Миртовое деревцо

Оглавление

Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9

Глава 1

Ганс Фридлейн жил на одной из узких, грязных улиц громадной столицы Англии города Лондона. Но он не был ни владельцем старого дома, где жил, ни даже хозяином зеленой лавки, в которой служил из года в год. Нет, все это принадлежало господину Джонс, а калека Ганс был только бедной сиротой.

Было бы трудно определить, какое собственно положение в доме занимал Ганс. Поэтому, когда это надо было выразить письменно, господин Джонс всегда приходил в смущение, так как не знал в какую рубрику вписать Ганса. Он не мог его назвать рассыльным мальчиком, так как Ганс был хромой, а между тем, большую часть поручений исполнял именно он, он терпеливо ковылял, как мог, по плохо мощенным улицам.

Нельзя было также назвать его бухгалтером, так как хозяин сам вел книги до тех пор, покуда они не приходили в такой беспорядок, что ни один человек больше не мог в них разобраться. Тогда они предоставлялись Гансу, который каким-то чудом умел привести их снова в порядок.

Не мог он быть назван и домашним слугой, потому что кроме него была служанка. Но что было бы в доме без Ганса? Кто позаботился бы о детях и делал бы вообще все, что Лена оставляла недоделанным! Короче говоря, он исправлял все неисправности в доме и что писал господин Джонс в конце концов было известно ему одному. Господину Джонсу никогда не приходило в голову подумать о том, что бы он делал без Ганса. Все привыкли считать его как бы своим крепостным, а Ганс был доволен, что получал "пропитание и одежду" и быстро исполнял всякое дело.

После смерти родителей он нашел пристанище у дяди и до 14 лет ходил в школу, затем дядя отдал его к зеленщику Джонсу, говоря, что отныне он сам должен зарабатывать свой хлеб.

И вот уже шесть лет прожил Ганс у господина Джонса, и ему исполнилось 20 лет. Ни одно радостное событие не прервало за это время однообразного течения его жизни. Но когда - то, когда он еще ходил в школу, у него были радостные дни, и воспоминание о них освещало ему все последующие годы.

Дело в том, что Ганс посещал воскресную школу, где была милая и добрая учительница, и хотя она была немолода, некрасива и слишком полна, но она любила своих мальчиков, и они ее любили и почитали как святую. Какие это были золотые часы, когда ее приветливые уста передавали радостную весть о добром Пастыре. И доброе семя упало на добрую почву. Ганс стал принадлежать Спасителю. И когда ему пришлось покинуть воскресную школу, так как он переселился в другой конец города, то, госпожа Ви-гель могла его спокойно отпустить. Он был той почвой, в которой крепко держится жизненный якорь и тот верный посох, благодаря которому он всегда держался прямо.

Ганс Фридлейн обладал необычайно любящим сердцем. Он полюбил госпожу Вигель всей полнотой своего горячего детского сердца, и теперь, разлученный с нею, он тем крепче привязался к Спасителю, Который был для него поистине самым дорогим и любимым Другом на земле! О, как чудно иметь кого-либо, кого у нас отнять не могут!

В детстве Ганс страстно любил свою мать, но она умерла, когда ему было только десять лет. Он приютил себе бедную изголодавшуюся и грязную кошечку, которую нашел на той улице, где жил его дядя. Но когда она однажды выпила молоко у тети, ее тотчас же убили. Потеря животного огорчила его и вызвала у него никогда не испытанное им чувство одиночества. Ему постоянно нужен был предмет любви.

Затем он узнал госпожу Вигель и привязался к ней, но вскоре опять наступила разлука. Поэтому, как он был рад, когда узнал Того, Кто вечно остается с нами, с Кем нет разлуки, Кто нас несказанно любит. Сознание этой любви не покидало бедного юношу все последующие безрадостные годы и хранило его душу от горечи и уныния.

Шесть долгих лет он работал и добросовестно исполнял все, что ему приказывали, не спрашивая, обязан ли он это делать. Но затем господин Джонс начал его бранить, что он стал вялым и ленивым. И не без основания. Ганс хорошо это знал. Он сам удивлялся тому, почему его ноги и руки отказываются ему служить. Он с трудом исполнял свое дело, уныние и печаль овладевали его доселе довольной и терпеливой душой. Почему это так было?

Однажды, в жаркий августовский день Ганс подметал лавку, как вдруг ему показалось, что пол уходит из-под его ног. Он изо всех сил ухватился за метлу, но она не выдержала - резкий удар, и Ганс потерял сознание. Когда сознание к нему вернулось, он увидел себя лежащим на диване в хозяйской комнате и супругов, стоящими около него. Они не заметили, что он пришел в себя, и таким образом он услышал, что они говорили о нем.

- Если это так будет, то лучше всего поскорее от него избавиться, - услышал Ганс как бы в отдалении голос хозяина.

- Вздор, Вильям, ведь мы без него не обойдемся, где найти другого?

- Подобных ему можно найти везде.

- Хотела бы я знать, кто придет служить у тебя без жалованья? Если бы дядя не прислал его, то и Ганс не пришел бы к нам.

- Так скажи же мне, что делать? Вы, женщины, всегда зря болтаете!

- Делай, что хочешь, то, что я говорю, ведь для тебя все равно ничего не значит.

Супруги еще несколько времени ссорились, а затем госпожа Джонс предложила вызвать врача.

- Еще только доктора недоставало в доме!

- Как хочешь, я это давно предвидела. Уже несколько месяцев я замечаю, что Ганс бледнеет и худеет, а теперь и совсем свалился.

Раздался звонок, в лавку пришли покупатели, и господин Джонс поспешил к ним, сказав жене:

- Так зови доктора, но постарайся, чтобы он не попался мне на на глаза. Я не выношу докторов и больных людей, - с этими словами он вышел, хлопнув дверью. Тогда Ганс обратился к своей хозяйке:

- Мне, право, очень жаль, сударыня, что такое случилось, но я и сам не знаю, что со мной.

- Успокойся, - сказала она, - и лежи смирно, покуда я тебе не позволю встать, - она не могла бы дать ему более приятного приказания, как он был рад, что может спокойно полежать.

Госпожа Джонс не была злой женщиной, хотя и казалась несколько строгой, но тут вина была в обстановке и в борьбе за существование, особенно жестокой в этой части города. Целый час прошел, а Ганс все еще лежал на диване. С самого детства этого с ним не случалось. Затем он встал, не дождавшись разрешения госпожи Джонс, и отправился в лавку.

- Ну, теперь лучше стало? - спросил его хозяин. - Ты пришел как раз вовремя, мне нужно перенести эту корзину через улицу и ты можешь мне помочь.

Ганс послушно взялся за корзину и прошел несколько шагов по улице, но затем он внезапно очутился на мостовой.

- Убирайся скорее в дом! - сердито закричал Джонс, когда увидел бледное, как полотно, лицо юноши. - Ступай туда и жди доктора, иначе мы оба дождемся того, что жена нас выбранит.

Ганс молча повиновался.

Глава 2

Для Ганса было так непривычно и ново, чтобы кто-нибудь о нем заботился и оказывал ему помощь, что он был совсем смущен при посещении врача. Последний, приветливый человек, всем охотно помогавший где и как мог, пришел поздно вечером. Ганс был уже наверху, в своей комнате под крышей. Он, хоть и с трудом, все же взобрался туда, потому что слишком уж неуютно чувствовал себя внизу в хороших комнатах. Ему казалось, что он не имел права там быть.

Доктор Витт много не расспрашивал у Ганса, но сумел его утешить и ободрить. Господин Джонс остался недоволен, он надеялся, что врач пропишет Гансу такое лекарство, которое немедленно восстановит его силы, так что он начал бы опять работать. Между тем, когда врач вошел в лавку, лицо его было так серьезно, что зеленщик оробел.

- Хотите ли вы, чтобы молодой человек жил, или чтоб он умер? - спросил доктор Витт.

- Ну, понятно, чтобы он жил, хотя пользы от него мало и некому особенно его оплакивать.

- У него нет родных?

- Нет, собственно, никого. Есть дядя, но тот нисколько о нем не заботится, так что сказать можно, что у него никого нет.

- Был ли он вам полезен?

- Да, немного.

- Молчи, Вильям, - прервала его госпожа Джонс, - я все скажу господину доктору. Да, сударь, Ганс всегда был усердным и верным слугой, и мы были бы очень рады, если бы он снова поправился.

- Вы разумная женщина, войдите сюда, мы с вами переговорим. - Доктор заметил комнату за лавкой, и ему хотелось уйти от зеленщика, который все равно не мог дать ему никаких сведений. Они вошли в комнату, и госпожа Джонс хлопнула за собой дверью, давая этим понять мужу, чтобы он оставался в лавке.

- Видите ли, - сказал врач, - этот юноша выздоровеет, если вы будете обращаться с ним, как следует, иначе он умрет, сейчас его жизнь в опасности.

Госпожа Джонс испуганно взглянула на него.

- Что же нам делать? - спросила она.

- Прежде всего, его нужно на месяц отправить в больницу, и вы должны оставить его в покое. Ни в коем случае, вы не должны спрашивать, как он себя чувствует, когда он может приняться за работу? Вам разрешается только чисто дружеское посещение, запомните это.

- Да, сударь.

- А когда он к вам вернется, ему непременно нужно будет давать один день в неделе, или, по крайней мере, часть дня для отдыха. Я его расспрашивал и узнал, что у него до сих пор не было ни одного свободного воскресенья. Хотя лавка и закрыта в воскресенье, но для него это самый трудный день, так как он должен заменять служанку, которая пользуется своим свободным днем. И заметьте, он не жаловался и считал это просто в порядке вещей, но я этого не потерплю, да вы и сами поймите, что вряд ли еще кто-нибудь станет жертвовать для вас своими воскресеньями.

- Вы совершенно правы, господин доктор, но мне будет трудно уговорить своего мужа, вам это скорее удастся.

- Это-то мы сделаем, - сказал доктор Витт уверенно, он знал по опыту, что войдя в доверие к женщине, всегда можно расчитывать на ее помощь. - Я вижу, что Ганс верный и усердный юноша, который добросовестно вам служил и впредь будет служить, если вы будете с ним хорошо обращаться. А теперь пойдемте к вашему мужу и сообщим ему на чем мы порешили.

В лавке покупателей не было, и господин Джонс казался оробевшим, когда вошли его жена и доктор Витт. Последний увидел, что момент благоприятный.

- Мы договорились, чтобы завтра утром Ганс Фридлейн, был отправлен в больницу на месяц - начал он, - за это время никто не должен его беспокоить. А когда он вернется, он должен быть свободным по воскресеньям с обеда до вечера для отдыха или прогулки, как ему понравится.

- Да, но что же я буду до тех пор делать? - гневно спросил зеленщик.

