими глазами, вы вновь заставляете меня погрузиться во тьму.

– Не дай Бог! – воскликнул Эдгар. – Благородный, великодушный Осман, пойдемте с нами! Позвольте нам хотя бы в некоторой степени выплатить долг признательности, которым мы обязаны вам. Вы спасли жизнь сыну офицера, а поэтому среди офицеров вы встретите признательность и уважение. Пойдемте с нами.

Афганец колебался, он смотрел на племянницу.

– Если бы не она... – начал он.

– Позвольте мне пойти, я тоже хочу идти! – воскликнула Зобеид. Я не могу жить среди мусульман, ведь христианский Бог стал теперь моим Спасителем.

Иногда кажется странным, как внезапно наша жизнь меняет свое направление. В течение нескольких лет наше существование было таким однообразным и тихим, что мы привыкли к нему. Внезапно все меняется, мы вдруг оказываемся там, где все внове, где ничто не напоминает о нашей прошлой жизни. Так произошло и с нашими путешественниками. Еще накануне ничто не нарушало их мирных занятий, и вечер они провели как обычно. Строили планы на будущую зиму, спорили о лучших средствах защиты от холода; было решено, что нужно начать заготавливать дрова; Зобеид принялась шить теплую одежду из шкур животных, убитых на охоте.

Бесполезные планы! Напрасные разговоры! В конце следующего дня маленькая группа наших путешественников достигла английской армии, расположившейся недалеко от горы.

Появление новых людей вызвало у англичан интерес и любопытство. Их встретили, как братьев, а Эдгара и его сына забросали бесчисленными вопросами. Каждый хотел услышать историю их приключений. Повсюду вокруг них звучал родной язык, их окружали знакомые лица старых товарищей, оставшихся в Дели. Но кроме того, Пол нашел там своего отца. Невозможно выразить всю радость этой встречи! Невозможно описать все, что испытал отец, прижимая к груди своего сына, которого он уже давно считал мертвым.

Не стоит говорить, что с Османом капитан обращался так, как он того заслуживал.

Но пока в долине веселились, глубокая тишина окутала одинокую хижину на горе. Вскоре лисы поселились там, где наши беглецы часто вместе обедали и молились.

А там, где Зобеид заплетала свои черные длинные косы, вскоре свила гнездо птица. Но никогда не забудется эта скромная крыша, укрывшая скитальцев от беды.

Глава 21. Терпение вознаграждается

Как ни велика была радость Эдгара и мальчиков снова оказаться среди своих соотечественников, было бы лучше, чтобы они не стали сопровождать войска в их новых сражениях. Зобеид, несмотря на то, что была закутана с головы до ног, чувствовала себя неловко среди чужестранцев.

Сердце Османа сжималось, когда он видел английские войска, которые во второй раз принесут его несчастной стране столько бедствий. Слепота Эдгара мешала ему встать в ряды солдат, а капитан Вуази погрузился в заботы о своем сыне, так неожиданно возвратившемся к нему. При первом же удобном случае путешественники под охраной были отправлены в Индию, до Лодианы. Эдгар и его друзья отправились в путь и без больших приключений добрались до места назначения.

Как неистово билось сердце солдата! Уже давно лелеял он сокровенную мечту, которая могла обернуться для него бесконечной радостью или горьким разочарованием.

Окончательна ли тьма, обволакивающая его глаза, или искусная рука хирурга с Божьего благословения возвратит его глазам свет?

Вилфред не знал, с каким огромным волнением отец ждал приговора, который должен был провозгласить хирург из Лодианы; сколько веры понадобилось бедному слепому, чтобы заранее подчиниться Божьей воле.

Одно желание, одна надежда заставляли сердце солдата биться еще сильнее: желание увидеть своего отца и получить прощение.

Хирург внимательно осмотрел глаза Эдгара. Вилфред, поглощенный ожиданием, не дыша стоял совсем рядом.