- Что вы будете делать? - рассердился доктор, - Вы найдете другого молодого человека и замучаете его до смерти, как этого бедного юношу. Вы едва ли заслуживаете имя "человек", потому что с бедным больным вы часто обращались бесчеловечно. Разве я не прав, госпожа Джонс?

- Вполне, - ответила верная женщина, бросая на своего мужа уничтожающий взгляд. - Я ему это часто говорила, но разве этому человеку что-нибудь докажешь?

Теснимый с двух сторон, зеленщик притих и стал покорным.

- Пусть так! - проворчал он. - Что нужно, то нужно! Но вот где я достану себе мальчика завтра?

- Возьмите его оттуда, откуда вы бы взяли, если бы Ганс умер. Ведь мальчиков на свете много.

- Но что же собственно с Гансом? - допрашивал господин Джонс. Доктору было ясно, что вследствие чрезмерной работы юноша захворал нервным переутомлением, но он отлично понимал мал, что зеленщику такая болезнь показалась бы неважной.

- Вы бы все равно не поняли, если бы я сказал вам, - ответил он.

- И все же, вы могли бы сказать, - настаивал Джонс.

Тогда доктор Витт выговорил такое длинное латинское слово, что его противник был совершенно сражен.

- Но ведь это же ужасно, а она не заразная?

- Это зависит от обстоятельств. Если бы вы стали исполнять его работу, вы могли, пожалуй, заболеть тем же. - С этими словами он покинул лавку, поблагодарив взглядом госпожу Джонс.

Он совершенно завоевал сердце этой женщины и ее содействие ему было обеспечено.

Таким образом, Ганс на другой день был помещен в больницу. Большинству людей это место не показалось бы особенно приятным, но бедный Ганс был так переутомлен, так скудно питался и привык спать в такой маленькой каморке под крышей, что высокая большая комната с белыми чистыми кроватями показались ему богатым помещением. Лежать спокойно, ничего не делая, без забот и регулярно получать хорошую пищу - было для него новым непривычным счастьем. Он не мог понять, отчего многие из окружающих его больных были всегда чем-то недовольными. Сиделки, которые с другими больными бывали иногда нетерпеливыми, были к нему особенно расположены за его милое, чуткое, умное лицо. А Ганс удивлялся, почему не все больные, подобно ему, чувствуют себя счастливыми.

Прошло три или четыре дня и наступило воскресенье. Это был приемный день, многие, у которых поблизости жили родные или знакомые-с нетерпением поджидали их. Почти у всех людей были посетители, только у Ганса не было никого, и его охватило чувство одиночества. Но едва он об этом подумал, как снова был поражен. Дверь открылась, и две молодые девушки робко вошли. Они, видно, были новички в деле посещения больницы. Увидев, что почти у каждой кровати стоят посетители, они смущенно остановились у дверей. Каждая держала в руках корзинку с букетиками цветов, к которым были прикреплены билетики с надписью. Сами молоденькие девушки были также свежи и миловидны, как цветы в их руках. Ганс с интересом смотрел на них, как вдруг одна из них заметила, что у него нет посетителя, и тотчас же направилась к нему через палату.

- Не хотите ли вы букетик цветов? - робко спросила она, как-бы извиняясь.

"В лавке зеленщика было много капусты, салата, свеклы, картофеля, но цветов!.. - Ганс не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь такие прекрасные живые цветы. Он протянул к ним руки с таким очевидным желанием, что девушку покинула робость и лицо ее просияло от удовольствия.

- Я так рада, что нашелся желающий получить букетик, - сказала она. - Мы с сестрой в первый раз принесли цветы. Вы можете из всех пучков выбрать какой вам понравится, - и она поставила перед ним свою корзину на кровать.

Гансу разрешалось сидеть в кровати, сколько ему хотелось. Теперь он нагнулся над благоухающими цветами, жадно вдыхая их аромат, брал один букетик за другим и наслаждался великолепием их красок. Он не говорил ни слова, потому что не мог найти слов, чтобы выразить свою радость, но его молчание было достаточно красноречивым.

- Мне кажется, вот этот самый хорошенький, - сказала девушка, вынимая пучок полураспустившихся роз, - потому что они и красивые, и пахнут хорошо, впрочем, выбирайте сами.

У Ганса не было на этот счет собственного мнения. Без сомнения, это были прекраснейшие из цветов. Наконец он заговорил:

- Благодарю вас, барышня, - сказал он, прижимая к себе букетик, - я еще никогда в жизни не видел таких чудных цветов.

Но девушка не только хотела обратить внимание его на красоту цветов, но и на билетик, прикрепленный к букетику.

- Пожалуйста, прочтите стих на билетике, - он вам укажет на Того, Кто хочет быть вашим Другом.

Ганс взглянул на карточку и поспешно ответил:

- О, барышня! Он уже давно мой Друг. Я обратился к Нему шесть лет тому назад, и Он дал мир моей душе.

Лицо молодой девушки покраснело от удовольствия. Она пришла застенчиво и со страхом, чтобы исполнить поручение Учителя, и вот Он сразу ее поощряет. Она сама не заметила, как принялась рассказывать незнакомому юноше, почему они с сестрой взялись за это дело, чего им это стоило.

- Я прочла в Писании, как Господь накормил огромную толпу народа пятью хлебами и двумя рыбками, - говорила девушка, - а в другом месте я прочла Его слова: "Давайте из того, что у вас есть". Тогда я спросила себя: что я могу дать? Я поговорила с моей сестрой, и ей пришло в голову, что мы могли бы давать цветы, у нас есть сад и в нем теплица. Как видите, мы не можем предложить многого.

Когда она заметила, что Ганс с удовольствием слушает, она продолжала:

- Мы, собственно, не сюда направлялись, мы пришли в женское отделение, но там часто приносят цветы, для детей же эти подарки не подходят, поэтому мы и направились сюда. Я сперва боялась, что и здесь не пригодятся мои букеты и уже думала, что Господь не принимает наших даров.

- О, барышня, это не высказать, как мне хотелось цветов, - сказал Ганс серьезно, - но я не мог себе представить, что могу их когда-нибудь получить.

"Из того, что у вас есть!" Застенчивая девушка принесла в этот день калеке - юноше нечто большее, нежели участие, дружеское ободрение, утешение. Она пробыла у него долго, а затем прошла по палате, от одной кровати к другой, везде оставляя добрую память о своем посещении. В то же время ее сестра обходила другую половину палаты. Затем они покинули больницу. Ганс задумчиво смотрел им вслед и шептал: "Из того, что у вас есть... Но у меня нет даже цветка! Я ничего не могу дать Господу!"

Глава 3

Два следующих воскресенья опять принесли Гансу много радости. Обе сестры начали чувствовать себя в больничной палате, как дома, и ее считали как бы своим полем деятельности. Во время третьего посещения Ганс вдруг вспомнил, что ему осталось только одно воскресенье пробыть в больнице, и что затем для него уже не будет приготовлен букетик цветов, не будет ему улыбаться милое лицо девушки, не будет больше звучать утешительный голос, его ждут впереди только непрерывная работа и скучная грязная улица.

- Я вас еще только один раз увижу, барышня, - сказал он печально.

Никто в палате не знал имен молодых девушек. Мужчины, которые ложились в больницу и выписывались, называли их просто "наши милые барышни".

- Еще только раз? - повторила девушка разочарованно и удивленно. - Вы уже так скоро хотите выписаться?

- Через десять дней окончится месяц, который мне полагается здесь пробыть.

Девушка задумалась. Ганс был ее первым другом в этой палате и к тому же она хорошо сознавала, что по развитию и христианским чувствам он был выше всех остальных больных; было так приятно беседовать с ним каждое воскресенье, и она узнала, что для него это была тоже большая радость.

- Где вы живете? - спросила она.

Ганс ужаснулся при мысли, что такое нежное создание придет на их грязную улицу и будет проходить среди грязных овощей. Как мог бы он допустить, чтобы она встретилась с господином Джонс, который будет ее утруждать разными вопросами. А госпожа Джонс будет по своему обыкновению, рассматривать ее и ее одежду. Нет, нет, молодой девушке нельзя прийти к нему домой.

- Это нехорошее место, барышня, и мне бы не хотелось, чтобы вы туда приходили, - печально ответил он.

- Так, может быть, вы бы когда-нибудь после работы посетили бы меня? - спросила она. - Мы живем далеко отсюда и нам довольно трудно приходить сюда по воскресеньям. Но вы могли бы приехать по железной дороге, и я бы вам дала много цветов.

Ганс покачал головой.

- Моя работа никогда не прекращается, - возразил он, - мне кажется, я оттого и заболел, что всегда так утомлялся.

Оба замолчали. Затем молодая девушка сказала:

- Я знаю, что мы сделаем. В следующее воскресенье я принесу вам цветок в горшке, вы будете его поливать и за ним ухаживать, тогда он будет вас долго радовать. Я скажу нашему садовнику, чтобы он выбрал самый хороший цветок.

- Благодарю вас, но он должен быть очень вынослив, чтобы не завянуть на нашей улице.

- Не беспокойтесь, - возразила она, - я позабочусь, чтобы вы получили действительно хороший цветок.

В следующее воскресенье она пришла тяжело нагруженная. Кроме корзины с цветами она несла еще миртовое деревце в горшке. Растение было покрыто бутонами и белыми цветами, которые роскошно выделялись на фоне блестящих, темно-зеленых листьев. Ганс был восхищен его красотой. Как он будет беречь и лелеять свое растеньице! Он все сделает, чтобы сохранить его вопреки всем неблагоприятным условиям там, дома. Ему еще только в четверг предстояло покинуть больницу, но что пользы, когда все равно, он не увидит своей барышни.

- Мне жаль, что вы уходите, - сказала она - но я уже не так огорчена, как на прошлой неделе, потому что и мы уже недолго здесь останемся. Наша семья переезжает в Шотландию, поэтому мы сюда придем только еще один раз.

Ганс почувствовал некоторое удовлетворение при мысли, что солнечный луч, которого он должен лишиться, вообще больше не будет освещать эту палату. Но затем он выразил ей по поводу ее отъезда сердечное сожаление.

- Я боюсь, что там, куда мы едем, нет больницы, - с сокрушением говорила девушка, - у нас там будет много цветов, так как мы будем жить в деревне. Впрочем, раз Господь сказал: "Давайте из того, что у вас есть", Он Сам укажет нам, что мы Ему сможем дать. Посмотрите, я прикрепила к деревцу этот текст, постоянно вспоминайте о нем, потому что Бог каждому из нас дает что-нибудь, чем мы можем поделиться с другими.

Ганс почти неслышно пробормотал:

- Да, барышня! - он так много хотел ей сказать, но от грусти ввиду разлуки, он все забыл. Она подала ему на прощание руку (кроме госпожи Вигель, ему никто никогда не подавал руки) и пошла, у двери она еще раз обернулась, кивнула ему, улыбаясь, и затем исчезла. Он никогда больше не увидит ее, но он знал, что они встретятся там, где цветы не вянут и нет грязных улиц.

Он еще думал об этом, как вдруг услышал тяжелые шаги, остановившиеся у его кровати. Кто бы это мог быть? Ганс открыл глаза и увидел грязное лицо своего хозяина. Разница между этой физиономией и тем милым девичьим лицом, которое еще, как живое, стояло перед ним, была также велика, как между пучком лука и букетом роз, поэтому на открытом лице Ганса ясно отразилось отвращение, которое ему внушал посетитель.

- Ну, что, парень, как дела? А?

- В четверг истекает срок, - громко пpoдолжал господин Джонс, - я и пришел узнать могу ли я тебя тогда опять ждать у себя? А что это за деревце у тебя, такое хорошенькое? Это тебе принадлежит? - спросил он, указывая на миртовое деревце.

- Да, сударь.

- Откуда же оно у тебя?

- Мне его принесла одна барышня, - прошептал Ганс.

- Барышня?! О, это прелестно! Пожалуй, так никто бы не отказался лечь в больницу, ничего не делай и дамские посещения, ха-ха-ха!

Ганс почувствовал неописуемое отвращение к своему хозяину. Он не хотел ничего отвечать. В палате обратили на них внимание и некоторые насмешливо улыбались. К счастью раздался звонок. Приемные часы окончились и господин Джонс должен был удалиться.

- Итак, я буду ждать тебя после обеда в четверг. Принеси свой цветок, я думаю, он понравится моей жене, - и господин Джонс тяжело зашагал, оставляя своего подчиненного в незавидном состоянии. Долго ли спуститься с вершины горы в грязную уличную яму?

Еще полчаса тому назад Ганс был преисполнен самых прекрасных чувств, теперь он испытывал почти дьявольскую ненависть. В его душе бушевала буря. Он раньше и не подозревал, что способен на такие чувства. И здесь он вдруг задумался: "Что приключилось со мной? Где мой Небесный Отец и Учитель, Которому я начал служить? Где Тот, Которому я принадлежу душой и телом? Разве Он меня покинул и забыл? Нет, нет... Тут он услышал тихий нежный голос: "Не бойся, ибо Я с тобою!" - и волны утихли, и радостное доверие овладело его душой. Он знал, что Царь царей будет с ним и в узкой грязной улице в его ежедневных занятиях. Но миртовое деревцо, свою законную собственность, он должен сохранить, он никому его не отдаст. К счастью у господина Джонс короткая память, и он, наверное, забудет все до четверга. Только бы удалось пронести украдкою цветок к себе наверх, там бы уж он его сохранил. В его комнату никогда никто не заходил, он сам ее убирал, так как госпожа Джонс не желала подыматься по шаткой лестнице. Ганс тщательно все обдумал и составил план действий.

В четверг он был в состоянии покинуть больницу и пойти домой пешком. В одной руке нес он узелок со своей одеждой, а в другой - драгоценный горшочек с цветком. Не доходя до лавки, он зашел в один двор, где стояла старая телега. В этой телеге он спрятал свое сокровище. Когда он подошел к дому, господин Джонс как раз открыл лавку; он только что пришел с рынка и был очень недоволен и раздражен. Но госпожа Джонс ласково приветствовала вошедшего Ганса, а дети подняли крик от радости, для них его отсутствие было очень заметно, так как им много пришлось претерпеть от заменявших его мальчиков.

- Знай, Ганс, что с сегодняшнего дня каждое воскресенье ты можешь быть свободен от двух до десяти часов, тебе не нужно спрашивать разрешения, ты можешь располагать этим временем, как тебе захочется, - сказала госпожа Джонс так энергично, что ее супруг ничего не посмел возразить ей.

Ганс поблагодарил ее веселым взглядом. Весь день он работал с обычным усердием, а вечером, когда стало темно, он прокрался на улицу и достал свое спрятанное сокровище. Затем он, как вор, осторожно пробежал через дом - госпожа Джонс была в это время занята на кухне, а ее муж во дворе за домом, - и так быстро взобрался по шатким ступеням, что достиг своей каморки совсем задыхаясь. Там он сел на край своей жалкой постели и крепко прижал свое любимое растение к бьющемуся сердцу.

Глава 4

Немного времени потребовалось Гансу, чтобы войти в старую колею, и вскоре все происшедшее стало казаться ему сном. Но вот наступило воскресенье, прошел обед и хозяйка, верная договору с доктором, сказала юноше: "Теперь иди, куда хочешь и не бойся, что скажет мой муж".

Ганс был немного смущен. Он заковылял к себе наверх, лег на несколько минут на кровать и закрыл глаза. Был тихий сентябрьский день, как хорошо, наверное, сейчас в деревне, если даже грязная улица казалась в этот день менее уродливой и ежедневные звуки доносились мягче обычного. Ганс поглядел через окошечко на небо, по которому неслись легкие облака дыма. Затем его взгляд упал на миртовое деревце. Оно все было покрыто красивыми цветами, заботливый уход, видимо, был ему в пользу. Гладкие темно-зеленые листья блестели, а среди них будто светились белоснежные цветы, и чудный аромат наполнял всю комнату. Глаза бедного молодого человека с любовью остановились на его драгоценности, а мысли понеслись к подарившей деревце.

Сколько радости она принесла, давая из того, что у нее было! Какое это, должно быть, наслаждение, уделять что-либо из своего, чтобы порадовать других! "А у меня ничего, ровно ничего нет, - печально бормотал он, - у меня нет денег, нет сада, нет даже кусочка пряника", - повторял он, вспоминая различные предметы, которые обычно приносят больным.

Пища и кров составляли все, что он получал от господина Джонс, да изредка еще прибавляли к этому поношенную одежду. Денег он никогда не получал, заплатить ему за его услуги не приходило в голову хозяину овощной лавки. Ведь калека должен радоваться, что его держат.

"Из того, что у вас есть", - было написано на билетике, прикрепленному к цветочному горшку. Ганс вновь и вновь перечитывал эти слова.

- Но у меня ничего нет! - произнес он нетерпеливо.

Точно в ответ на него пахнуло ароматом цветов. Он быстро взглянул и увидел свое миртовое деревце.

- Чудный цветок! - воскликнул он, - это единственное, что у меня есть, нет, нет, этого я не могу отдать!

Но тут он вспомнил больницу со всеми ее палатами, в особенности ту палату, где лежал, и перед ним вдруг промелькнул образ одинокого человека, подобного ему, никем не посещаемого. Как ему, наверно, не достает сегодня посещения милой барышни и ее букетика! А ведь теперь как раз приемный час. Что, если бы он пошел туда и захватил с собой миртовую веточку? Конечно, он не мог бы заменить больным молодую девушку, но все же... - Нет, нет, разве можно калечить мое деревце? Да, если бы у меня был бы самый маленький садик, я бы каждое воскресенье носил бедным больным букетик, но так... - он задумался, белоснежные цветы, казалось, нашептывали ему: "Давайте из того, что у вас есть". - Да, если бы у меня было два или три куста, от которых бы я мог отрезать незаметно. "Давайте из того, что у вас есть!" - Но я не могу! - и Ганс повернулся на своей постели и спрятал лицо в подушку, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Тихий ветерок подул через разбитое стекло и донес запах цветов до отвернувшегося лица, точно говоря: "Смотри, я приношу тебе сладкий запах и утешение, а ты не хочешь ничего принести больному юноше в больнице?". Ганс не мог больше выдержать и, встав, он решительно подошел к своему сокровищу и оборвал одну из лучших веточек, при этом застонал так, как будто ему самому отрезали часть тела. Но только он это сделал, как борьба в нем окончилась, и у него осталось одно желание - поскорее отнести свой дар. Он заботливо спрятал его под своей старенькой курткой и заковылял вниз по лестнице и потом по улице.

Ни один миллионер не мог бы в этот день больше гордиться своим подарком, чем Ганс своей миртовой веточкой. До больницы он дошел благополучно. Там внизу было детское отделение, на втором - женское и на третьем - мужское. Проходя внизу мимо открытой двери, Ганс вдруг услышал горький плач ребенка. Он взглянул в палату и увидел, что плакала маленькая девочка, лет семи-восьми, лежавшая совсем одна. Ни одной сиделки не было поблизости, а остальные дети играли и никто не обращал внимания на плачущую малютку. Ведь здесь постоянно раздавался детский плач.

Юноша остановился, поджидая, не придет ли кто-нибудь к бедной покинутой девочке. Внезапно его осенила мысль: "Может быть, цветок для нее!". Одно мгновение он колебался, миртовая веточка казалась ему чересчур драгоценной для такого маленького человека. Но в следующее мгновение он уже был у ее кровати. "Не хочешь ли, детка, этот хорошенький цветок?" Она тотчас перестала плакать и удивленно взглянула на него. Лицо Ганса, доброе, приветливое и удивительно кроткое привлекало к нему все сердца, особенно детские.

Маленькая больная также почувствовала, что нашла в нем друга, и так как чувство одиночества было главной причиной ее слез, то они сразу и остановились. Ганс взял стул и присел. у ее кровати, затем он стал указывать ей на достоинства миртовой веточки, попросил взять ее в руки и понюхать. Девочка была, как и он, дитя Лондона, как и ему, ей были незнакомы все прелести деревенской жизни. Она не имела понятия о лесах, полях, горах и долинах, ручейках и лугах. Ганс читал обо всем этом в книгах, да изредка видел в парке зеленую травку, остальное он дополнил при помощи воображения и принялся рассказывать об этих чудесах своей маленькой слушательнице, нарисовав ей яркую картину того, что ему самому так хотелось увидеть. Дитя слушало его с блестящими глазами и забыла все свое горе.

Ласковый мягкий голос был настоящей музыкой для этого бедного заброшенного существа. А потом Ганс стал рассказывать о красоте неба, о нашем истинном отечестве там на небесах, и это ему было легче рассказывать, чем говорить о красотах земли, потому что мысленно он уже часто там пребывал и ясно себе представлял свое будущее местопребывание - золотой город, новый Иерусалим.

Затем он указал ей путь, который Спаситель проложил туда для него и для нее Своими страданиями и смертью. Говорил ей о Том, Кто нас так любит, что отдал Себя за нас и теперь пошел приготовить место для Своих в доме Отца Своего. Ганс пробыл здесь только полчаса, но и в такое короткое время можно многое сказать, если уста говорят о том, чем переполнено сердце.

Когда раздался звонок к окончанию посещения, Гансу было тяжело расставаться с ребенком, который обнял его за шею и целовал. Вошла в это время сиделка. Она приняла его за родственника девочки и потому не препятствовала им.

- Я приду в следующее воскресенье, радость моя, думай о Спасителе, Который тебя любит и не плачь больше.

Оглянувшись еще раз у дверей, он увидел, как дитя прижало к себе веточку; радостная и счастливая улыбка осветила ее личико.

Поистине, дающий счастливее получающего.