Невозможно передать радость, осветившую лицо Эдгара, когда он услышал слова хирурга:

– Это не катаракта, – сказал он. – У меня есть все основания полагать, что, если вы согласитесь на операцию, зрение вновь вернется к вам.

Операция! Эдгар согласился бы на все опасности, чтобы осуществить эту слабую надежду – вновь увидеть окружающий мир и это великолепное солнце, милые черты своего сына! Этот мрак, так долго отделявший его от активной жизни, исчезнет! Что только не вытерпит Эдгар, чтобы испытать это счастье!

Через несколько дней был назначен час операции, и большую часть этого времени слепой солдат молился.

Осман и Зобеид тоже не были забыты. Капитан Вуази позаботился о их безопасности так же, как и о безопасности своего сына. Все трое поселились в доме пожилого миссионера, который совсем недавно обосновался в Лодиане; его дочь с материнской нежностью встретила Зобеид.

Вилфред лишь изредка видел Османа и его племянницу: все его мысли и время занимал отец. Он думал только о предстоящей операции, страшился ее и торопил тот миг, который решит судьбу его отца.

Наконец, наступил этот торжественный час! Эдгар выглядел гораздо спокойнее своего сына.

Через несколько минут ожидания, показавшихся Вилфреду вечностью, хирург разложил инструменты, с помощью которых он должен был исцелить глаза его любимого отца.

– Я думаю, теперь все будет хорошо, – сказал он, накладывая повязку. – Но чтобы узнать окончательный результат, необходимо время: никаких движений и волнений.

Больному необходим полный покой, душевный и физический. Постепенно, очень постепенно мы разрешим ему снять повязку.

Полный душевный и физический покой! Сколько раз повторял себе Вилфред эти слова! С какой заботой он следовал им! Мальчик решался ходить по комнате только на цыпочках; если кто-то внезапно открывал дверь или громко разговаривал, Вилфред запрещал это делать. Он избегал в разговорах всего, что могло бы потревожить больного, старался отвлечь его, когда видел, что Эдгар поглощен мыслями о своем отце, о возможности возвращения к родным – это больше всего волновало больного.

Вилфреда никогда еще не покидало желание написать своему дедушке, а теперь эта мысль завладела им еще сильнее. С большими усилиями, сидя возле больного, Вилфред начал составлять новое послание. Это был такой трогательный рассказ о страданиях солдата, что даже самый строгий отец не мог бы устоять перед ним. Эдгар неподвижно лежал с завязанными глазами, не подозревая, какую трудную работу из любви к отцу выполняет его дорогой Вилфред. А ребенок тем более не знал, что первым поступком отца, как только к нему вернется зрение, будет решение самому написать письмо о прощении.

Делафорс не мог решиться кому-либо продиктовать письмо в том виде, в каком оно должно быть послано.

Только сам Эдгар мог выразить чувства, переполнявшие его сердце, и, кроме того, никто не должен был знать человека, которому предназначалось это письмо.

Вилфред закончил письмо, и снова встал вопрос: как отправить его? После долгих раздумий мальчик решил открыться священнику, который оказался человеком, достойным доверия и наиболее подходящим для выполнения этой важной миссии. Он начал ждать случая, чтобы один на один поговорить со священником.

– Сынок, – сказал Эдгар, сидя на следующий после операции день с завязанными глазами в темной комнате, предназначенной для него и Вилфреда, – сидячий образ жизни, который ты ведешь, вреден для твоего здоровья.

Я не могу позволить тебе полностью отказаться от свежего воздуха и других занятий, чтобы ты целые дни проводил рядом со мной.

– Но, папа, у меня, действительно, нет никакого желания уходить отсюда. Мне хорошо здесь, рядом с тобой, я буду читать тебе. Какое удовольствие открывать новые книги!