Это испытал и Ганс. Как радовали его самого посещения молодой девушки! Но когда уходила она, всегда страдал от ощущения пустоты и одиночества до следующего ее посещения. А сегодня, как все было иначе! Когда он выходил из больницы, душа его была полна радости и торжества, ему удалось утешить и порадовать сердце. Сам Бог его направил и привел к этой девочке. У него еще много цветов на миртовом деревце, не одна ведь веточка, а уж Господь сохранит ему его растение. Ожидание следующего воскресенья скрасило ему все будничные дни, и Ганс так хорошо выглядел, что господин Джонс начал раскаиваться в том, что дал ему столько свободы и даже заметил по этому поводу своей жене:

- Это все вздор, эти свободные воскресные вечера, Ганс здоровее нас обоих. С тех пор, как он вернулся с больницы, он точно на пять лет помолодел.

- Вот и надо стараться, чтобы он был таким. Джонс, не будь глупцом. Я дала слово доктору и сдержу его. Ведь и ты не гарантирован от болезни, и тогда ты сам будешь рад, что тебя в торговле может заменить такой здоровый молодец, как Ганс.

Зеленщик хорошо знал, что его жена всегда бывала права, поэтому только поворчал про себя и предоставил ей свободу действий.

Ближайшее воскресенье был серый дождливый день. Отовсюду текло. Ганс заткнул, как только мог, разбитое стекло в своем окошке, тем не менее, ему пришлось подставить чашку для капель дождя. Кустик его рос как нельзя лучше, он еще не достиг полного расцвета, на многих веточках еще были пучки твердых зеленых бутонов. На этот раз Ганс, без сожаления, сорвал самую красивую веточку. Дождь его не беспокоил, ведь и в будние дни он во всякую погоду должен был исполнять поручения. Итак, он только поднял воротник и отправился. К его удивлению, как только он вышел на мокрую от дождя улицу, он прекратился, и снова начал идти только тогда, когда он достиг больницы.

Едва он переступил порог детской палаты, раздался крик радости, и ребенок протянул к нему ручки. Сердце Ганса от радости сильно забилось, он подошел к кровати и поцеловал малютку. За неделю она сильно похудела, так что Гансу показалось, что она серьезно больна. Он подошел к ней, отдал ей миртовую веточку и они снова начали разговаривать. Он должен был ей повторить все то, что рассказывал в прошлое воскресенье: о садах и полях, лесах и лугах, о ручьях и озерах, о солнце, о луне и звездах и о всем великолепии неба.

Затем уставшая девочка притихла и спокойно лежала, пока он рассказывал ей об Иисусе и Его любви. Он говорил, а детское сердце с верой все воспринимало и полное любви и благодарности открылось Доброму Пастырю. Когда юноша уже хотел покинуть палату, к нему подошла сиделка и спросила:

- Вы не брат ли ее?

- Нет, мы совсем не в родстве, но ведь это, я надеюсь, ничего не значит.

- Разумеется, но она уже недолго здесь пробудет. А кроме вас никто о ней не справляется. Она уже второе воскресенье здесь, и, вероятно, ее матери помешало что-нибудь прийти.

- Вы думаете, что она умрет? - дрожащим голосом спросил Ганс.

- Умрет ли она? Конечно, вы же видите, что ей уже недолго осталось жить, - сказала сиделка.

Ганс, стоя у порога, кивнул малютке с самой веселой улыбкой, хотя сердце его разрывалось от горя. Ребенок ответил ему благодарным нежным взглядом.

Глава 5

Следующая неделя тянулась для Ганса очень долго, так как он постоянно думал об умирающей девочке. Он от души желал маленькой страннице на небе покоя и радости, хотя и привязался к ней всем сердцем. Но он не мог понять, почему Господь так скоро отнял дело, которое он ради Него начал, и почему так быстро должна прекратиться та великая радость, которую он при этом испытывал. Когда снова наступило воскресенье, он торопливо сорвал лучшую миртовую веточку и отправился так быстро, как только могли выдержать его искалеченные ноги, в больницу. Он едва мог дождаться момента, когда узнает судьбу своей маленькой подруги.

Когда он, задыхаясь, остановился в дверях, то увидел, что кровать заставлена ширмами, рядом стояла сиделка, которая знаком руки дала понять, чтобы он осторожно подошел, не потревожив больную девочку. Кругом, конечно, все было по-старому. У многих кроватей сидели посетители. А дети весело болтали друг с другом, не подозревая, что так близко от них угасает жизнь такого же маленького существа.

По знаку сиделки Ганс присел у кровати в таком месте, где больная, открыв глаза, должна была тотчас его увидеть. О, как он жаждал ее последнего сознательного взгляда, как он молился об этом! Он держал в руках миртовую веточку и спрашивал себя, что ему с ней делать, если не придется отдать ее ребенку. Как странно, что часто такие мелочи занимают ум в самые серьезные и критические моменты! Он не знал, в сознании ли она, но не хотел спрашивать сиделку об этом, боясь потревожить разговором умирающее дитя. Глубокий душевный мир отражался на маленьком личике, и, казалось, ребенок не испытывает никаких страданий. Только слабое дыхание указывало на приближающийся конец. Коснулся ли ее запах миртовых цветов, только она вдруг глубже вздохнула, точно вдыхая чудный аромат, затем открыла, к невыразимой радости Ганса, глаза и взглянула ему прямо в лицо. Но он все же не посмел пошевелиться, пока она не прошептала, улыбаясь:

- А где красивый цветок?

- Вот он, детка, - сказал Ганс, нежно поднося цветок к самому ее личику.

Она с наслаждением втянула в себя аромат и пошевелила пальцами руки, которая лежала на одеяле. Ганс понял, чего она хочет, и вложил ей в пальчики веточку. Помолчав довольно долго, она еще раз тихонько прошептала:

- Поцелуй меня.

Ганс нагнулся над ней и поцеловал ее. Это было так странно, что в ее последний час никого при ней не было, кроме нового друга, посланного ей Богом, чтобы сделать последние дни прекраснейшими и счастливейшими из всех ее дней на земле. Все слабее и слабее становилось дыхание и, наконец, совсем прекратилось.

- Отошла в вечность, бедное маленькое созданьице! - сказала добродушная сиделка, - я рада, что вы еще вовремя пришли и принесли ей цветочек. Она так дорожила теми двумя веточками, которые вы ей раньше принесли. Я хотела их выбросить, когда они завяли, но она так трогательно просила их оставить. Вот посмотрите, - и она вытащила из-под подушки две сухие веточки.

Ганс спрятал их у себя на груди, а зеленую веточку оставил в руке маленькой покойницы. Ему бы хотелось присутствовать при ее погребении, но он даже не спросил, когда оно состоится, так как знал, что это бесполезно, ему бы все равно не позволили уйти из дому.

- Очень вам благодарен, что вы мне разрешали посещать малютку, - сказал он сестре милосердия, - это было моей величайшей радостью.

У него перехватило в горле, он не мог больше сказать ни слова и повернулся, чтобы уйти. Как во сне, шел он по улице и только боялся, чтобы с ним никто не заговорил, ему хотелось как можно скорее достичь уединения в своей комнате. Здесь он спрятал сухие веточки в Библию, которую ему подарила учительница воскресной школы. Затем он лег на свою жесткую кровать. Ему пока нечего было делать, а в пять часов он хотел отправиться, как всегда, в миссионерское собрание, куда он ходил с тех пор, как у него появились выходные дни. Он предался размышлению, глядя на свой кустик.

Зачем Бог всегда так быстро отнимал у него все, что он едва успевал найти и что доставляло ему столько радости? Ему и не приходило в голову, что Господь хотел этим расширить круг его деятельности. Ганс принадлежал к тем, которые всю свою любовь отдают постоянно кому-нибудь одному, и если бы ему не приходилось поневоле время от времени направлять свои симпатии в другую сторону и менять предметы любви, его поле деятельности оставалось бы очень ограниченным.

Очень тяжело было юноше сойти вниз к чаю и к резким голосам семьи Джонс. Ругань и хохот, доносившиеся с улицы, глубоко оскорбляли его, так что он был рад возможности скрыться опять в своей каморке. Мысленно он все еще пребывал у тихого ложа в больнице. С растроганным сердцем пошел он на миссионерское собрание и этим закончил свое воскресенье. Он решил никогда больше не ходить в больницу, так как боялся вызвать воспоминание о потере маленькой любимицы, а это причинит ему много страданий.

Но когда неделя прошла, и его горе несколько утихло, ему захотелось посмотреть все ли еще в больнице тот молодой человек, которому предназначалась первая миртовая веточка. Он озабоченно взглянул на свое деревце. На нем продолжали распускаться все новые цветы, хотя некоторые уже отцвели. Долго ли оно еще выдержит такую трату веточек? Но что же делать? Может быть, Господь откроет ему новый источник даров, когда его запас кончится и он отдаст все, что у него есть. Он уже больше не колебался, чтобы сорвать самую лучшую веточку, потому что и Бог без ропота отдал Свое самое дорогое для Него.

Войдя в хорошо знакомую палату, он увидел, что почти все больные были новые. На его месте лежал молодой человек, довольно неприятного вида, но с прекрасными чертами лица, которых не смогли стереть ни бедность, ни болезнь, ни всевозможные пороки. Юноша беспокойно ворочался в постели. Ганс вначале немного колебался, а затем застенчиво сказал: "Я хотел посетить одного молодого человека, который лежал вот на этой постели, но он, наверное, уже выписался. Я вижу, что почти никого уже нет из тех, кто здесь в одно время со мной был".

- Когда же вы были здесь?

- Почти месяц назад я лежал на той же кровати, на которой лежите вы теперь.

- И как же вам здесь понравилось? - спросил молодой человек, немного насмешливо, но с добродушной улыбкой.

Ганс внимательно посмотрел на него, он казался ему таким странным и производил впечатление человека, любящего удовольствия, но несколько ожесточенного превратностями судьбы. Его глаза были тусклыми от болезни, но все же в них блеснул шаловливый огонек, когда бедный хромой Ганс с нескрываемым восхищением уставился на него. Наконец он громко расхохотался. Это заставило Ганса очнуться и он сказал, извиняясь:

- Простите, но я не слыхал, что вы спросили, я думал о том, как вы красивы.

- Это мне уже много раз говорили, но что пользы от моей красоты? Никакой, никакой!

- Я не понимаю, как вы могли сюда попасть? - не удержался Ганс.

- Вы еще не ответили на мой вопрос, - уклончиво возразил молодой человек, - я надеюсь, вам здесь понравилось?

- О, да, очень! - ответил Ганс. - Мне никогда в жизни не было так хорошо, как здесь.

- Вот как, в таком случае вас легко удовлетворить. Что вы могли найти здесь такого прекрасного?

- Я был так ужасно утомлен и слаб, что для меня было наслаждением иметь право лежать спокойно, без всяких тревог и ничего не делать. Я не похож на вас, - прибавил Ганс, любуясь прекрасной фигурой лежащего перед ним, - я калека и с трудом двигаюсь, вы можете себе представить, как мне было трудно, когда, несмотря на хромоту, приходилось целый день бегать взад и вперед. В конце концов, я свалился, упал раза три в обморок и ни к чему больше не годился. Тогда врач сказал, что мне нужно на месяц лечь в больницу и отдохнуть. Вот почему я пробыл здесь месяц, и с тех пор я чувствую себя опять совсем хорошо.

- Ну, особенно здоровым вы и сейчас не выглядите, и если вы теперь чувствуете себя совсем хорошо, то я бы не хотел видеть вас, когда вы чувствовали себя больным и утомленным.

- Но, по крайней мере, я могу опять ходить и работать, и, кроме того, у меня теперь воскресенье с обеда до вечера свободно, а это уже много значит.

- Вы хотели посетить кого-то, кто здесь был одновременно с вами?

- Да, но я еще хотел вам рассказать про барышню, которая приходила по воскресеньям и приносила букетики цветов, к которым были прикреплены билетики с текстами.

- С тех пор, как я здесь, она еще ни разу не показывалась, - прервал его больной, - и я бы желал, чтобы она пришла. Здесь так скучно по воскресеньям, если никто не посещает.

- Нет, барышня больше не придет, она переехала со своей семьей в Шотландию, но в последнее свое посещение она принесла мне деревце в горшке, потому что знала, что я очень люблю цветы. Я принес от него веточку, так как подумал, что, может быть, кто-нибудь обрадуется, если я посещу его и принесу цветочек, как некогда она меня обрадовала. Вот, не хотите ли вы взять ее? - он протянул веточку и молодой человек взял ее, но при этом лицо его омрачилось, и губы крепко сжались. Он даже не сказал "спасибо".

- Я, конечно, знаю, что не могу это сделать так хорошо, как она, - сказал Ганс скромно, - но я думал, что могу все же доставить кому-нибудь удовольствие. Я сам очень люблю цветы и так хотел бы видеть, где они растут, но я еще никогда не выезжал из Лондона.

- Еще никогда? - спросил незнакомец.

- Нет, никогда. А вы, наверное, бывали за городом?

- Да, - ответил он подавленно.

Ганс поднялся, чтобы уйти. Он боялся наскучить больному своим разговором. Ему было так грустно. Как непохожи были на это предыдущие воскресенья, когда малютка протягивала к нему ручки и целовала его так, что он, идя обратно, казалось, продолжал чувствовать ее прикосновение.

- С вашей стороны это очень мило, что вы посетили меня. Вы придете в следующее воскресенье? Мне сказали, что я здесь долго пробуду.

- Да, если вы этого желаете, - ответил Ганс смущенно.

- Разумеется, иначе я бы не стал вас спрашивать, и, пожалуйста, принесите мне опять миртовую веточку. Вы принесете, не правда ли?

- Конечно, охотно, но я не думал, что она вам так понравится.

- Нет, все таки... Мое имя Вилли Джексон, а как вас зовут?

- Ганс Фридлейн. Я приду опять. До свидания!

- До свидания!

Ганс медленно заковылял через палату. Последние слова несколько ободрили его, но все же это прощание очень отличалось от его прощания с маленькой приятельницей. У двери он еще раз обернулся, но Вилли Джексон не смотрел ему вслед, он, казалось, весь был поглощен созерцанием цветка и его мысли витали далеко. Ганс был доволен, что его дорогой цветок так ценится. "Мне кажется, что он все же обрадовался ему", - говорил он сам себе по дороге домой.

Глава 6

Прошло еще четыре воскресенья, а посещения Гансом больницы, казалось, не приносили плода. Правда, Вилли каждый раз приветливо встречал его и внимательно слушал, когда он рассказывал о своем миртовом деревце и тексте на нем и о молодой девушке. Больной также о многом говорил, из чего можно было заключить, что он много странствовал и много пережил, но относительно своего прошлого он был нем. Между тем, на той улице, где жил Ганс, произошло нечто необыкновенное.

Госпожа Джонс поехала навестить своих родителей, которые жили в деревне, и взяла с собой детей. Господин Джонс топтался в доме как медведь, у которого отняли детенышей, он почти совсем потерял голову. Они уже почти десять лет были женаты и его жена до сих пор из года в год терпеливо жившая с ним, вдруг решилась в первый раз на такое дело. Она хотела пробыть у родителей десять дней! Это было неслыханно.

Ганс не мог понять, из-за чего хозяин поднял такой шум. Ведь служанка остается на месте и все свое время сможет посвятить ему, так как дети уедут и Ганс остается, и он уверял своего господина, что позаботится, чтобы у него все было, как всегда. Чего же ему еще нужно?

- Ты этого не можешь понять! Ты не женат! - гневно выкрикивал господин Джонс. - Ты не знаешь, каким осиротелым чувствует мужчина себя без своей жены! Из этого путешествия ничего хорошего не выйдет. Это все эгоизм, который я никогда не мог терпеть! - говорил в назначенный день отъезда господин Джонс. - Чистейший эгоизм! Я это еще раз повторяю, - продолжал он так громко, чтобы слышала жена.

Госпожа Джонс была занята на кухне приготовлениями к дороге. В предвкушении счастья посетить своих родителей, она точно помолодела на десять лет и Ганс удивился, как она похорошела от радости и как снова выступили следы былой красоты.

- Эгоизм - корень всякого зла на свете, запомни это, Ганс.

- Да, сударь, в этом вы правы, - живо подтвердил юноша.

Госпожа Джонс с силой захлопнула дверь в кухню и начала петь. До последнего момента господин Джонс не терял надежды убедить ее пойти на уступки. Он перепробовал все возможные средства: лесть и угрозы, приказание, запугивание, ласку и насмешки, но его супруга твердо держалась своего решения, и когда наступил час отъезда, она весело выбежала из своего дома. В одной руке она держала чемодан, а в другой свой зонтик и большую коробку. За ней следовали дети, нагруженные бесчисленными пакетами. А господин Джонс вернулся в кухню в самом мрачном настроении. Ганс и маленькая служанка глядели вслед удалявшимся и с радостью заметили, как весело их госпожа шла по улице. Затем оба вернулись в дом, у них было предчувствие беды, потому что хозяин был расстроен происшедшим, и оно оправдалось уже в течение дня.

Бремя немилости так тяжело легло на девочку, что Ганс застал ее плачущей на кухне. Может быть, и она чувствовала себя осиротелой, как лавочник; последний, казалось, решил воевать со всеми на свете, и в особенности с теми, кто его окружал. Ганс утешался мыслью о предстоящем воскресенье, он заранее радовался посещению больницы и службе в миссионерском собрании. Но бедная Лена не знала таких радостей и потому сидела на кухне и плакала.

- Отчего ты плачешь? - спросил ее Ганс, с участием, проходя мимо с корзиной капусты. - Пусть он ругается, не обращай на это внимания!

- Да, если бы он когда-нибудь перестал, но ведь этому конца нет. Он совсем как соседский осел, который, дойдя до насоса, останавливается и дальше не идет, что бы ни случилось. А что будет в оставшиеся восемь дней, ведь прошло только два дня? Кто это может выдержать?

Тут застучала дверная ручка, и Ганс торопливо вышел, а Лена с шумом помешала огонь под плитой, вытирая рукавом слезы. Но очередь дошла и до Ганса.

В предвкушении радости ближайшего воскресенья, он терпеливо переносил дурное расположение духа своего хозяина и сохранил свое веселое настроение до воскресного утра. Он настолько знал нрав своего хозяина и сам был так честен и прямодушен, что ему не приходило в голову думать о ком-либо дурно. Поэтому, сойдя в воскресенье к завтраку на кухню, он удивился, услыхав от Лены, что хозяин лежит в постели.

- Разве он болен? - спросил Ганс изумленно, так как накануне вечером у господина Джонса не было заметно никаких признаков болезни.

- Он говорит, что да, - ответила Лена с таким выражением, которое ясно доказывало, что она его словам не верит. - Он мне приказал, к завтраку приготовить яичницу, а ты отнесешь ее ему. Я думаю, что он просто хочет нас удержать весь день дома.

Ганса охватила настоящая ярость. Он и не подозревал, что может так рассердиться. К счастью, ему удалось скоро овладеть собой и ни одно злое слово не сорвалось с его уст. Лена подумала, что для него это не имеет значения, и, разочарованная, пошла к своей сковороде, чтобы перевернуть яичницу.

Ганс молчал, пока все было готово, и тем временем настолько успокоился, что мог появиться перед своим хозяином. Он постучал в дверь спальни и господин Джонс ответил оттуда слабым голосом:

- Войди!

Он совсем не выглядел больным и Ганс был все-таки внутренне еще слишком возбужден, чтобы спросить о его здоровье, но господину Джонс это было все равно.

- Я очень болен, Ганс, - сказал он притворным голосом, - придется вызвать мою жену.

Как ни велико было собственное разочарование, Ганс все же чувствовал, что его госпожа была права, что поехала к родителям. Ведь за десять лет впервые она получила отпуск. Но он не посмел высказать своего мнения, а только вежливо спросил:

- Что с вами, сударь?

- Сильный приступ слабости, Ганс, я уже себя два дня чувствую неважно, но я не так легко поддаюсь, ты это знаешь. Ведь будет скверно, если я завтра не смогу быть в лавке.

- Я и Лена справимся. Не послать ли лучше за доктором?

- О, нет! Я им не верю. Мне нужен только уход жены, вот что необходимо больному мужчине. Моя жена должна вернуться, сегодня после обеда, ты ей напишешь. Разумеется, ни ты, ни Лена не уйдете из дому.

Ганс почувствовал себя, как пойманный лев, но если бы он и начал рычать, то это ему ничего бы не помогло. Он подумал о Вилли Джексоне, который его сегодня ждал. Так как он был уже почти здоров, его могли выписать в любой день и, если это случится на следующей неделе, то он в будущее воскресенье уже не увидит его и не простится с ним. Дело в том, что Ганс был такой же простой человек, как и все, и его упование на Господа упало в это утро до нуля. Понемногу он успокоился, обратился к Господу и покаялся в своей вине перед Ним. Вновь мир наполнил его душу, и он снова предал себя воле Божьей, доверяя Ему, зная, что Он все устроит к лучшему, также и относительно Вилли Джексона, удержав его в больнице еще на одно воскресенье.

Господин Джонс весь день лежал в постели и читал. Когда Ганс принес ему обед, он объявил юноше, что он должен остаться с ним. Ганс уже пересилил в себе первую горечь и был снова терпелив и спокоен. Он сел у окошка и стал глядеть на улицу. Был хмурый ноябрьский день, на улице был туман. Лавочник ел с удовольствием, его аппетит не пострадал от болезни, затем, кинув нож и вилку, он заявил:

- Теперь, Ганс, ты за меня напишешь моей жене и сообщишь ей, что я болен, и чтобы она завтра приехала, так как должна заменить меня в моем деле.