– Мальчик мой, так же, как душе необходимы мысли, так и организм нуждается в движении. Я хочу предложить тебе прогулку, которая порадует тебя. Навести своих друзей Османа и Зобеид. Не нужно, чтобы они думали, что мы забыли о них, что они нам больше не нужны.

– О, как ужасно, если они так подумали! Мне тоже хочется увидеть Пола. Как он изменился со времени нашего приезда в Кабул! И все-таки, – добавил он, – не могу ли отложить свое посещение до того момента, когда я могу сообщить им радостное известие, что ты выздоровел?

– Отправляйся сегодня же утром, мой мальчик, – сказал Эдгар, догадываясь, почему сын не хочет уходить. – Я должен много обдумать, помолиться. В твое отсутствие я не останусь один.

Вилфред послушался, хотя его охватило чувство, похожее на то, которое испытывает часовой, покидая свой пост. Кроме того, мальчик боялся упустить случай увидеться со священником, которого ждал с минуты на минуту.

Но, не теряя времени, он положил свое письмо в карман и отправился в путь по направлению к деревне, населенной туземцами, которая располагалась на небольшом расстоянии от Лодианы и где обосновался старый миссионер.

Мальчик слишком много выстрадал из-за своего первого неудачного письма, чтобы подвергнуть такому риску и второе.

Воздух был чистый и свежий. Было изумительное время года, которое считалось в Индии холодным, но оно не было похоже на зиму, свойственную нашему здоровому климату. Оно несло долгожданный ветер, который освежил все, что выжгло своими лучами палящее солнце.

Его ждали так же, как наши соотечественники ожидают первые весенние цветы после зимней стужи. Вилфред обрадовался, приближаясь к деревне, ибо мечтал снова увидеть Зобеид, ее дядю, и удивлялся, что смог столько дней провести без своих друзей.

Дом миссионера располагался в окрестностях Лодианы, и мальчик легко нашел к нему дорогу. Он был поражен тем, как сильно отличались туземцы от гордых, высоких афганцев– Мальчик не увидел ни одного крестьянина, которого бы можно было сравнить с Османом, а женщины, встретившиеся ему по пути, мало походили на Зобеид.

Вилфред нашел Османа одного на веранде. Он сидел на ковре и, казалось, был полностью поглощен книгой, раскрытой перед ним. Но подняв голову и увидев Вилфреда, его лицо осветилось радостью. Товарищи по несчастью и одиночеству быстро обменялись новостями, а пока Осман с живым интересом слушал, как мальчик рассказывал о здоровье отца, на веранде послышался легкий звук шагов: это была Зобеид.

Она с таким же интересом, как Осман, выслушала принесенные Вилфредом новости. Ее любящее сердце откликалось на радости и огорчения других людей.

– Да, – сказал Осман, когда Вилфред кончил свой рассказ, – понемногу, лучик за лучиком, свет проникнет в глаза твоего отца. Сначала полная темнота. Затем проблеск света, потом свет, поначалу очень слабый, будет все больше расти, пока не превратится в полдень. Так было всегда, – добавил Осман, положив руку на книгу, которую читал.

Глаза его души были слепы, но он этого не знал; он спотыкался и не знал, почему. Но невидимая рука протянулась к нему, чтобы указать путь. Затем наступило отчаяние, которое жестоко и глубоко ранило его сердце. Но мало-помалу, лучик за лучиком, свет проникал в его бессмертную душу.

Зобеид посмотрела своими сияющими глазами на Вилфреда и сказала вполголоса:

– Брат мой, ты первый показал мне источник спасения.

Сердце Вилфреда затрепетало от радости. Что значат все его страдания – одиночество, рабство, побои – по сравнению с невыразимым счастьем привести хотя бы одну душу к Спасителю?

Зобеид спасла ему жизнь, а он показал ей путь в вечную жизнь, которая станет для Зобеид отрадой и венцом, когда они оба в день смерти отправятся на небо к самому Спасителю. Вилфред не мог выразить словами свое счастье. Юная афганская девушка стала для него сестрой.