Ганс был готов сам все перенести, только бы госпожу не лишили вполне заслуженного отдыха, и он решился вступиться за нее.

- Я присмотрю за лавкой, сударь, и постараюсь, чтобы вы не лишились ни одного покупателя. Не можете ли вы оставить хозяйку там еще на несколько дней? Может быть, вы скоро поправитесь! - В первый раз Ганс осмелился противоречить своему господину и, поэтому можно себе представить, какое действие имело его заступничество.

Зеленщик пришел в ярость. Но это имело и хорошую сторону для Ганса - ему не пришлось самому составлять письмо госпоже Джонс, при таких обстоятельствах господин Джонс не мог поручить ему такое деликатное дело. Он только писал то, что диктовал хозяин.

- Если это не поможет, - сказал господин Джонс, - то я буду не я. Если она, получив это письмо, не приедет завтра вечером, то мне больше нечего ей сказать. Снеси сейчас же это письмо на почту.

Ганс повиновался с тяжелым сердцем. На следующий день господин Джонс чувствовал себя значительно лучше. Он совсем не выглядел перенесшим тяжелый кризис и Ганс изумленно спрашивал себя, как он объяснится со своей женой, когда она увидит, что он вызвал ее без достаточного основания. Но наступил вечер, а госпожа Джонс не приехала, ее ждали с каждым поездом. Наконец в восемь часов почтальон принес открытое письмо, которое Ганс отнес своему господину. Письмо было следующего содержания: "Мой милый Вильям! То, что ты пишешь, совершенный вздор. Я и не подумаю вернуться раньше субботы. Если ты нездоров, пошли за доктором, он тебя быстро вылечит. Мне и детям здесь очень нравится. Твоя верная супруга М. Джонс".

У зеленщика была умная жена, этого нельзя было отрицать. Во вторник рано утром он встал совершенно здоровым.

Глава 7

После этого опыта господин Джонс нашел более удобным заключить с Гансом и Леной мир, потому что, если бы его жена, вернувшись, сделала их обоих своими союзниками, ему бы плохо пришлось! Поэтому их положение к концу недели стало легче, а в субботу вернулись здоровыми и окрепшими госпожа Джонс с детьми и внесли с собой в мрачное жилище радостную атмосферу.

После двух недель работы Ганс был несказанно счастлив вновь пойти на посещение к больному Вилли. Его пальцы дрожали от удовольствия, когда он в воскресенье срывал миртовую веточку, на которой, к сожалению, уже мало осталось цветов. Как мог, он поспешил в больницу, где с шумом взобрался по лестнице.

Когда он увидел Вилли Джексона сидящим в постели, он облегченно вздохнул. Вилли с нетерпением глядел на дверь, и когда Ганс вошел, его лицо осветилось, так редко появлявшейся, улыбкой.

- Я уже боялся, что вы меня покинули, как неисправимого, - сказал он.

- Как вы могли это подумать? - спросил Ганс удивленно.

- Меня всегда все оставляли и вы тоже это могли бы сделать.

- Не все вас покинули, - сказал Ганс уверенно.

- Я бы хотел знать, на каком основании вы это говорите?! - воскликнул Джексон с любопытством, смешанным с беспокойством. - Ведь вы не знаете никого из моих родных или знакомых.

- Я знаю Одного, Который желает, чтобы вы Ему принадлежали, - сказал Ганс.

- Почему вы не пришли в прошлое воскресенье? - спросил Вилли, уклоняясь, как всегда, от разговора на духовные темы.

- Хозяйка уехала, а хозяин лежал в постели, мне пришлось стеречь дом.

- Вот что, - сказал молодой человек с видимым облегчением, - а я боялся, что вы меня забыли и посещаете кого-нибудь другого.

Ганс очень огорчился.

- Неужели вы такого мнения обо мне? - несколько обиженным тоном спросил он, - я чувствовал себя очень несчастным, что не мог прийти к вам.

В его словах звучало столько искренности, и участия, что Вилли не мог ему не поверить. Он очень этому удивился.

- Из-за чего вы так обо мне заботитесь? Я ведь вам еще никогда ничего хорошего не сделал.

- Я и сам не знаю, почему, - ответил Ганс, немного смущаясь, и затем добавил: - Я думаю, это от того, что я чувствую, что вы совсем одиноки на свете и нуждаетесь в друге.

Джексон задумался на мгновение.

- Странная причина, - сказал он наконец, - мои прежние друзья покидали меня именно тогда, когда они мне были нужны, а пока я мог им что-нибудь предложить: деньги ли, различные удовольствия или веселое общество, они дорожили мной. Да, дорогой мой, я не был скрягой, но когда ушли деньги и здоровье, тогда сразу же пропали все мои друзья. Я никогда не думал, что мне придется искать приют в больнице.

Он остановился и оба замолчали. Затем Ганс вытащил из кармана потертую Библию и открыл ее. Он понял, что настал так давно им ожидаемый момент, и без всякого предисловия начал читать: "И нашли Египтянина в поле и привели его к Давиду... и сказал ему Давид: чей ты и откуда ты? И сказал он: я - отрок Египтянин, раб одного Амаликитянина и бросил меня господин мой, ибо уже три дня, как я заболел" (1 Цар.30:11-13).

- Да, это верно, - сказал Джексон печально, - так поступают в этом мире.

Ганс стал снова перелистывать свою Библию, пока не нашел знакомую притчу о блудном сыне. Он медленно стал ее читать и особенно выразительно, как бы подчеркивая, прочел слова: "И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился, и, побежав, пал ему на шею и целовал его".

- Обычно люди так не поступают, если кто-нибудь опозорит себя или свою семью, не правда ли Вилли? - спросил он, впервые Джексона называя по имени, отчего последний вздрогнул, ему показалось, что между ними образовалась какая-то связь, и что-то неотразимо влекло его к Гансу.

- Нет, - сказал он мечтательно, - на это только отец способен.

- Но Господь хочет это сделать, - оживленно продолжал Ганс, - Он хочет это сделать ради Своего дорогого Сына, Который умер, чтобы открыть нам путь к нашему Небесному Отцу. Вы заблудились вдали от Бога, вы служили дьяволу и нашли в нем плохого наставника. Вилли, к вам сегодня Спаситель говорит: "Приди ко Мне, Я укреплю тебя, Я отдал жизнь Свою за тебя, чтобы дать тебе прощение, мир и покой. Прийди, каков ты есть, отвергнутый миром, усталый, печальный и больной, взгляни на Меня и ты спасешься".

Ганс остановился, он почти испугался своей речи и смелости, с которой обращался к ранее неприступному незнакомцу.

Между тем, в душе Джексона происходила жестокая борьба - борьба между его природной замкнутостью и его обремененным сердцем. Наконец, он медленно сказал:

- Я бы очень хотел вам все рассказать.

- Пожалуйста, сделайте это, - оживленно подхватил Ганс, - я уже сколько раз к вам приходил и до сих пор ничего не знаю о вас. Это не любопытство с моей стороны, я чувствую, что вы находитесь в каком-то затруднении, и я бы все отдал, чтобы вам помочь. Конечно, я мало что могу, сделать, - прибавил он печально.

- Вы больше для меня сделали, чем кто-либо за эти последние пять лет, - возразил Вилли. - Да, я вам сейчас все расскажу, это самое малое, чем я могу выразить вам свою благодарность. - Он еще раз собрался с силами и начал тихим голосом:

- Я бежал из своей родной усадьбы, которая находится в Самерстинре... О, какая это красивая местность! У моего отца там большое имение, и я его единственный сын.

- Как вам пришло в голову так неразумно покинуть свою прекрасную родину? - спросил Ганс.

- Да, хорошо вам спрашивать. Это обыкновенная история - плохое общество. Я сошелся с кучкой негодяев, которые были в селе, недалеко от нашего имения. Они знали, что у меня денег больше, чем у них и завлекли меня к себе. Конечно, я был глупцом, и только горе заставило меня поумнеть. Мне как раз исполнилось 20 лет, и отец рассчитывал найти во мне поддержку. Он был человек горячий, и его чрезмерно раздражало видеть меня целый день праздным и знать, что я до поздней ночи играю в трактире в бильярд. Время от времени я выпивал лишнее, но пьянство не было моим главным недостатком, а вот игра и праздность - это было хуже некуда. Наконец, отец мне сказал, что ему придется когда-нибудь выгнать меня из дому. Насколько это было сказано серьезно, я не знаю. В тот день я вернулся домой только к утру, отец и мать не ложились спать, поджидая меня.

- Ваша мать? - прервал его Ганс, - о, как бы я хотел, чтобы у меня еще была мать!

Прекрасные серые глаза Вилли наполнились слезами, и он замолчал. Ганс сделал вид, что не замечает этого и, чтобы избавить своего друга от смущения, продолжал:

- Моя мать умерла, когда мне было семь лет, но я ее еще вижу пред собой так, как если бы она недавно умерла. Итак, вам отец сказал, что ему придется прогнать вас из дому, не правда ли? И что же вы на это сказали?

- Я сказал, что избавлю его от этого труда, повернулся и ушел. У меня еще было немного денег в кармане, и я думал, что мне не трудно будет найти себе работу. Некоторые из моих приятелей отправились в Лондон, и я поехал с ними. Они говорили, что там я легко найду занятие, и что нет необходимости мне постоянно держаться за мамину юбку. Но, разумеется, занятие, которое я нашел, мало способствовало моему исправлению. Одно время я служил при гостинице. Как я там не стал пьяницей, я и сам не знаю.

- Я знаю, как это случилось, - прервал его Ганс, - молитвы вашей матери сопутствовали вас.

Джексон глубоко вздохнул.

- Да, это, вероятно, так и есть, - сказал он, - Я до сих пор не могу забыть, как она со слезами на глазах смотрела мне в вслед, когда я покидал дом. Мне кажется, я и сейчас чувствую ее руку на своем плече.

- Я не понимаю, почему вы не вернулись?

- Вот и видно, что вы никогда не сбивались с пути, иначе бы вы не задали такого вопроса. Вернуться - это-то и есть самое трудное. Меня точно связали невидимыми цепями, которые постоянно и быстро тянули меня все глубже и глубже в пропасть. Мне уже нельзя было ничем помочь.

- Нет, ради Бога, не говорите этого! Иисус Христос пришел в мир, чтобы спасти грешников. Вы похожи на того человека, который шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам. Священник прошел мимо, также и левит, но милосердный самарянин подошел к нему, посадил его на своего осла, привез его в гостиницу и еще позаботился о нем, когда он уже был спасен. Точно так поступает наш Спаситель, и Он хочет это сделать с вами. Со мной Он уже это сделал.

- Я боюсь, что для меня уже нет спасения, - мрачно ответил Вилли. - Мое сердце было, как камень, твердо, когда я пришел сюда. И знаете, что мне впервые смягчило сердце?

- Я не заметил, что оно уже смягчилось, - возразил Ганс.

- Нет, я не хотел дать заметить это всем посторонним людям, но мне хотелось плакать, как плачут маленькие дети. И все из-за той миртовой веточки, которую вы мне принесли. У нас дома в саду также стоит миртовое деревце, и мама моя любила его больше, чем остальные деревья. Когда оно цвело, она, обычно, ставила в комнату большой букет из его ветвей, и весь дом наполнялся ароматом. О, этот аромат! - голос Джексона задрожал. - Жива ли она еще? Ах, если бы я это знал, если бы еще раз, еще только один раз я мог ее увидеть! - вздыхал он.

- Но вы скоро это узнаете! Ведь вы вернетесь, как только вас выпишут, не правда ли? - сочувственно спросил Ганс.

- Смогу ли я на это решиться?

- Да, конечно! У вас деньги есть?

- Ни копейки, но это ничего не значит, я пойду пешком домой. Послезавтра меня отсюда должны выписать. А по дороге меня на постоялых дворах примут.

- Но я вас больше не увижу! - горестно воскликнул Ганс, которого снова начало охватывать чувство одиночества.

- Не беспокойтесь, мой дорогой друг! Неужели вы думаете, что я когда-нибудь вас забуду? Вас, который был орудием моего спасения, спасения души и тела? Где вы живете?

Ганс дал ему свой адрес. Раздался звонок, и им пришлось расстаться. Неужели бедный Ганс всегда будет так находить и терять друзей? Неужели ему всегда придется, доставляя радость другим, самому еще сильней чувствовать одиночество?

Молодые люди горячо и сердечно, долго пожимали друг другу руки. Ганс не мог выговорить ни слова. Вилли сдавленным голосом прошептал:

- Господь да благословит вас!

Бедный калека с трудом захромал через палату и затем по грязной улице.

Глава 8

Миртовое деревце совсем стало бедным ветвями. Оно и в свои лучшие дни никогда не было особенно большим, а обрезанные семь или восемь лучших ветвей были немалой потерей. Оставалось еще только две или три веточки, а что же Гансу потом делать? Что он мог еще дать? Он думал, что без такого, хотя бы незначительного дара, его посещения не могли быть кому-нибудь приятны. Последняя разлука, хотя и очень горестная, оставила в нем чувство надежды на встречу.

Радость, что он в какой-то степени был орудием в деле обращения Вилли, была противовесом горечи потери, от которой он страдал. Да, и Вилли же обещал когда-нибудь приехать и навестить его! Правда, это предстоящее посещение казалось Гансу чем-то вроде прекрасной сказки, об осуществлении которой он едва смел мечтать, но все же это было блаженство надеяться на что-то, ждать чего-то.

В следующее воскресенье Ганс сорвал одну из последних миртовых веточек и заковылял по обычному направлению. У него был план: войти в палату и, если на месте Вилли Джексона лежит какой-нибудь бедный больной, подойти к нему, считая его новым полем для своей деятельности. Он с грустью взглянул на цветочек в горшке, немного на нем было цветов, да и вообще это было чудом, что деревце так долго выдерживало. Быть может, в другом месте, оно бы давно погибло, но в каморку под крышей, куда свет попадал сверху, проникал каждый солнечный луч, и это спасало растение. "На нем уже почти ничего не осталось, - огорченно подумал он, - а что же мне потом делать?" Но это было лишь одно мгновение, и затем он уже весело сказал сам себе: "Ну, если Господу миртовое деревце больше не нужно, то и мне оно не нужно", - и мир наполнил его душу.

Так и мы должны думать в нашей работе для Господа!

В этот день Ганс пришел в больницу несколько позже, чем в прошлое воскресенье, он не особенно торопился, так как его никто ведь не ждал. Проходя мимо детского отделения, он решился взглянуть на кроватку, из которой его некогда так радостно приветствовало бледное детское личико. Затем ему пришлось проходить мимо комнаты, где размещались старушки. У одной двери стояла одна из тех сиделок, которая два месяца тому назад за ним ухаживала и была к нему так добра. При виде ее у него стало тепло на сердце, и он собрался было возобновить знакомство, как вдруг резкий голос закричал:

- Вот же он!

- Это старая Мэдже, - смеясь, сказала сиделка, - она думает, что вы ее давно потерянный жених. Дело в том, что у нее голова не совсем в порядке. Бедняжка! Говорят, что она была некогда обручена, и что человек, который должен был на ней жениться, перед самой свадьбой исчез, с тех пор она немного помешана. Как только она увидит мужчину, сейчас же она воображает, что это Степан - ее потерянное сокровище. Она всегда нас забавляет, когда приходят врачи!

Ганс сострадательно посмотрел на старушку.

- Можно ли мне пройти и побеседовать с ней? - спросил он.

- Пожалуйста, в основном, все сторонятся ее.

Он прошел через палату и очутился у ее кровати. Ему казалось, что он никогда не видел более старой женщины. Ее протянутая рука была уже только кожа и кости, а заострившееся лицо было желто и морщинисто. Ему казалось совершенно невозможным представить себе, что эта женщина была когда-то хорошенькой молодой девушкой, полной надежды, любви. Она протянула свои сухие пальцы и схватила его руку, ее глаза сияли от радости, точно солнечный луч позолотил своим блеском старую руину и придал ей новую красоту.

- Степан, Степан я ведь знала, что ты придешь опять. Я это всегда говорила, мне не хотели верить. Но ты так долго отсутствовал, время тянулось бесконечно, ведь ждать так тоскливо. Что задержало тебя так долго? Но как я рада, Степан, как рада!

Ганс подвинул стул и сел у ее кровати, оставив свою теплую юношескую руку в ее старческой руке. Она нежно ласкала эту руку, продолжая говорить:

- Наша маленькая хатка погибла, Степан, потому что ты не возвращался, меня привезли сюда. Я говорила им, чтобы они меня там оставили, что ты еще придешь, но они не захотели. А мне было так грустно уезжать. Цветы как раз так чудно цвели, помнишь, как ты мне однажды принес розы? С тех пор мне никто никогда не дарил цветов.

Эти слова напомнили Гансу о его миртовой веточке, свободной рукой он поднес душистый цветок к самому ее лицу. Она жадно потянула в себя аромат, как жаждущий путник, нашедший прохладный источник. Затем она взяла веточку в левую руку и счастливо улыбнулась.

- О, как прекрасно! - воскликнула она.

И у Ганса стало печально на сердце. Сколько неисполненных надежд, ожиданий, горестного разочарования и терпеливо сносимой скорби сказалось в этих словах бедной старой женщины! Ганс спрашивал себя, что произойдет, когда она услышит его голос, она тогда, наверное, узнает, что он чужой, а не ее потерянный жених. Она между тем, продолжала блаженно говорить:

- Помнишь ли ты, Степан, как ты мне однажды пел песню? И такой у тебя был хороший голос! Ты бы спел мне сейчас что-нибудь, мне было бы так приятно снова услышать тебя.

Ганс был совсем поражен, такого требования он не ожидал. Он ничего не ответил, только погладил сухую и исхудалую руку.

- Пожалуйста, Степан, спой мне хоть одну песню, - умоляла она, - здесь мне никто не поет.

Остальные старушки в комнате глядели на странную пару с величайшим интересом, даже сиделка разделяла общую веселость, но сердце Ганса было полно сострадания и он не находил ничего смешного во всем этом.

- Можно ли мне ей спеть что-нибудь? - спросил он без всякого стыда.

- Разумеется, если вы этого хотите, - ответила сиделка.

У Ганса не было особенно хорошего голоса. Правда, он мог петь верно, отчетливо произнося слова, но и только. Пение в миссионерском собрании было его величайшей радостью, но он еще никогда не пел один. Одно мгновение он помолчал, как-бы внутренно прося о поддержке и затем начал тихо петь:

"О, если б каждый груди вздох
И сердца каждое биенье
Тебе, Спаситель мой и Бог,
Вещали славу и хваленье.
Ты, Агнец, кровию Своей,
Омывший наши согрешенья,
Ты Друг, принявший для друзей
Виновных казнь и преступленье".

Воспоминания... воспоминания о детстве, когда она, может быть, ходила в воскресную школу и впервые услыхала про любовь Спасителя, о более поздних годах, когда они с друзьями и родными присутствовали на богослужении или общей молитве. Как это было давно, и как долго она уже об этом не думала! Старая Мэджи радовалась больше всех. Она потихоньку отбивала такт своей миртовой веточкой. Ее лицо стало удивительно спокойным, и, когда Ганс остановился, она прошептала: - Пойте дальше! Ганс повиновался.

"Ты смертной на кресте тоской
Нам дал надежду жизни вечной,
радость и покой
И смертью мир Твой бесконечный.
Творец, за тварей пострадать,
смертью дать им вечность,
Нет слов, нет силы описать
Твоей любви к нам бесконечность".

Во время его пения ее память, казалось, просветлела и она стала вспоминать слова и время от времени подпевала, а к концу четвертого куплета она пропела с ним последние слова. Ганс продолжал:

"Прими Спаситель мой и Царь,
Здесь слабое благодаренье.
Там будет вечно мой алтарь
Любви, хвалы и песнопенья"
И вдруг дрожащий голос старушки подхватил:
"Тебе, Господь, любовь, хвала
И слава и благодаренье.
Да будет жизнь моя всегда
Одно хвалебное моленье."

Мелодия была едва узнаваема, но перед Господним престолом она, может быть, звучала лучше, чем песнь серафима. Мэджи излила все свое сердце в этих словах, она, казалось, забыла все вокруг себя. Но это напряжение утомило ее, и, когда песня кончилась, она легла и задремала. Сиделка знаком дала Гансу понять, что хорошо было бы ему теперь удалиться. Он осторожно высвободил свою руку из ее пальцев и тихонько заковылял из палаты.

Глава 9

Почти невероятно, как быстро новые впечатления и обстоятельства, направляющие в другую сторону наше участие, заставляют нас забывать наши собственные огорчения. Гансу совершенно некогда было горевать о пережитом. Едва одна душа ускользала из круга его влияния, как уже другая требовала его внимания. Но едва ли он в это время сознавал, что это есть проявление заботы любящего Небесного Отца о нем, так легко унывающем юноше.

Когда он в этот день возвращался домой, то его мысли были заняты не Вилли Джексоном, хотя он его и не забыл, а слабой старушкой, которую он только что покинул и которая, по его мнению, стояла на краю вечности. Его нечаянное посещение доставило ей несказанную радость с дней ее юности.

Никогда еще Ганс не считал так усердно дней и часов, как в этот раз. Никогда не приветствовал так радостно воскресенье и не срывал с таким удовольствием миртовой веточки, теперь уже последней, как сегодня, когда он собрался опять посещать отделение для старых женщин.