Узы, сильнее кровных, связали их друг с другом, их не могло разорвать ничего, даже смерть.

Разговор принял другое направление: Вилфред осведомился о своем старом друге Поле.

– Я сам отвечу, – раздался поблизости радостный голос, и Пол Вуази, появившись на веранде, тепло пожал руку Вилфреда. Его сопровождал почтенный старец с седыми волосами и спокойным, умиротворенным лицом.

Именно таким Вилфред и представлял себе пророков былых времен. Увидев миссионера, все с уважением поднялись.

– Вот, – сказал себе Вилфред, рассматривая это благообразное лицо, которое глубокие печали избороздили сильнее, чем года, – вот тот, кому я хотел бы доверить свое письмо, кто смог бы отправить его по назначению.

Это будет лучше, чем ждать встречи со священником.

Какое счастье, что я принес его с собой. Нескольких слов было достаточно, чтобы Пол объяснил, кто такой Вилфред, и старец тепло обратился к мальчику:

– Итак, – сказал он, – ты тот самый друг, о котором Зобеид мне столько рассказывала? Ты тот самый Вилфред, который переводил отрывки из Святого Писания?

Вилфред покраснел и ничего не ответил. Тогда ответила Зобеид:

– Да, это мой названный брат.

– Да благословит тебя Бог, мой мальчик, за те добрые дела, которые Он позволил тебе совершить, – сказал миссионер, положив руку на вьющиеся волосы Вилфреда.

– Считай меня отныне не посторонним человеком, но другом, – добавил он. – Будь уверен, мне ничто не доставит большего удовольствия, чем возможность помочь в будущем.

Вилфред решил воспользоваться этой сердечной откровенностью и достал из кармана письмо. Робко, но чистосердечно, он объяснил миссионеру свою просьбу.

Старец, одобрительно улыбаясь, взял письмо и посмотрел на адрес. При виде его улыбка на лице миссионера сменилась удивлением. Он вопросительно взглянул на Вилфреда, а затем, ко всеобщему удивлению разорвал конверт и начал читать письмо.

"Это поступок скорее невоспитанного человека", – подумал возмущенно мальчик и уже собирался воспротивиться этому, но вдруг остановился, заметив, каким мертвенно-бледным стало лицо миссионера и как задрожали его губы. Сомкнув руки, старец воскликнул изменившимся голосом:

– Бог мой! Наконец Ты услышал меня!

С заметным волнением он прижал Вилфреда к своей груди.

– Господину Делафорсу плохо! – закричал Пол.

Вилфреда озарила мысль, услышав это имя, он в одну минуту понял, что сам вручил письмо в руки дедушки.

– Оставьте нас, оставьте нас одних, – проговорил миссионер, сопроводив свои слова жестом, которому все повиновались. Он взял в свои руки голову мальчика и пристально вгляделся в это детское лицо, будто хотел прочитать любимую, но затерявшуюся страницу из книги, описывающей его личную жизнь. Затем он снова прижал мальчика к своей груди, моля Бога ниспослать на эту голову благословение.

– Господи, – робко проговорил Вилфред, – если вы действительно мой, действительно мой... отец моего отца, не хотите ли вы увидеть его? Полюбить его, как прежде?

– Я никогда не переставал любить его! – в глубоком волнении воскликнул миссионер.

– Но тогда почему вы не отвечали на его письма? – спросил мальчик.

– На письма? Я никогда не получал писем от своего сына, – тотчас ответил Делафорс.

– Они, должно быть, потерялись, – сказал Вилфред.

– Они, должно быть, потерялись, – задумчиво повторил старец. Затем, подняв голову, оживленно добавил:

– Но проводи же меня к своему дорогому отцу, мой мальчик.