Придя в больницу, он дошел до знакомой палаты и остановился, чтобы посмотреть, также ли радостно он будет встречен, как в прошлый раз. Но кровать оказалась пустой. Одно мгновение он стоял совершенно растерянный. Ведь не могла же она настолько поправиться, чтобы подняться. Для этого она была чересчур слаба, или она...

В этот момент подошла знакомая сиделка.

- Ах, вы хотели видеть бедную старую Мэджи? Ее уже нет.

- Нет? А где же она? - спросил пораженный Ганс.

- Вероятно, на небе!

- Неужели вы хотите сказать, что она умерла? - воскликнул Ганс.

- А вы не находите, что ей пора было умирать? Она уже очень стара была. Но, я думаю, что радость, которую вы ей доставили своим посещением, была для нее слишком велика. Она была твердо убеждена, что человек, которого она так долго ждала, наконец, явился. После того она долго спала так мирно, как младенец, а проснувшись, не забыла вашего посещения. Она постоянно твердила: "Я ведь знала, что мой Степан придет, что он меня не забыл, да, да, и он опять придет, он, конечно, опять навестит свою Мэджи и принесет мне цветок и споет опять так хорошо, как пел недавно". Но в среду она ослабела вдруг; она все время шептала, улыбаясь: "Степан вернулся, да, мой Степан тут!" К вечеру она погасла, как гаснет догоревшая свеча.

- Много ли она страдала? - спросил Ганс.

- Ни малейших страданий не было, она была счастлива и весела.

Он оглянулся. В палате было много старушек, некоторые из них чувствовали себя настолько хорошо, что встали. Они столпились вокруг него, чтобы посмотреть, как он примет известие о смерти старой Мэджи. Ганс взглянул на них, но не решился отдать свою веточку никому, даже своей знакомой сиделке, хотя она и была с ним очень добра и приветлива. Цветок был предназначен для старой женщины, которая уже была на небе и он не мог решиться отдать его другой женщине. Попрощавшись с сиделкой, он стал тихонько спускаться по лестнице, унося с собой цветок.

Подняться наверх в мужское отделение ему тоже не хотелось. Он сам не заметил, как он в тот день возвратился домой. Он так углубился в свои мысли, что ему казалось, что он остался один на свете. Прохожие на улице толкали и теснили его, но он ничего не замечал. Он думал, что теперь все кончилось, все друзья умерли или уехали, а от миртового деревца остался только ствол, ему больше уже нечего было дарить. С такими мыслями он подошел к дому зеленщика, здесь ему навстречу выбежали дети и кричали:

- Ганс, представь себе, здесь был важный господин и спрашивал тебя, он сказал, что через полчаса опять придет.

- Ко мне? - спросил Ганс изумленно. - Как же он выглядел?

Ребенок стал обдумывать, как ему описать точно незнакомца, но скоро оставил эту попытку и сказал:

- Я уже не помню.

- Вероятно покупатель, - сказал Ганс, мысленно пробегая список покупателей, которым он обыкновенно, доставлял все, припоминая, не забыл ли он кого-нибудь из них накануне, кто бы мог теперь прийти ему напомнить.

- Покупатель?! - возразила девочка насмешливо. - Таких покупателей у нас нет. Покупатель! - и она рассмеялась над этим словом. Ганс допустил, что он ошибся, потому что между покупателями в их лавке не было ни одного, который подходил бы под определение "важный господин", хотя с другой стороны, Ганс допускал, что кто-либо из покупателей в праздничном наряде мог сойти и за важного господина.

- Когда он был здесь?

- Приблизительно полчаса тому назад, он в любую минуту может вернуться. Да вот и он! - голос ребенка перешел в шепот.

Ганс взглянул по указанному направлению и действительно там был он. Не знатный господин, в смысле модного франта во фраке и желтых ботинках с пенсне на носу - такой костюм, может быть, меньше обратил бы на себя внимание, чем благородная осанка, прекрасная фигура и красивое загорелое мужественное лицо человека, уверенными шагами приближающегося к ним. Ганс не узнавал его, и только тогда, когда незнакомец, высокий молодой человек, нагнулся к нему и улыбнулся, лишь тогда Ганс воскликнул:

- Вилли Джексон!

- Да, это я, и мне долго пришлось искать, пока я добрался до твоего местожительства. Я бы еще вчера пришел, но решительно не мог найти твоей знаменитой улицы, - он схватил руку Ганса и пожал ее так крепко, что Ганс чуть не вскрикнул. - Я пришел за тобой, - сказал Вилли.

- За мной? - переспросил Ганс удивленно.

- Куда же они пойдут? Ведь не в больницу же? Или, может быть, на миссионерское собрание? Но туда еще слишком рано, - рассуждали между собой дети.

- Куда же вы меня хотите везти? - спросил Ганс, окидывая взором мужественную фигуру и прекрасное лицо своего друга, взором полным радости и восхищения. Этот взгляд ясно говорил, что он охотно за ним пойдет, хоть на край света.

- Куда? Ну, разумеется, к себе на родину, отец и мать прислали меня за тобой, ты навсегда останешься у нас, и мы попробуем сделать тебя таким же счастливым, каким ты сделал всех нас.

- Я?! - воскликнул Ганс совсем смущенный. - Да что же я сделал, чтобы вас осчастливить?

Но Вилли только улыбнулся чрезмерной скромности Ганса и покачал головой.

- Можешь ли ты сейчас пойти со мной? - спросил он, - я остановился у родных моей матери, они охотно примут также и тебя. Об одежде или деньгах, или еще о чем-нибудь подобном тебе заботиться не нужно, идем только со мной!

Ганс колебался.

- Я, правда, не гожусь для тяжелой работы, потому что я хром, но я буду стараться изо всех сил.

- Об этом не беспокойся, дело тебе найдется, - сказал Джексон, ласково положив свою сильную руку на его костлявое плечо. - Ганс, дорогой мой, неужели ты не понимаешь? Ты приедешь к нам и станешь членом нашей семьи, ведь мы никогда не сможем отблагодарить тебя за то, что ты для нас сделал.

Они стояли перед входной дверью, и Джексон говорил слишком тихо, чтобы кто-нибудь среди шума улицы мог разобрать сказанное им, но маленькая девочка, стоявшая тут же, уловила несколько слов. Как стрела помчалась она на кухню и крикнула родителям:

- На улице стоит страшно важный господин, который хочет увезти нашего Ганса в деревню и навсегда оставить его у себя!

Зеленщик не мог вспомнить никого, кроме дяди Ганса, и он решил быть как можно вежливее.

- Пригласи его, Дези, пусть войдет в комнату, - сказал он, - скажи ему, что я приду сейчас.

Дези исполнила поручение.

- Я свободен, - сказал Вилли, - и я думаю, это будет лучше, чем обращать здесь на себя внимание, войдем, Ганс.

- Я бы предпочел здесь подождать, - ответил последний.

Он не понимал, что с ним, не мог еще постичь той перемены, которая должна была с ним произойти, ему одно было ясно, что в хозяйской комнате ему не место.

- Хорошо, оставайся здесь, не уходи, пока я не вернусь, обещай мне это.

- Да, я обещаю, - ответил Ганс хрипло, прислонившись к косяку, чтобы удержаться на ногах. Он слышал твердые шаги Джексона, слышал, как господин Джонс тоже вошел в комнату и захлопнул за собой дверь, как во сне доносились до него восклицания его хозяина, и время от времени он различал спокойный и мужественный голос Вилли Джексона, отвечавшего лавочнику. Затем Ганс заметил, что госпожа покинула кухню и вошла в комнату. Дверь осталась открытой, так что теперь ему все было отчетливо слышно.

- Вы приехали сюда, сударь, чтобы взять с собой Ганса и дать ему родной дом? - спросила она.

- Да, - ответил Вилли, - он был мне добрым другом и это самое малое, что я могу для него сделать.

- И вы его возьмете, сударь, - сказала она, - не слушайте моего мужа, он сам не знает, что болтает. Ганс честно служил у нас шесть лет, и я не потерплю, чтобы кто-нибудь помешал бедному юноше получить то, что он заслужил.

Одно мгновение царило молчаливое недоумение. Затем Ганс приковылял, почти шальной от радости, схватил руку госпожи Джонс обеими руками и зарыдал.

- О, сударыня! Да благословит вас Бог!

Ганс впервые поехал в деревню в ноябре. Весной или летом красота природы, пожалуй, слишком потрясла бы его, он едва ли перенес бы это. В Лондоне утро было пасмурное и туманное, но когда поезд выехал за черту города, воздух стал чище и солнце пробилось, как царственный победитель, сквозь туман. Был один из тех тихих осенних дней, которые отличаются такой своеобразной прелестью.

Молодые люди занимали отдельное купе, и Ганс все время поворачивал свое бледное лицо к окну. У него в руках был горшок с миртовым деревцем, единственное, что ему могло напомнить о счастливых часах в его тяжелом прошлом. Теперь это был почти голый ствол, но Вилли сказал, что весной деревцо снова распустится и потому Гансу отнюдь не следует с ним расставаться.

Все дальше и дальше продвигался поезд, ближе к прекрасной местности. Далеко протянувшиеся леса и поля казались горожанину, никогда ничего не видевшему кроме узких грязных улиц, прекрасными, как само небо. Было три часа дня, когда поезд остановился на последней станции. Здесь уже ждал экипаж, чтобы отвезти их в имение, находившееся в двух верстах. Ни отца, ни матери Джексона не было на вокзале. Это было по настоятельной просьбе Вилли. Не здесь, где их могли видеть десятки любопытных глаз, а у дверей родного дома должны были они принять Ганса.

Итак, они поехали вдвоем в экипаже на родину. Воздух был прохладным и бодрящим, от земли вздымался свежий аромат. До них доносился запах опавших листьев и еловых игл. Их захватила волшебная прелесть тихого осеннего дня в деревне. Глубокими вздохами вдыхал в себя Ганс чудный воздух. Он немного говорил в этот день, но Вилли не печалился, он понимал, что сердце Ганса слишком полно счастья и блаженства, чтобы он мог выразить это словами.

Наконец, они достигли ворот и подъехали к одному из типичных домов, которые так часто встречаются в южной Англии. В дверях стояла пожилая чета - родители Вилли. Он махнул им рукой, так как не мог произнести ни слова. Они приветствовали не его первого, да он этого и не ждал. Вилли соскочил на землю и сильными руками, но заботливо, с любовью помог выйти бедному калеке, подвел его к родителям. Госпожа Джексон приняла его с истинно-материнской и искренней любовью, заключив его в свои объятья и прижав к своей груди. Ганс, наконец, был дома!

Можно бы еще много рассказать, но для этого нет ни времени, ни места. Но весть о бедном калеке, который давал из того, что у него было, дошла до Бога, и Он написал это в книгу жизни, Он, Который говорит:

"И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей". Мтф.10:42.