Вилфред взял старца за руку:

– О, господин Делафорс, не сейчас, вы не можете его увидеть сейчас же! Доктор категорически запретил ему волноваться, а сама мысль оказаться рядом с вами сведет его от радости с ума!

– Ты прав, мой мальчик, – сказал миссионер, – я молился и ждал столько лет! Вера и терпение не должны изменить мне в час, когда на меня снизошло благословение и Бог внял моей молитве.

В этот момент улыбка старца живо напомнила Вилфреду лицо отца, и он удивился, как не заметил этого сходства раньше.

С радостным сердцем вошел Вилфред в этот дом, а с какими чувствами он покинул его? Едва ли он мог не напевать по дороге домой. Его юная душа была переполнена счастьем, казалось, там совсем не осталось места для каких-либо забот и желаний.

Несколько дополнительных слов объяснят читателю присутствие миссионера в Индии.

Господин Делафорс так и не смог полностью оправиться от потрясения, вызванного неожиданным исчезновением его сына – сына, на которого возлагались такие надежды. Были использованы все возможности для того, чтобы разыскать его, но они были напрасны– А вскоре поступили неожиданные, изобличающие поведение Эдгара сведения, которые причинили отцу столько горя, что его здоровье пошатнулось...

Тяжелая ноша, обременяющая сердце солдата все время, пока он считал, что его любимый сын – Вилфред – мертв, была лишь слабым отражением той, которую он, согрешив, сам возложил на сердце своего бедного отца.

Между тем это испытание не коснулось его веры в Бога, а напротив, укрепило ее, усилило его рвение.

Не имея возможности вытащить сына из пропасти, в которую он добровольно бросился, Делафорс удвоил усилия, чтобы спасти из скорби и греха другие души. Его слова стали более весомы, а добрые дела следовали одно за другим. Наконец, спустя 10 лет после исчезновения сына, Делафорс решил поменять место пастора в Англии на более трудную и опасную должность миссионера в Индии.

Проповедовать Евангелие среди темных язычников – такую цель он ставил перед собой в старости.

Две его дочери вышли замуж. Третья, посвятившая свою жизнь людям, с радостью отправилась с отцом в Индию.

Первое письмо Эдгара пришло в Англию, как только старый пастор покинул эту страну. Служащий, получивший это письмо, собирался отправить его со следующей почтой.

Но он забыл об этом, пока не пришло второе послание от солдата. Оба письма были отправлены в Индию, но корабль, доставлявший их на место назначения, потерпел крушение. Итак, первые сведения о своем потерянном сыне Делафорс получил из письма внука, о существовании которого даже не подозревал.

Глава 22. Мир

Вилфреду было трудно хранить свою тайну, так как по привычке он рассказывал отцу все, что с ним происходило.

В его присутствии мальчика охватывало необъяснимое чувство радости, которое он с трудом сдерживал.

Тогда он начинал рассказывать о Зобеид и Османе.

А солдат и не подозревал, что отец находился рядом с ним, в то время как миссионер и его дочь тайком оказывали больному знаки внимания: то это была мягкая подушка для головы, то теплое одеяло или изысканные блюда, вызывающие аппетит: ничто не было забыто. Напрасно Эдгар искал таинственную руку, проявляющую столько забот.

– Я чувствую себя почти дома, – говорил он. – Как великодушен Бог, пославший мне столько щедрых друзей в этой стране, где так много незнакомых мне людей. – Вилфред улыбался, отец еще не мог заметить эту улыбку.

Его отец и сестра, которые каждый день приходили в госпиталь и справлялись о здоровье больного, угадывали каждое его желание – это и были те незнакомцы!

Утром и вечером, насколько это позволяла его должность, миссионер приходил в госпиталь, беззвучно приближался к комнате сына и слушал дорогой голос; иногда, когда сын спал, отец решался войти в комнату и взглянуть на него. Наконец настал день, когда врач в первый раз разрешил осветить комнату, а больному снять повязку. Господин Делафорс услышал радостный возглас, вырвавшийся у Эдгара, когда он увидел своего ребенка. Осторожность не требовала больше сохранения тайны: семья, разлученная на долгое время, наконец-то Божьей милостью воссоединится.

Однажды тихим вечером Эдгар лежал, растянувшись на кровати. Он не спал. Слабо светила луна. У окна, думая о странных перипетиях своей судьбы, молчаливо сидел Вилфред. Эдгар тоже задумался, хотя сын считал, что отец спит. Он вспоминал то последнее утро, которое провел в отцовском доме: тогда Эдгар не думал, что оно будет последним. Он представлял себе свою комнату, ее мебель, обои, милые безделушки, заслонку у огня, материнский портрет, висевший на стене, стол с книгами и начатыми работами, окно, за которым виднелся дуб, украшавший зимний сад, на его ветвях переливались кристаллы льда. Эдгар снова видел своих сестер – все три были заняты братом: чинили его белье, раскладывали книги, переписывали в альбом его любимые стихи. И наконец, он вспоминал этот большой дубовый стул, доставшийся в наследство от предыдущих поколений, бабушка украсила его вышивкой, которая теперь уже поблекла.

Кто теперь сидит на нем?

Это его отец, а перед ним раскрытая Библия, но он больше не смотрит на священные страницы: его взгляд остановился на Эдгаре – единственном сыне, который должен уехать. Солдат вздохнул и, чтобы отогнать эту вызванную угрызениями совести мучительную картину, открыл глаза. И тотчас задрожал: что он увидел?

Это было то благородное лицо, которое он только что вспоминал, лицо его постаревшего отца. Он появился на сером фоне стены, прямо перед ним, всего в нескольких шагах... Этого не может быть!

Эдгар был так убежден, так твердо верил, что этот мираж через несколько мгновений испарится, что даже не подумал о существовании зеркала, висящего напротив его кровати.

Зеркало отражало свет ночника, который скрывал от Эдгара занавес над кроватью. Огарок свечи слабо освещал лицо господина Делафорса, который, думая, что сын спит, бесшумно вошел и несколько мгновений смотрел на него, стоя у изголовья постели за занавеской.

Эдгар, опасаясь малейшего движения, способного потревожить образ отца, сдерживая дыхание, пристально вглядывался в его отражение. Наконец он в волнении воскликнул:

– Отец, я согрешил, но Бог милосерден, он простил меня, разве ты не примешь обратно своего блудного сына?

Занавеска отодвинулась, а зеркало отразило волнение старика. Через минуту Эдгар был у ног своего отца.

Я не буду пытаться описать все, что последовало за этим. Какие слова способны передать чувства, переполнявшие сердце отца при виде своего возвратившегося к жизни ребенка, которого он считал мертвым, при виде своего сына, которого он потерял и вновь нашел? А кто опишет все, что происходит в сердце раскаявшегося грешника, который знает, что он прощен, а прошлое его забыто?

Вечером, в тот день, когда Осман и Зобеид в присутствии Пола, Эдгара и его сына приняли обряд крещения, Вилфред, сидя рядом со своей названной сестрой, рассказал ей о волнующем событии в ту памятную ночь, о которой мы только что говорили.

Зобеид с интересом выслушала этот рассказ и добавила:

– У меня, как, возможно, у многих других, та же самая история. Пока я была слепа, я не знала, что Отец заботится обо мне, а Его любовь дарит мне те блага, которыми я пользуюсь. Но вот зеркало истины возникло перед моими глазами. И тогда мне показалось, что я вижу неопределенный образ, слабый свет, я увидела отблеск Божьей любви, направленной на меня – грешницу. Что же произойдет, когда больше ничто не сможет возникнуть между нашей душой и Всевышним! Какое счастье, что мы будем тогда рядом, узнаем, что мы признаны, и с другими прощенными и спасенными душами будем петь: "Бог есть любовь!"